Двигатель прогресса

Единственный ключ от квартиры падает в шахту лифта Берём винище, поднимаемся на крышу Звёзды смотрят, как мы сосёмся В последний раз поебёмся и расстаёмся       Никита Бойко не знал такого понятия, как излишки. Точнее, никогда не применял его к себе. Чрезмерность? Вот это уже ближе, сука, роднее.       Чрезмерное количество бухла, влитого в глотку. Настолько большое, что похмелье стало состоянием души, а желудок и на трезвую сковывали мразотные тошнотворные позывы. Чрезмерное количество сигарет, затушенных о крыльцо Центра и о собственные костяшки. Настолько большое, что легкие начали болеть по утрам, а это не лучший знак для парня, которому меньше восемнадцати. Чрезмерное количество таблеток и косяков, травивших организм. Настолько большое, что туловище сковывала адская ломка, которую можно было заглушить только гневом. Чрезмерное количество синяков и ссадин, оставшихся на светлой коже, уродовавших ее. От отца, от самого себя, от всяких ебанатов, напрашивавшихся на драку. Чрезмерное количество уличных боев, проведенных на стадионах, в подворотнях. И не меньшее число бинтов и банок перекиси, потраченных на зализывание ран.       Слишком много боли. Она сжирала, поглощала, заставляла гнить изнутри, как последнего спидозного героинщика. Но Бойко не опускался до такого, нет. И дурочку Янку берег, чтобы совсем с цепи не спускалась. Можно только ему, долбаебу с обосранной чем только можно жизнью.       Никите как будто мало дерьма было, честное слово. Родители напоминали придурков. Один — конченый алкаш и быдло, вымещающее злость на слабых. Только Бойко больше не слабый, он теперь и сам напоминал бухарика, крушащего все, что попадалось на пути. А мать? По-настоящему хрупкая, жертва, созависимая. И каким образом в такой семейке мог вырасти нормальный ребенок? Никаким. Получиться мог только такой, как Никита, который каждый день рисковал сесть за решетку с концами и выйти с блатными татуировками на сбитых вусмерть костяшках и шее, усеянной веснушками.       Россия не широкие просторы и быстрые реки. Россия — это разъебанный асфальт, дешевые стопарики и туалетная бумага вместо табака. Россия не могучая тайга и бесконечные запасы ресурсов. Россия — это запас шмали за советским толчком, говяжий дошик и старые кроссовки, сушащиеся на радиаторе с облезлой краской.       А весь мир — дерьмо, в котором люди клоуны, верящие в соулмейтов и бесконечную, вечную, мать ее, любовь. Соулмейты, блять. Слово еще ебанатское такое, фу. При мысли о нем хотелось сплюнуть прогорклую кровавую слюну. Двое людей, предназначенных друг другу судьбой. Двое долбаебов, надеющихся найти друг друга среди миллиардов других долбаебов, живущих на планете.       Мать Никиты, избитая и уставшая, вечно твердила, едва ли не рыдая, умоляла найти свое время. Найди ссаное время. Где, блять? На земле, на чьих-то сиськах? На дне бутылки. А почему она просила найти чертово время?       У нее не было соулмейта. Вот так бывает. Живи себе счастливо, найди того, кто тоже обделен (или, по мнению Бойко, рад до ахуения), ведь с каждым может случиться. Отпусти и забудь, все будет нормально. И она нашла. Нашла мужчину, который впоследствии стал мужем. Работящим, рассудительным, заботливым. Появился Никита. Вот так номер, чтоб он сразу помер. И все было хорошо, но потом отца сократили на работе, он залез в долги. И семья пошла под откос. Стандартная, казалось бы, история, если бы не один небольшой нюанс.       У него был соулмейт. Отец Никиты родился с меткой, но за несколько лет до встречи с будущей женой, его родственная душа умерла, и опознавательная точка пропала. А тот, кто идет против воли судьбы, обречен на несчастье.       Бойко всегда хотел плыть против течения. Он ненавидел метку, что красовалась чуть выше правого запястья. Точка, которая при встрече с соулмейтом превращалась в темный, будто вытатуированный браслет. Звучит, как приговор. Особенно учитывая тот факт, что все часы в мире содержали миллисекунды, помогавшие вычислить родственную душу.       Никита Бойко ненавидел время. Он ненавидел свою жизнь. Он ненавидел себя. И он ненавидел свою метку, потому что точки было две.       Да, некоторые люди настолько провинились в прошлой жизни столь сильно, что заслужили сразу двоих соулмейтов. Таких не любили, их выдавливали, как гнойные прыщи. Они забирали чужое. Их презирали за то, в чем они не были виноваты.       Маленький Никита никак не мог понять, почему его обижали в садике, почему зажимали по углам, почему плевали в спину. Почему? За невинные глаза и светлые волосы? За снежную кожу? За что? Но в школе он понял.       Пацаны, избившие до реанимации, доходчиво объяснили. Ты — скотина. Ты — мразь. Ты — ублюдок, укравший чье-то счастье. Мама плакала, отец пил, друзья отвернулись, у самого Никиты поехала крыша. А тема соулмейтов превратилась в табу.       Почему две точки на запястье? Вторая — татуировка. Нахуя тебе такие тупые партаки? Чтобы били чаще. Чтобы слизывать кровь с разбитых в мясо губ, чтобы слышался треск костей. Нужно.       Но в какой-то момент все изменилось. Та самая запретная тема, спрятанная за семью замками, перестала быть такой недоступной, недосягаемой. Тогда, когда реальность изменилась. Тогда, когда из спиртового омута Никита вынырнул наружу, очутившись лицом к лицу со своими страхами. А он ненавидел признавать свои страхи точно так же, как и смотреться в зеркало. Ненавидел разглядывать их в собственном отражении.       Всего лишь один чертов зимний день. Класс девятый, вроде. Бойко помнил смутно, если честно. Он помнил до деталей все остальное, включая чертово время.       Межшкольные соревнования по баскетболу на чужой территории. Никиту взяли из-за довольно высокого по местным меркам роста. Душный, пыльный, старый спортивный зал в советской «коробке» на окраине Москвы. Скрип кроссовок с порванными шнурками, пахнущие потом неоновые футболки, удары мяча о деревянный пол. На обтесанных скамейках сидели болельщики, чьи вялые вскрикивания служили поддержкой.       Никита обошел одного защитника, отдал пас, и мяч снова вернулся к нему. Он крутился на месте, ища возможность перехитрить противника и забить. Входная дверь зала хлопнула, послышались шаги.       Бойко уличил момент и вырос над соперником, вскинув руки. Он готов бросить. Он готов забить.       В душное помещение вошел низкий парень с темной панамкой, скрывавшей макушку. Его взгляд устремился на мяч, готовый сорваться с пальцев высокого нападающего с покрасневшим от упорной игры лицом.       И рука Никиты дрогнула.       Их обоих скрутило от боли, что обожгла запястья. Бросок испорчен, и мяч угодил в ободок кольца. На светлой коже стали проявляться темный браслет. Что у одного, что у второго.       Нет.       Нет-нет-нет. Это невозможно.       Никита ошарашено уставился на незнакомца. Тот смотрел в ответ. Нет, это невозможно. Может, это та симпатичная стройная блондиночка? Или та преподша?       Это же не парень…не он…       Остаток игры прошел для Бойко, как в тумане. Он ничего не понимал, ничего не замечал. Крики физрука и его свист раздавался почти бесшумно. Потому что в голове все засели цифры, указанные на доисторическом экране, где отображался счет.       Четвертый, заключительный период.       4 минуты, 36 секунд, 15 миллисекунд.       Никита Бойко нашел время. Первое.       После игры была драка. Хозяева хотели отомстить гостям за поражение, причем разгромное.       Огороженное старым железным забором поле, что находилось за школой. Снежные сугробы, окропленные кровью. Куча избитых почти до смерти тел. Никита валялся среди них.       Он тяжело дышал. Легкие сковывал холод и отдышка. Пальцы примерзли к липкому ледяному снегу, который окрашивался в нежно-розовый из-за обжигающего контакта с разъебанными костяшками. Из-под серой шапки плелась вязкая струйка крови, что противно тянулась к уху и грозилась затечь внутрь. Во рту стоял прогорклый комок, а слезы заполонили обзор. Бойко пытался их сдержать. Он пытался, но плохо получалось, ведь осознание грядущих побоев от отца давило на искалеченные нервы.       Небо было затянуто серыми облаками, но из-за яркого искрящегося покрова казалось необычайно светлым. Никита смотрел в пустоту. Пока над ним спустя пару хрустов шагов не нависла фигура.       Никита с трудом сфокусировал взгляд на кроссовках. Темные, спортивки короткие, тоже черные. Длинная потрепанная парка с высокими карманами, покрасневшие от холода руки пытались спрятаться в тепло. Куртка полурасстегнута, отчего виднелась синяя кофта. Дурацкая панамка, не спасавшая от мороза. Абсолютно идиотская. Бойко в очумелом от боли состоянии почти рассмеялся, но израненные губы примерзли к зубам.       Никита обратил внимание на глаза парня. Голубые. Аккуратные брови, светлые ресницы. Глаза незнакомца были красивыми. Блять, Бойко испугался своих мыслей. Нос, чуть массивный и неказистый для таких точеных скул и аккуратных, выделяющихся губ со слегка приподнятыми кончиками. Красивый, сука.       Мать твою. — Живой? — хрипло спросил он. — Пошел нахуй, — просипел Никита. Ответом ему послужила усмешка. — Макс.       Парень вытащил из кармана руку и наклонился, протянув ее новоиспеченному знакомому. А сам Бойко обратил внимание на ебучий браслет, что теперь появился на запястье. — Никита. — Глянь, герыч падает, — Макс, поднимая тяжелую тушу, кивнул на крупные хлопья снега, срывавшиеся с туч.       Бойко все-таки засмеялся. Он рухнул на землю, заматерившись от боли.       Так и познакомились.       Максу потребовалась тонна усилий, чтобы поднять ослабленное морозом и ушибами тело. Они не говорили друг другу ни слова пока шли к гаражу. Тому самому гаражу из девяностых, в которых собирались нарики. А Макс особо не стремился чесать языком, он лишь сказал, что тусит там с корешами. Никите не хотелось интересоваться, какие такие друзья были у этого пацана, который больше походил на семиклассника. Бойко только радовался, что они отсутствовали.       И боялся, что в какой-то момент ему придется узнать все о жизни Макса, который привел его в очко дьявола. Серьезно. Серые стены, собачий холод. Какие-то ковры, старый диван и доисторические колонки, скрипучий шкаф.       Никита беспардонно упал на незанятый кусок набитой ткани, вытянув ноги. Его не беспокоила снежная каша, капавшая с подошвы. Макс отбросил парку и тут же стал лихорадочно копаться в ящиках. Вскоре перед Бойко оказались уже знакомые бинты, мази, пластыри, перекись.       Они все еще не разговаривали. За исключением одного ебучего «раздевайся». Никита был не в силах отказывать. Его хватило только на «хуй показывать не буду».       Бойко трясло от холода, ведь в гараже отопления не было. Макса трясло от неловкости. Он сидел позади избитого парня, наконец-то снявшего свою замызганную шапку.       Глаза впивались в изуродованную годами крепкую бледную спину. Кровоподтеки, царапины, шишки. Макс касался осторожно, почти невесомо, он бабски дул на раны, хотя это вообще не требовалось. Никита сжимал распухшие кулаки.       Мигала лампа. Внезапно в заднюю сторону шеи Бойко уперся прохладный лоб. Чужое дыхание скользнуло по лопаткам. — Ты ахуел? — шепнул Никита, шикнув от боли. — Это пиздец, знаешь? — Макс хмыкнул, — ты в курсе, что мы — сраные пиздюки, которые нашли друг друга на чертовом баскетболе, куда я вообще не должен был прийти? — Свои сопли засунь себе в очко, окей? Мне насрать, — процедил Бойко, испепеляя взглядом стену. — Хотел бы, — парень сглотнул, — но я понимаю, что будет дальше. — А что будет дальше? — Никита чуть обернулся, но увидел лишь плечо Макса, — у тебя своя жизнь, а у меня своя.       Внутри что-то заныло. Бойко знал, что игры с судьбой ничем хорошим не заканчиваются. Но как же он не хотел признаваться себе в том, что его связали именно с таким вот Максом, который вообще в хуй не впился. Сука, где его длинноногая милая красотка? Яркая, добрая, со своими травмами. Где она? — Тогда не позволь никому узнать, что браслет на твоей руке означает связь с парнем, иначе тебя отпиздят так, что я в роли медсестрички уже не понадоблюсь.       Потом молча курили. Ладони лежали прямо рядом, прямо на диване. У Макса раздерганные заусенцы, а у Никиты кровь под ногтями. А меж пальцев у обоих сигареты. Разошлись на простом рукопожатии.       Но Никита сукой не был. Он был ебнутым, но не сукой. А потому Максу вечером прилетела заявка в друзья.       Так и завертелось. Попойки, притоны, драки, девушки, закладки. Оно все сразу как-то скрутилось. Бойко сбегал в гости, когда родаки переворачивали хату кверху дном. Макс приходил, когда отец Никиты бухал с дружками вне дома, а мать была на сутках.       Смотрели кино на разъебанном телефоне, пили спизженную колу и грызли такие же спизженные сухарики. Было круто, было атмосферно. Они курили косяки на подоконнике, за что Никита потом получал от отца. И снова сбегал к Максу. Это сраный замкнутый круг, выхода из которого не было и даже не предполагалось.       Время уже найдено, против судьбы не попрешь.       Разговоры? О всяком. От тиктоков до порноактрис, от металлолома до подержанных жигулей, от пива до печенья с кусочками шоколада. О чем еще могут говорить подростки?       Родители? Запретная тема. Макс без слов понимал все, о чем Никита не хотел говорить. А Бойко слушал, потому что в ответ с ним делились. Наивно, свободно. Это вообще не вязалось с образом закрытого парня.       Никита мог бы высмеять его проблемы, но не позволял себе опускаться до подобной низости даже во времена, когда он был в отвратительном настроении. Он не сука. И никогда ей не станет.       Планы на будущее? Не сдохнуть. Будущее вообще казалось каким-то туманным. Особенно после попадания в Центр. Исправление трудных подростков. «Ну тупые», как шутил Задорнов. Как будто горбатого могила исправит. Нихуя, ничего она не исправит. Может сделать только хуже, если сведет кучку ебланов с кучкой таких же ебланов.       Никита не был Вангой, а потому на «БольшиеБолты365 точка ру» в виде рекламы, которую нельзя закрыть, не всплывал, но невольно предсказал происходящее. А именно ебланов, появившихся в курилке на крыльце Центра, стоило Максу вытащить очередную пачку цыбарок.       А за что нерадивых, кстати, туда отправили? Бойко не стал удивлением и отличился очередной кровавой дракой, после чего схлопотал заяву и наказание в виде исправительной колонии, скрывающейся под видом коррекционного центра для бунарских молокососов. Макс? Поймали за закладкой. Сценарий, очевидно, такой же.       Лестницы в Центре были старыми, стены пахли пыльной краской, наложенной в несколько грубых слоев. Ветхие столики в буфете, пожелтевшие бачки унитазов и раздробленная курилка с новыми, прошу заметить, перилами.       Впрочем, как уже было сказано, там-то Макс с Никитой и познакомились с вышеупомянутыми ебланами. Единственной, кто не стал открытием, была Яна. Неуемная, на вид невинная. Девочка-наркоманка и локон-передоз. Яркие вещи, разбитое сердце и блядский родительский контроль, который ограничивался лишь интересом о таблетках и шмали. Янка училась в классе помладше, но ходила с Бойко в одну школу, поэтому Никита вовсе не удивился ее нахождению в Центре.       А вот остальные стали сюрпризом.       Дрочер? Вот смотришь на него и думаешь: долбаеб. Дрочер — идеальное прозвище. Вечно ляпнет хуйню какую-то, а остальным потом разгребать. Неуклюжий, неловкий. А еще, кажется, он неровно дышал к Жене. Но это их заботы, честно. К Женьке Никита тоже особого негатива не испытывал. Ну, Господи, хочет она жрать сладкое по ночам, так пусть жрет, ему-то какое дело. Нет, доебаться, конечно, следует, поскольку иначе в Центре иногда становилось скучно, но Бойко так, без дизреспекта. Сама Женя по началу не особо радовалась бесконечным подколам, но потом привыкла и даже сама стала улыбаться. Это перестало быть проблемой.       А вот у кого их совсем не было, так это Платоныч. Он прямо такой четкий, такой ровный, что даже пизды дать не хотелось. Вот все Платонычу сходило с рук, все у него складно и ладно. Он как отшлифованная доска — ни одной зацепки. И такой, сука, позитивный, простой. Прям обнять за шею хотелось и кулаком по лысине повозить.       Лена? Бля, вот кого по масти не подберешь, так это Фокина. Да, на лицо и фигуру красивая, а душа? Хуйня. Бойко даже не станет извиняться, вот честно. Ему было ее жалко, но у кого в Центре простая жизнь? Ни у кого. И че теперь, каждой между ног падать и отлизывать? У Лены есть кому. Фил? Вот смотришь на него и думаешь: долбаеб номер два. Честное слово, Господи. Приперся хуй дроченый, тоже мне. Вроде бы умный, но такой тупой одновременно. А все потому, что у него шило в жопе. Вот Белов в очередную передрягу влезет, а всем его спасать. Конечно, помощь иногда требовалась всем, и совместные делишки сближали, но Никита привык решать свои проблемы самостоятельно.       Желательно без помощи того же Ковалева, что появился в Центре так же неожиданно, как и Фил. Пиписькович мужик-то ровный (если мужика с фамилией Пиписькович можно назвать таковым), но иногда так кумарил, что хотелось лишний раз сдохнуть. Ну так, на всякий. Но Вадимычу респектнуть можно было только за то, что он все время вытирал дерьмо с жоп неусидчивых подростков, отмазывая то от ментов, то от кого-то еще. Впрочем, Антон и сам виноват, поскольку постоянно пытался свинтить из Центра, из раза в раз подставляя и себя и мелких подопечных. Благо Ковалев вечно жертвовал своей шкурой. А что? Карма — та еще сука.       Но Бойко жаловаться не привык. Тем более что его почти все устраивало. Особенно ему нравились совместные тусовки с ребятами. У кого-то то и дело освобождалась хата или чьи-то знакомые звали на вписку. Никита не особо любил неизвестные компании, потому что все время боялся впутаться в очередную зубодробилку и вылететь со свистом из Центра, попутно угодив в тюрягу.       Зато долбила музыка, бухло лилось рекой, таблетки перекатывались изо рта в рот. Изо рта Никиты в рот Макса. Боже, блять, где-то в заблеванном толчке, исписанном маркерами. Где-то в темноте, когда никто не видел. Сука.       Бойко плохо запомнил вкус чужих губ. Он запомнил только свой стояк.       Его жизнь превратилась в калейдоскоп из Центра, драк и попоек. В какой-то момент все пришло к сраной точке невозврата. Никита не знал, что случилось в ту минуту, когда Макс скрылся с какой-то красоткой в старой спальне. Возможно, на диване было слишком тесно. Или все дело в Филе, который сосался с Леной в центре забитой до отказа гостиной.       Бойко не знал.       Но он поднялся с вышеупомянутого засаленного дивана и пьяной походкой направился к той самой спальне. Там было почти темно, но глаза Макса светились ярче чертовых алмазов, что Никита видел на обложках журналов, продававшихся в обосранных голубями киосках. Он сидел у изголовья кровати без футболки. И с абсолютно победной рожей смотрел на Бойко, появившегося в проходе.       Брюнетка, характерно двигавшая головой, не повела и бровью. Сквозь долбившую музыку слышались похабные липкие звуки. Они эхом отдавались в голове Никиты, которого позорно тряхнуло.       Уйти или остаться?       Макс криво усмехнулся и протянул руку, которую отнял от головы стройной девушки. Бойко принял вызов. Он на негнущихся ногах подошел к кровати. Не успел осознать, как пальцы Макса схватили его собственные, а затем Никиту дернуло вниз. Прямо навстречу уже знакомым губам.       Язык был горьким, горячим. А брюнетка только за, ей было приятно получить внимание сразу от двух членов.       Никите стыдно признаться в том, что его собственный встал только от вида Макса, приоткрывшего рот от удовольствия. От его тихих стонов и кожи, пахнувшей дешевым гелем для душа.       И все завертелось с новой силой.       Бойко уже принял, честно. Был рад проводить время с человеком, который стал каким-то родным что ли. Даже хаить суку под именем «вселенная» не хотелось. Никита привык к Максу.       Было удобно приходить и утыкаться носом в терпкую шею. Было удобно слушать его блатной рэпчик, записанный на битах, наклепанных в разбитом телефоне. Было удобно с ним бухать, курить и целоваться до боли в губах.       И Никита не понял, как так получилось, что он все чуть не потерял. Бойко впервые в жизни не показывал, но он почти отъехал в тот день, когда Макс исчез. А потом чуть не сдох повторно, когда тот спрыгнул с моста в сопровождении Ковалева. Придурок, блять. Оба. И Никита и Макс. Придурки. Один, что ничего не говорил, а второй, что сам ничего не пытался узнать.       Ведь Макс же такой, блять, таинственный, домашний. Он меланхолично закрытый, почти органичный даже с татушками на лице. А оказалось, что готов был убить себя. Господи, ну какой же дурачок. Какой дурачок. Никита впервые в жизни испытывал какую-то щемящую нежность в груди. Он не знал, что был на нее способен.       Что-то у Бойко стало слишком много «впервые».       Потом поговорили, кажется, слишком душевно. Настолько душевно, что потрахались.       У Никиты все внутри дрожало. Макс весь такой из себя, вроде сильный и крепкий, но лег под него так просто. И так податливо. Боже, блять, это что-то внеземное, нечестное. Стонущее, влажное, мягкое и принимающее. Готовое на все, чтобы выклянчить свое. Как так?       Бойко и знать не знал, что после этого крышу снесет у них обоих.       Максу он был нужен. До хруста костей, до все тех же болезненных поцелуев, до ноющего сердца. А Никите был нужен Макс. До вскипающей ярости, до животной одержимости, до бычков, затушенных о тыльную сторону ладони.       Они забыли о всякой осторожности.       И потом сильно пожалели.       Когда их подкараулили в одной из подворотен, Никита не успел сориентироваться. Он был более опытным борцом, поэтому пропущенный удар в висок стал роковым. Зрение моментально помутнело, и Бойко ничем не мог помочь Максу, который свернулся клубком, надеясь скрыться от ног, пинавших по почкам.       По почкам, по голове, по спине. По лицу, по коленям, по ребрам. — Руки о говно не хочу марать, — шикнул один из нападавших.       Оказалось, что они были на одной тусовке вместе с Максом и Никитой. И появились на кухне в самый неподходящий момент. Блять. — Боишься, что трахну? — Бойко улыбнулся окровавленными зубами, отхаркнув железную жидкость на асфальт. — Боюсь стать спидозным, — чужая слюна со шлепком приземлилась на щеку Никиты. — Небось каждый раз молишься, да? — он не унимался. За это и получил очередной удар подошвой по изувеченной морде. — Придумывал, пока сосал? — Вообще-то, — прохрипел полумертвый Макс, с трудом приподнявшись, — это я у него сосу.       Его отправили в новый нокаут, влепив кулаком в солнечное сплетение. Парень даже не успел закашляться, как отключился.       Никита собрал последние, невесть откуда взявшиеся силы и встал на ноги, врезав в ответ.       Сука. — Ну все, пидорас, шутки кончились.       Плотный круг из пяти человек стал смыкаться вокруг трясшегося Никиты, который уже мысленно выбирал могилку на кладбище, как вдруг засигналила машина, замершая у подворотни. Пацаны тут же смотались, а к Бойко, все-таки осевшему наземь, подлетел взвинченный Пиписькович, что чудом оказался неподалеку.       Ковалев матерился, орал, звонил знакомому доктору. Никите на себя было похуй, он все за Макса переживал. Ладно Бойко, уже переебанный жизнью во всех позах камасутры, а Макс-то? Разве он умел драться так же? Нет.       Но стараниями Вадимыча все обошлось. Макс чудом отделался только серьезными ушибами, а Никита ушел недалеко. Только вот теперь им предстояло сбавить напых тренировок на физре, чему Ковалев, собаке ясно, был не особо рад, но лучше так, чем в гроб залечь на веки вечные.       Никита чувствовал вину, конечно. И Макс тоже. Но что они могут сделать? Бойко знал, что так будет. Да они оба знали, если честно. Это было очевидно. В России? Среди уголовников и гопоты? Два соулмейта-парня? Этого и следовало ожидать, блять.       Мало Никите трудностей, добавьте еще щепотку. Не успели они с Максом зализать раны и восстановить отношения на прежнем уровне, как Вадимыч подлил масла в костер. В очко ему ударило желание сделать в Центре футбольную команду. Чтоб он сдох, мудак. Но это Бойко, конечно, со зла.       А все дело в очередной мясной драке.       Там было, как всегда. Слово за слово, тычок за тычком. И началось месиво. Пацаны из Центра стояли почти стеной, девочки испуганно пытались растащить всех. Фил орал, просил Лену свалить куда-нибудь подальше. Никита кричал Яне то же самое. Платоныч матерился, Дрочер нервно верещал.       Бойко бил наотмашь. Сильно, мерзко, выплескивая весь комок чувств, который скопился внутри. За тех ублюдков, избивших Макса. За Ковалева, мурыжившего доебками. За отца, постоянно мутузившего мать.       За то, что у Никиты снова заболело запястье.       Было уже темно, много людей, было не до этого, было похуй.       Главным было разбить ебло патлатого мажора, посмевшего издеваться над ребятами из Центра. Будто они были какими-то нелюдями, отбросами.       Главным было желание не просрать Макса.       Они говорили о том, что у Никиты два соулмейта. Бойко ему врать не стал, но он уж точно не был готов к тому, что второй объявится так скоро.       Похуй.       Похуй-похуй-похуй.       Разбить нос, растоптать, уничтожить. Все, чего хотел Никита.       Плевать на время.       С утра, отойдя от похмелья и обработав раны, Бойко поперся в Центр, где встретил таких же побитых подростков. А на запястье второй браслет. Макс поприветствовал Никиту дежурным поцелуем в подворотне и лишь мельком задержался взглядом на второй проявившейся метке. Ничего не сказал.       Поговорят, когда напьются или накурятся. Как обычно.       Банда же обсасывала произошедшее, когда выяснилось, что объект их злости находился неподалеку. Помчались туда, а в итоге из этого получился пиздец.       Как всегда Ковалев, чтоб у него писька отсохла. И футбольный мяч пусть в очко себе засунет.       Даня, гусь педальный, Макеев.       Ну, пидрище. Ой, блять, Никитка, чье бы очко мычало.       Но Макеев реально на отсоса был похож. Лощеный, как вонючий козий сыр (не то, чтобы Бойко его когда-то пробовал). Мажорский, как «чжан ебенен» из Пятерки за 120 рублей. Приторный и манерный, как фильтр от дорогих сигарет. Бесячий, как заикающийся Дрочер. Богатый, сука, как черт. Кокетливый до блевотни, как загорелый бразилец.       Еб твою мать, как он раздражал. Просто до скрежета зубов. Кулаки чесались так, что хотелось разодрать симпатичную рожу в мясо. Господи, как хотелось.       Таким, как Даня, все достается легко. И на жопу чужую смотреть не надо, член уже сам встанет без чьей-либо помощи. Деньги? Естественно, папочкины. А все, конечно, из-за красивой морды.       Макеев пришел патлатым. Хотелось выбить все волосы с его раздражающей башки, но благо сам Даня подстригся вовремя. А Бойко предательски задержался взглядом на новой прическе. Сука.       Он был чем-то похож на Макса. Или наоборот? Короче, к черту. Почти такие же светлые пряди на макушке, только у Макса был короткий ежик. Почти такие же голубые глаза, только у Макса были на оттенок светлее. Почти такой же выделяющийся нос, только у Макса был чуть меньше. Почти такие же очерченные скулы, только у Макса лицо было другой формы. Просто Макеев выше на целую шишку и даже не на пол. Выше самого Никиты.       И нахуя Бойко эта информация? Он хотел спрятать голову в песок и забыть об обезьяне, которая продолжала унижать ребят из Центра, возомнив себя чертовым Шуштиано Хунальду. Пошел он в жопу, короче.       Ну типа Никиту вообще не ебет.       Он просто из раза в раз упорно бил Макеева в рожу, надеясь хоть немного изменить форму носа, чтобы она не напоминала про Макса. Последний, кстати, стал с опаской смотреть на своего нареченного. Нет, «дома» у них все было хорошо, но Бойко стал чересчур агрессивным.       И поначалу его агрессия оправдывалась, ведь Даня вознамерился не очень красиво поступить с Леной, подкатив яйца в попытках вписать в эскорт. Благо, что все во главе с Филом вовремя подсуетились, и план Макеева провалился. Только вот Вадимыч радоваться не спешил. Ему настоебало разнимать двух важных для состава днищенской команды игроков. И все эти разборки сопровождались поносными матами и гейскими «что ж вам не живется спокойно, принцессы».       Да вообще многих смущало происходящее. Вокруг ничего, кроме вечно радостного Платоныча и комфортного Макса, не было. Постоянные расспросы о втором браслете и нервное докуривание сигарет до фильтра. Даже в этом, казалось, Бойко соревновался с Макеевым. Кто быстрее всосет раковую палочку?       А Никита не знал, как отвечать, кроме того, что это очередной партаковый прикол, набитый с Максом по пьяни. А Макс молчал. Он то ли боялся, то ли не хотел лезть с расспросами.       И Бойко не знал, какой из этих двух вариантов хуже. Первый, где Никита выступает конченым ублюдком, которого боится даже собственная родственная душа? Или второй, где Никите самому придется рано или поздно завести разговор о том, что происходит?       Узнавать, кто мог в любой момент разрушить идиллию с Максом, не хотелось. Хотелось только подольше побыть вдвоем. Там, где молчаливое понимание становилось пристанищем в шторме проблем и ярости по отношению к миру и особенно к Дане.       Золотой ребенок Рублевки, чтоб его.       Никита ненавидел его всеми фибрами своей души. Даже тогда, когда Макеев стал потихоньку вливаться в коллектив, постепенно расположив к себе большинство членов группы. Янке, например, было интересно, каково это найти соулмейта в столь юном возрасте. Это она спрашивала у Дани, накручивая локон ухоженных волос на палец. Бойко аж передергивало. Как будто в банде никто не догадывался о его связи с Максом. Чего этого лоха позорного спрашивать?       Макеев казался тем, кто закончит когда-то так же, как Ковалев, то бишь в тюряге. Если уж говорить начистоту, то все рано или поздно в могилах окажутся, но Никита был пока к этому не готов. Во-первых, он не достаточно подоебывался до Дани. Во-вторых, ну куда без него Макс?       Никита давал ему стимул жить и куда-то расти. Ту самую волю к успеху, так сказать.       Честно, Бойко собственнически думал о том, что Макс без него не протянет. Не теперь, когда Никита переехал к нему после порывов матери откупить отца после очередных вечерних упражнений в рукопашке. Мама Макса же ничего не спрашивала, только грустно вздыхала, а родительница Бойко гордо молчала. Никита свою-то любил, пусть и дурой она была. Кто ж ее от алкаша защитит?       Но это мы ушли от темы. Макеев казался ебанутым. Вот шило в жопе у него не иначе. Как что-то скажет, так его в больничку сразу уложить хочется. Но вместе с этим он был каким-то живым что ли. Даня был ярким, а дело даже не во внешности. В его ублюдской самоуверенности, пожалуй. И Никита, даже не злорадствуя, чуял, что за ней прятался ворох комплексов, но черт, как же этот парень умел преподносить себя. Даже если всем было очевидно то, как сильно Макеев хотел понравиться, на его удочку все равно клевали.       Бойко завидовал. Он не хотел себе в этом признаваться, но завидовал. Не деньгам или наверняка крутой квартире, а тому, что Даня был свободным. Он был свободен от постоянного страха сесть за решетку, остаться голодным или мучиться от табачной ломки. Да, конечно, шекели тоже играли важную роль, особенно для детей из неблагополучных, как модно называть сейчас, семей, но у Никиты на первом месте была зависть по отношению к характеру. Дане не нужно было сутками контролировать свой гнев. Ему не нужно было винить отца в том, что он стал таким. Кажется.       И вся вот эта, мягко сказать, неприязнь копилась, копилась и копилась. А когда сосуд в очередной раз переполнился, пороховая бочка эмоций и чувств Бойко взорвалась.       Полупустое футбольное поле, простая словесная перепалка, обреченный взгляд банды, знающей, что произойдет дальше, ахуевшее лицо Вадимыча. — Да пошли вы нахуй, короче, — агрессивно выпалил Даня, махнув рукой. Он демонстративно отодвинулся от товарищей, тряхнув уложенными волосами, — меня с этими долбаебами в одну команду можете не записывать. — Макеев, блять, не начинай, — Ковалев устало провел ладонью по изрядно заебанному лицу, украшенному испариной. А все вина Вероники Алексеевны и сучьей директрисы. — А че не начинать? — Макеев фыркнул, — я с этим ебанатом играть не буду, я сказал. — Ну че за детский сад-то, а? — Че ты там вякнул, мудло?       Недовольный протест тренера смешался с возмущенно-быдлятским гонором Никиты, на которого Даня более чем недвусмысленно указал во время произношения последних слов. — А тебе уши прочистить надо? — бодро ответил Макеев, многозначительно шагнув вперед, расправив плечи, — хули ты до меня доебываешься постоянно? — Рожа твоя ублюдская раздражает, — честно парировал Никита, отпихнув от себя Даню. — О, правда? А что? Словами никак? Родители не научили хорошим манерам?       Дрочеровское «вот это ты зря» потерялось в пелене гнева, что мгновенно уничтожила способность Бойко мыслить здраво. Это уже не код «здесь шутки про мамаш», это код «сука, меня уговаривать не придется».       Едва Ковалев успел крикнуть «держите их», как Бойко рванул вперед, буквально снося собой Макеева. Даня ударился головой о покрытие, но мужественно сопротивлялся, опять пропуская удары в рожу. — Убью нахуй, — рычал Никита. — Да что ты? Кажется, тогда тебя отпиздил именно я.       Самодовольную фразу прервало шиканье, прозвучавшее вместе с тумаком в живот. Бойко чуть ослабил хватку, за что поплатился увесистым тычком в скулу. Не прошло и минуты, как Никита перестал ощущать под собой сопротивляющееся тело. — Пустите меня, сука! — кричал он.       И мутно видел то, как Даня судорожно откашливался, держась за горло. Макеев смотрел на него с презрением.       А все остальные были в ахуе. Ковалев молча развернулся и ушел, ведь ему явно нужно было подумать. Непрофессионально, но какое там у Пиписьковича… Ситуация выходила из-под контроля. Никита все в приказном тоне орал, чтобы его отпустили.       А ведь даже не распознал, что, пока он сидел на поле, руки Макса, обхватившие туловище, прижимали к теплой груди едва ли не намертво. Никите было плевать, кто остался непосредственно вместе с ним. Он кидался на всех подобно загнанному волчонку.       Бойко матерился, пытался скинуть с себя руки Макса. Пытался сделать все, чтобы достать до Дани, который уже удалялся от пары. Он оглядывался, в отличие от остальных членов банды, которые торопились за Вадимычем, чтобы вернуть его. Даже Яна. Понимали, что Макс был нужнее всего. — Да хватит меня держать, блять! — рявкнул Никита.       Ему удалось вырваться из оков, но Макс поймал его за рукав кофты и дернул обратно на себя, снова обняв. Бойко невольно нырнул в ворот поношенной олимпийки, пропахшей сигаретами. Никита вцепился пальцами в хрустящую ткань, что собиралась в складки в области лопаток. — Все будет хорошо, — пробормотал Макс, уткнувшись носом в бритую макушку.       Два крестика под нолик, блять. — Да срать мне на это твое «хорошо», — обиженно булькнул Никита.       Макс чуть раскачивался взад-вперед, будто Бойко был маленьким ребенком. И в тот момент Никита вдруг понял, как сильно устал. Устал от бесконечной злости и голода. Устал быть для всех ебанутым. Тем, кто может убить. — Я его душил? — тишина, — не молчи, Макс. — Ну, типа того, — кадык парня дернулся, — но, бля, с кем не бывает.       Это звучало до ахуения тупо. Осознавали все. Включая Даню, что стоял неподалеку и прожигал Никиту взглядом, выдыхая табачный дым окровавленными губами. — Ты прикалываешься, епта? — Никита ядовито хмыкнул, — все будет хорошо? А если я однажды начну душить тебя? — Не начнешь. — Откуда ты знаешь? — спросил Бойко, в упор посмотрев на Макса. Ресницы парня с татушками на лице дрогнули. — Тебе не кажется, что нам нужно поговорить? — О том, что я могу тебя убить? — Бойко нервно шмыгнул носом. — Об этом.       Макс осторожно взял пальцы Никиты в свои и поднял его руку выше, отчего кофта задралась, явив два опознавательных браслета. — Я не хочу знать, кто это, — выдохнул Бойко. — Почему? — Потому что мне похуй, Макс, — отчаянно сказал Никита, посмотрев на парня. Вот взгляд его был каким-то печальным, — мне и с тобой хорошо. — Это ты мне так говоришь, что я типа тебе нравлюсь? — Макс смущенно улыбнулся. — Ну а ты типа до этого не понял?       Бедра Бойко обняли чужие голени. А Даня, который смотрел на все это, презрительно сплюнул.       С того дня прошло еще две недели. Как бы Макс не пытался поговорить вновь, Никита чувствовал себя неуютно. К этому он, конечно, привык, но та драка стала поворотной в жизни Бойко. Он осознал, что был опасным для своей родственной души, а это уже ни в какие ворота не лезло. Мама Макса тоже не одобряла наличие поселенца, на котором синяки не сходили. Сам Макс, конечно, не был паинькой, но так часто не дрался, так что хозяйка старенькой двушки волновалась небеспочвенно.       В итоге Никита перекочевал в подвал Центра, где уже когда-то ночевал, то есть, когда не общался с Максом столь, скажем, тесно. Там было все необходимое: покой, старая раскладушка, невесть откуда взявшаяся, трубы, которые можно было использовать, как вешалки для одежды. Еду пиздить из магазина позволено с прежним успехом. Даже имелся туалет со шмалью, раковина. Главной задачей было не попасться под камеры, но и с этим Бойко научился справляться. Он даже нашел местечко, где можно было беспалевно подымить.       Вечером хорошо. Звезды светили ярко, лунный свет отражался от задурманенных окон Центра. Никита проскользнул вдоль здания и зашел в закоулок, что был вне обзора камер, которые заработали по воле ебаной стервы-директрисы. Бойко уже было готов поджечь конец одной из тех сигарет, что остались, как вдруг из-за угла раздался шорох, перемешанный со всхлипыванием. Никита прищурился и увидел тень фигуры человека, сидевшего на асфальте. Парень осторожно двинулся к ней. — Эй, — шепнул он, — все окей, чел?       Судя по широким плечам, это явно была не женщина. — Ебать, — испуганно прошептал незнакомец, проглотив слезы, — напугал.       И вскинул голову. Уже знакомый серебристый свет пролился на макушку, прямо на объемные светлые, но растрепанные волосы. — Макеев? — Никита моргнул, — ты?       И вправду. Дорогие шмотки, голубые глаза и элитная сига, уже истлевшая. — Голубь из пизды, — огрызнулся он, слегка смущенно утерев слезы рукавом грязной кофты. — А ты че тут? — не понимал Бойко. — Гуляю.       Этот недовольный ответ, сопровождавшийся отвернутой головой и дрожавшими пальцами, выкинувшими бычок, дал Никите повод подумать о том, что Даня был как минимум поддатым. — Давно гуляешь? — Бойко, вздохнув, сел рядом, прислонившись спиной к прохладной стене. — Я сижу, ты че, не видишь?       Значит, как максимум Даня был бухим. — Да я тоже сижу. — Ясно, — Макеев шмыгнул носом, — сигу будешь? — Никита молча протянул руку, будучи не придурком, чтобы отказываться от нормальных цукерок, — жига есть?       Бойко все так же молча поджег конец своей сигареты, а потом подсобил Дане. От дыма заслезились глаза. — Ты че тут делаешь? — Никита снова решил попытать счастье. — Я тут не живу, в отличие от некоторых, — уклончиво ответил Макеев, затянувшись. — Откуда ты знаешь? — Бойко вмиг стал серьезным. — Я не хочу уходить, — вдруг сказал Даня, так и не ответив на поступившие вопросы. — Че? — Никита заглянул в лицо парня, которое выглядело непроницаемым. — Я, блять, не хочу уходить, — Макеев снова всхлипнул, — сука. — Куда уходить? — Я не хочу уходить.       И этот лейтмотив никак не хотел подплывать к логическому завершению. Даня повторял, повторял и повторял. Бойко потерянно сглотнул. Потерянно, потому что Макеев впервые выглядел уязвимым. Никите даже в какой-то момент стало стыдно за то, что они дрались и за то, что Даню неоднократно запирали в шкафчиках раздевалки. Ненадолго, но стало стыдно.       Бойко докурил до фильтра и ловко выкинул бычок, а затем придвинулся к Макееву, чья сига уже выпала из ослабевших пальцев прямо на траву. Никита неожиданно для себя приобнял парня, обозначив свою готовность слушать. — Кто хочет, чтобы ты ушел? — Отец.       После этого Даня зарыдал с новой силой, принявшись утирать сопли грязной толстовкой. Бойко понимающе вздохнул. — Почему? — Он хочет, — Макеев всхлипнул, — он хочет, чтобы я ушел. — Да куда, еб твою мать? — шепотом крикнул Никита. — Ты про мать мою не смей говорить, — стеклянно-железно отчеканил Даня, посмотрев на собеседника.       Внезапно их не смутил тот факт, что их лица находились слишком близко. Чего уж говорить о ебаных обнимашках. Никита ощущал проспиртованное дыхание на щеке. — Куда ты должен уйти? — В Орион, — выпалил Даня, — и из Центра. — Ты серьезно? — Бойко ошарашено проморгался. — Нет, блять, смеюсь, сука, — Макеев истерично махнул рукой, — ты же не тупой, Никит, хватит придуриваться, тебе не идет. — Почему отец хочет, чтобы ты ушел в Орион? — Ну как же? — Даня пьяно вскинул бровь, — золотой мальчик среди бедных уголовников? А как же я могу угробить свой потенциал? Чтоб он сдох, сука.       Никита, если честно, не понял, кто должен был сдохнуть (или что). Он даже не особо обиделся на «бедных уголовников», потому что на правду не обижаются. Бойко ощутил толику сострадания к этому самому золотому мальчику. Вот уж не ожидали. — А дядя? Ты же вроде с ним в хороших отношениях, разве он не может помочь? — поразмыслив, спросил Никита. — Дядя? — задумчиво пробормотал Даня, отщипнув несколько травинок, — послал меня нахуй после той ситуации с Леной. Я с ним не общаюсь. — Дерьмо, — Бойко цыкнул, хотя Макеев сам был виноват, — но слушай, ты же вроде богатый чел, действительно талантливый. Ты всего сможешь добиться. — Ага, конечно. — И на ебало не страшный, — спешно добавил Никита, — за тобой бабы табунами ходят. — А оно мне надо? Я, может, заебался уже. — Велика проблема, блять, — Бойко фыркнул, — но ты типа самый симпотный из нас, поэтому я был уверен, что тебе по кайфу. — Знаешь, — вдруг сказал Даня, снова повернувшись к парню, — а ведь ты можешь быть адекватным, когда захочешь. — Взаимно, — Никита хмыкнул. — Мир? — Пошел нахуй.       Потом Бойко выяснил, что Макеев сбежал из родительского дома и, удостоверившись, что ему есть, куда идти, посадил его на такси (естественно, заказанное на деньги мажорчика), а затем и сам отправился спать. Или пытаться уснуть.       На душе было как-то неспокойно, если честно. Даня открывался с другой стороны. У него тоже, оказывается, была душа, которая могла болеть. И у него тоже были проблемы? Ахуеть. А ведь бабло-то принадлежало в основном отцу. Конечно, Макеев мог подзарабатывать сам, а потому имел возможность ночевать в довольно неплохой студии.       На следующий день он пришел довольно свежим, пусть и опухшим. Светило солнце, и банда собралась на крыльце, чтобы покурить перед очередной футбольной жоподробилкой в исполнении Ковалева. Никита привычно сидел на возвышении, справа от него столпились девочки, Фил, Платоныч и Дрочер, а напротив стоял Даня, то и дело поправляя лямку рюкзака. На его шее остались многозначительные следы от, к сожалению, Бойковских пальцев, а бровь была рассечена. — Так че, ребят, может, соберемся сегодня и бухнем? — предложил Макеев, стряхнув пепел. — У меня брат мелкий все время дома, — сказал Фил, пожав губы. — Родаки, — расстроенно поделился Дрочер. — Аналогично, — Платоныч развел руками, зажав сигарету зубами. Девочки и Макс согласно закивали.       Все посмотрели на Даню, по умолчанию не спросив Никиту, зная о проблемах в его семье. Макеев заведенно прикусил губу. — Моя студия всегда свободна.       Девочки радостно заулыбались, а Фил похлопал его по плечу. — А точно все нормально будет? — спросила Лена, нехотя покосившись на Бойко. Тот недовольно закатил глаза, прокатив ногой скейт, что стоял на ступеньке, выложенной плиткой. — Да все четко, — Макеев улыбнулся. Искренне. Теперь он в это верил. — И что, даже драки не будет? — Дрочер огляделся.       Никита исподлобья посмотрел на Даню. Тот протянул ему кулак. Кулак примирения, чтоб его. Бойко отбил изувеченными костяшками по чужим, даже не поморщившись. Макеев еле заметно улыбнулся и так же еле заметно подмигнул. Так, что никто, кроме Никиты этого не заметил.       Никита Бойко заметил. И в груди его зародилось тайное чувство какой-то теплой тревоги. Взгляд невольно задержался на напульснике, что красовался на правом запястье Макеева.       Кулак и вправду стал символом некого хрупкого перемирия. С того дня ребята несколько раз собирались на квартире Дани. Как подкопят, чтобы Макеев не содержал весь шалман, так и намечается тусовка. Своя, уютная, без левых пацанов, которые потом могли отпиздить.       И черт, Никита чувствовал себя так комфортно. Дело даже не в исполинских диванах или выходе на пиздатую крышу. Дело не в большой барной стойке, неоновой подсветке или крутом музыкальном центре.       Дело в Максе. Зачем им было скрываться? Никто не расскажет.       Поэтому Никите было комфортно с его губами и руками, с его пьяными вздохами и хриплым смехом, что ласкал ухо.       Но Бойко мешала одна небольшая, маленькая такая деталь. Взгляд. Взгляд Дани Макеева, который, сука, намертво завис на них. И никуда не думал уходить.       Изучающий, какой-то темный, интригующий.       Никита стал напиваться активнее. Пропускать бухичи не хотелось, а быть трезвым не представлялось возможным. Но эта череда событий стала роковой.       Однажды Макс не смог явиться на сборище из-за того, что его мама решила смотаться к подружайке в Подмосковье. Ладно, если бы она решила просто забрать у нее свою кастрюлю для компота, но там еще и дачная картошка с огурцами и закрутка с Сочинской аджикой. Так что Макс решил воспользоваться шансом вечерком отлить со стола водки и согласился на поездку с ночевкой.       Лучше бы, блять, не соглашался.       Помещение перед глазами Никиты плыло. Розово-фиолетовые цвета рябили. Глиттер, стекавший по щекам Яны, слепил. Лена, сидевшая на коленях Фила, задорно перегнулась через стол, и ее стакан с соком звонко чокнулся со стопкой, что была в руках у Платоныча. Дрочер как всегда поддато валялся на пуфике, смотря на одиноко танцующую Женю.       Бойко изрядно затошнило от обилия красок и бухла, поэтому он поднялся с насиженного места и шаткой походкой направился к крыше, чтобы глотнуть свежего воздуха. Ночью было гораздо прохладнее, но студия настолько душила, что улица стала спасением. Музыка долбила из раскрытых дверей, слышался смех Платоныча.       Никита чуть не споткнулся на пороге, думая о том, как сильно не хватало Макса. Сука, как его не хватало. Бойко в отчаянии похлопал по карманам спортивок, надеясь, что не забыл сиги в комнате. Забыл, конечно. Мысленно проматерившись, парень прислонился к кирпичному фасаду здания, запрокинув голову.       Небо было темным, каким-то непроглядным. Не спасали даже редкие желтые огоньки звездочек, загоравшиеся по периметру черневшего купола. Идиллию прервала легкая стеклянная дверь, въебавшаяся в кирпичный проход.       Бойко дернулся и обернулся, увидев перед собой вздрогнувшего от холода Даню. Макеев был в каких-то домашних шортах и легкой футболке: мурашки на коже можно разглядеть невооруженным глазом. — Какие люди, — протянул хозяин квартиры, выдохнув дым. Сигарету подожгли совсем недавно, — ты че тут, Бойко? — Гуляю, — с хитринкой в глазах ответил Никита. — Как давно? — Даня подошел поближе.       Между ними воцарилась тишина. Серебристая цепочка светилась на шее того самого золотого мальчика, который в упор смотрел на Бойко. Так, будто бросал вызов. Так, будто Никита должен был сам совершить нечто непоправимое. — Подрочишь мне, Макеев?       Совершил. — Руки заняты, — Даня демонстративно затянулся.       А у Бойко все внутри сжалось. Его не беспокоила неправильность происходящего, его не беспокоило ничего, кроме чертовых губ облизнувшегося Макеева. Никита не особо долго думал. Он выхватил сигарету из рук парня. — А теперь? — Бойко так же затянулся. — Да неужели, — не впопад ответил Даня, — сука, наконец-то.       Никита едва не поперхнулся, когда довольно крепкие, но холодные ладони толкнули его к ледяной стене. Не успел осознать, не успел разобраться, но губы Дани уже терзали его бледную шею, кожу щекотал зябкий ветер, перемешанный с горячим дыханием и сухими губами.       Бойко ахуевше курил, давясь чертовым дымом. А все потому, что рука Макеева уже пролезла под резинку штанов и трусов. Пальцы уже обхватили терпкий возбужденный член. Уже.       Блять.       Блять-блять-блять-блять.       Это все неправильно. Все, кроме умелой руки Дани, который шумно дышал Никите в ухо, сходя с ума от собственного возбуждения. Им, пьяным и молодым, много не надо. — Дай прикурить, — шепнул Макеев, зацепив зубами веснушчатую мочку.       Бойко в отместку, пальцами свободной руки сжал его стояк, а затем сделал затяжку, приложившись к почти дотлевшей сигарете. Никита через силу оторвался от стены и выдохнул дым в приоткрытые губы Дани.       И тут же запечатал их поцелуем, приглушив хриплый, манерный стон, что вырвался наружу, когда Бойко уже и сам вторгся под брендовые шорты, что были на парне. Нельзя, чтобы кто-то услышал.       Нельзя этого допустить.       Музыка по-прежнему долбила по перепонкам, а все мысли Никиты были где-то в стратосфере. Где-то на шее Дани, где Бойко прикусил кожу, прямо над мерцавшей цепочкой. Бычок уже давно валялся на крыше, возле кроссовок.       Допились, блять, домарафонились, кончили. Макеев, дыша в плечо Никиты. А сам Никита? Вцепился зубами в глотку.       Чтобы забыть, сука, этот позор.       Позор, Бойко. Давно про Макса вспоминал?       Даня вытер ладонь о шорты, а Никита не посмел избавиться от чужой спермы при помощи своих шмоток, поэтому просто прошелся по кирпичам, разделавшись с терпкой субстанцией. Макеев неоднозначно хмыкнул, завидев это действие. — Знаешь, — выпалил он, испепеляя взглядом блестящий след на фасаде. Бойко вопросительно промычал, — а ведь я…хотя забей хуй. Там еще пиво и вискарь остались.       Никто ничего не понял. Особенно Никита, особенно, блять, он.       Бойко знал только одно, нечто страшное, скребущееся грязными ногтями по разбитой душонке: его тянуло в это ссаную квартиру. Его тянуло к Дане Макееву.       А это уже не шутки и даже не ебаная маршрутка. Это чертова правда, в которой не было места Максу. И куда его девать? Ужас в том, что к нему тоже тянуло. И в том, что Бойко бесила Влада, вившаяся возле Дани. Ему должно быть плевать. Должно быть.       Никита пытался переварить груз вины и тяжелые мысли, но никак не получалось. Он сидел вдали ото всех на залитой солнцем скамейке, что стояла неподалеку от крыльца. Краска уже облупилась и впивалась в оголенные из-за шорт колени. Неприятное ощущение, схожее с тем, что было внутри, в мыслях.       Бойко вынырнул из чертог разума, учуяв легкий цветочный аромат. Знакомый, потому что Янин. Девушка составила ему компанию, нервно сжимая пальцами юбку. — Че такое? — Никита поспешил первым начать разговор. — Почему сидишь один? — вопросом на вопрос ответила Яна.       И она наверняка хотела получить вразумительный ответ, потому что нервничала и уж точно подсела не просто так. — Да чет хуевит просто, — Бойко пожал плечами. И даже не соврал.       Яна молчала-молчала, смотрела то на него, то на траву, то на отколупанный маникюр, а потом набрала воздух в легкие и тихо спросила: — Что у тебя с Даней? — Че? — не понял Никита. И не сдержал нервную улыбку, — в каком смысле? — Ты сам знаешь, в каком, — шикнула Яна. — Слушай, — Бойко скривился, — если мы не бьем друг другу ебальники, это не значит, что мы дрочим друг другу, прячась по подъездам. Так что охмуряй его себе на здоровье. — Не значит, говоришь? — девушка победно и беззлобно оскалилась, — мне Макеев не нужен, и я лезть не в свое дело не буду, но я абсолютно точно видела вас тогда на тусе, поэтому хватит пудрить мне мозги, — Никита протестующе раскрыл рот, но Яна поднялась со скамейки, отряхнувшись, — просто сделай так, чтобы потом не было больно никому из вас, включая Макса.       Долг свой она выполнила и ушла. Бойко обернулся, посмотрев ей вслед. И наткнулся на взгляд Дани. Хитрый, сука, взгляд Дани.       Никита не знал, как не ранить Макса.       Просто потому, что остановить происходящее он не мог. Он не знал, блять, что делать. Особенно после того, что случилось. Нет, даже не на той самой тусовке.       А уже после.       После, когда спустя несколько дней он накидался снова, будучи не в силах справиться с происходящим. После, когда он пьяным пришел не к Максу, а к дому Дани. Макеев как раз выходил из подъезда за догонкой.       Разбитый золотой мальчик, глушивший боль от противоречий с отцом при помощи бухла.       А тут Бойко с почти пустой литрухой пива. Уже второй по счету.       Сука.       Конечно, они нажрались до темных пятен в глазах. Раскурили блант и убили пачку сигарет на двоих. Бегали от ментов, раскурочивали бутылки о дома, успели своровать пачку чипсов и пидорскую блестящую жигу с розовыми стразами.       А потом пришли домой. На крышу, с бутылочкой винища. Красного, дорогого.       Поднялись, на ключ было уже похуй. Никита пьяно завалился прямо на бетонную поверхность, а Даня упал следом, прямо на него. В руке то самое вино, капли скатились по горлышку и приземлились на уже успевшую стать серой из-за пыли футболку Бойко. — Ты понимаешь, что нам не стоит этого делать? — Никита сглотнул, поймав взгляд Макеева, направленный на губы. — Понимаю, — отозвался тот, — но ты же зачем-то пришел ко мне, так?       Пришел. Нахуя?       Чтобы язык Дани прошелся от кадыка до подбородка, затем поднялся к губам и втянул в очередной незаконный поцелуй. Бутылка вина, чуть не опрокинувшись, была отставлена прочь. Оставалось только ослеплявшее желание, которое возникало у Никиты словно по щелчку пальцев, когда Макеев находился рядом.       Нельзя. Неправильно. Подумай о Максе.       Но он не мог. Он думал о руках Дани, о его чертовых губах и языке. Мать его, что он творил своим языком, кто бы знал. Целовал так, будто четко знал, что Никите нужно. Облизывал так, что в глазах темнело вовсе не от градусов.       Бойко так хотелось быть ярким, свободным. Ему хотелось научиться, блять, летать, чтобы сбежать от надоевшей апатии и меланхолии, чтобы сбежать от боли и агрессии, ведь ебало Дане хотелось разбить только из-за того, что Никита, казалось бы, такой смелый и решительный, сильный, был готов отдаться ему, как последняя шлюха, на крыше типового здания, где они впервые друг другу подрочили.       Бойко правда ненавидел себя за то, что позволял театральному, раздражающему и просто невыносимому Дане лежать сверху. Быть сверху. Бойко ненавидел себя за то, что позволил ему вести, отдал себя в его власть.       Зато Никита не думал о Максе, когда пальцы медленно и больно растягивали. Бережно, осторожно. Не думал, когда ощущал в заднице крепкий член и слышал свист воздуха из-за размашистых толчков. Он не думал, что кто-то с верхних этажей мог увидеть, потому что ему было похуй.       Он различал только «блять, как хорошо» и еще тонну матов, перемешанных со стонами, выговоренных прямо в ухо. Прямо в ухо, закушенное зубами.       Даня выглядел так, будто всю жизнь родился для того, чтобы оказаться там, в Бойко. Для того, чтобы хотеть оказаться внутри.       А потом они лежали взвинченные, мокрые. Даня сцеловывал пот с бледных висков, цеплялся ногтями за сухие плечи.       Никита думал о том, что Макеев совершит подлость. Конечно, он точно воспользуется тем, что трахнул его. Никита думал о том, что этого не должно повториться.       Повторялось. Снова, снова, снова. Макс, Даня, Макс, Даня.       Последний раз поебемся и расстаемся. Да? Пизда. Не будет такого. Это так и останется чертовым девизом.       А Бойко было стыдно смотреть Максу в глаза. Тот будто все понимал, но не понимал одновременно. Замечал переглядки между Никитой и Даней. Все замечал, правда, но не говорил ни слова. Он просто мужественно делал выводы, пытаясь смириться со своим положением.       Как там пелось? Смотри, теперь мой каждый день, как день рождения? Вот у Макса теперь так, когда Никита приходил к нему, а не к Макееву.       Было.       До тех пор, пока история не дошла до очередной контрольной точки. Ебаный чекпойнт в виде вечеринки по случаю не случившегося отчисления Фила из Бауманки. Очередного, да. Спасибо Ковалеву, снова уважил.       Но не спасибо Дане, который опять собрал всех у себя дома. В студии, где Никита боялся находиться, потому что думал, что Макс где-то мог учуять его запах. Там, где его не должно было быть. А это все превращалось в паранойю, достойную сюжета голливудских фильмов. Не то, чтобы Никита их особо смотрел, ведь он предпочитал Бригаду, но все же сравнение достойное.       Все уже спали. Женя в обнимку с Яной на полу, Дрочер был в ванной, Платоныч на кресле, а Фил и Лена свернулись клубком из одеяла под дверью. Из колонок тихо доносился голос какого-то казаха по типу Мияги. Поздний рассвет заливался в распахнутое окно, колыхалась занавеска. Даня валялся на диване, прижав к животу подушку, а Макс и Никита сидели на пуфиках, что стояли рядом со столом, разделявшим их от лежбища Макеева. На прозрачной поверхности стояла груда грязных стаканов, валялась пачка презиков, свертки и пакетики, две коробки из-под пиццы. В студии все еще пахло травой и сыром с пепперони наперебой. Макс теребил резинку, невесть откуда взявшуюся, а Никита качал в руке бокал с виски.       Им ложиться не хотелось, хотя в глаза будто песка насыпали. — Макс? — тихо спросил Даня, — спишь? — Нет, — тот нахмурился, не поняв причину обращения именно к его персоне. Никита вторил его непонимающему взгляду. — Давай поговорим? — Слыш, Макеев, тебе в отруб не пора? — Макс улыбнулся, мельком глянув на часы, — пиздюки уже дрыхнут, а бухие пиздюки особенно. — Сам ты пиздюк, — огрызнулся Даня, поерзав, — и я не бухой. — Я вижу. Так о чем базар? — А ты Никиту любишь?       На этом моменте Бойко напрягся вдвойне. Он так дернулся, что пуфик скрипнул. Макс одарил его нервным, почти убийственным взглядом. Никита отвернулся, понимая, что вообще не должен был слышать этот разговор. — Вряд ли это можно назвать любовью, — наконец, ответил парень, — я и не ебу, что это такое. Думаю, это что-то типа привязанности. — А он? — не отступался Даня. — Считает так же, — Макс кинул взгляд на Бойко, который согласно мигнул, навострив уши, — а ты к чему это спрашиваешь вообще? — Да тут такое дело, — Даня замолчал. Его брови нахмурились. Воцарившуюся тишину можно было проткнуть ножом. Ее хотелось лопнуть, как шарик, — я его соулмейт, ты в курсе?       Никита выплюнул виски обратно в бокал, почти закашлявшись. Он сдержался, но на глазах выступили слезы. Бойко панически посмотрел на Макса, чье лицо оставалось непроницаемым. — Нет, — он прочистил горло, — с чего ты взял? Ну, что ты его соулмейт? — Я это знаю, — Макеев выдохнул, повернувшись к стене лицом, — мы когда типа дрались, тогда и познакомились. — И? — Короче, перед началом всего пиздеца, я успел заметить, сколько длился видос, который я снимал. — Сколько? — напряженно спросил Макс. — 4 минуты, 36 секунд, 15 миллисекунд.       А внутри Никиты что-то оборвалось. Это просто не могло быть правдой. Не могло.       Почему не могло? Он ведь сам отказался что-либо узнавать. Он просто решил забить хуй. Впервые по-настоящему забил хуй на проблему.       Бойко лихорадочно задымил. — Ты там куришь что ли? — спросил Даня. — Ага, — Макс быстро забрал у Никиты сигарету, смачно затянувшись. Бойко взял себе новую, — ну и че дальше? — Когда мы дрались, я видел, что у него проявился браслет, — продолжил Даня, — но я в темноте, блять, не разобрал, что это второй, понимаешь? Я, сука, все время думал, что я один, а потом выяснилось, что у Никиты уже есть соулмейт, что это ты. — А если бы он был тут, ты бы ему сказал обо всем этом? — осторожно спросил Макс, бесшумно стряхнув пепел. — Я по-твоему похож на ебаната? — Даня хмыкнул, сжавшись от холода. Никита ногой прикрыл дверь, что вела на крышу. — Ну типа не особо, — Макс пожал плечами. — Я тоже так думаю, — согласился Макеев, — но чувствую себя конченым. — Почему? — Я в ахуе с того, как Никита за тебя переживает. То есть, я помню, как он рассказывал о драке, в которую вы попали, и я просто…ну…я ахуел, понимаешь? Я бы так не смог.       Речь Дани становилась менее связной, когда дело доходило до выражения эмоций, это стало ясно моментально. Но в комнате витало слаженное напряжение. Никита нервно глушил бухло, Макс мерно курил. — Почему ты так думаешь? — все-таки спросил он. — Потому что я ссыкло, по сравнению с ним, втыкаешь? Типа, блять, я боюсь сказать ему о том, что я такое. Сначала я думал, что он все понял, а потому меня ненавидит, но потом я просек, что он вообще не в курсе. И как, скажи, я должен был разрушить вашу семейную идиллию? — Даня обиженно вздохнул, по-детски надув губы, — я должен был прийти и сказать «дай я тебя выебу», так что ли? Меня это, сука, раздражало. Я пытался драться, чтобы сделать ему больнее, но ему было насрать, понимаешь? Больно было в итоге только мне. Я хотел быть нужным, а ему нужен только ты. Ему плевать на меня, я слышал ваш разговор.       Никиту пробила дрожь. Все казалось настолько нереальным, что он не осознавал, где находится. Ему даже пришлось убедиться, что Макеев лежал с закрытыми глазами и что это не было очередной тупой шуткой.       Бойко чувствовал себя конченым дерьмом.       Реальность прошибла только тогда, когда он услышал, как Даня шмыгнул носом. — Ты че, — Макс встрепенулся, — плачешь? — Пошел нахуй, — Макеев огрызнулся, — у меня от порошка нос забился. — Допустим. Но что ты планируешь делать дальше? — Я похож на божество, у которого 8 членов, вместо рук? — Мы вроде уже решили, что ты не ебанат, — Макс невесело хмыкнул, покрутив в руках зажигалку. — Базаришь, — Даня пьяно засмеялся, — я пытался бухать, чтобы забыть. Знаешь, сразу весело так становится, но че я буду учить ученого, правильно? Мне нихуя не помогало, особенно после того, как я…прости, но я не могу тебе сказать. Ты слишком пиздатый парень. — Я понимаю, не парься. А что с Орионом? — Откуда ты… — Макеев вмиг стал серьезным, — Никита растрепал?       Бойко чуть шумно фыркнул. Он злился на все: на себя, на Даню, на ситуацию. Хотелось разъебать кулаки в кровь, но руинить момент нельзя, поэтому Никита сдерживался. — Ты прекрасно знаешь, что он бы так не поступил, — нотки осуждения промелькнули в голосе Макса, — я чисто случайно увидел сообщения от отца в твоем телефоне. Честно, братан, случайно. — Ясно, — Макеев стыдливо вздохнул, — но че с Орионом? Хуй, вот что. Как я туда пойду теперь? А если кто-то узнает? Да меня выебут там точно так же, как вас, если только меня. Я этого не хочу, поэтому… — А как же футбол? — не понимал Макс. — А что футбол? Кому надо, тот меня найдет. Мастерство не пропьешь, — Даня поджал губы, — почему ты так спокойно реагируешь?       Было слышно, что Макееву тяжело давался разговор. За усмешками и матами он пытался скрыть настоящую тревогу. В Никите все сильнее закипало какое-то кислое чувство, которое никак не удавалось идентифицировать.       Даня не хотел идти в Орион в том числе и для того, чтобы обезопасить их с Максом.       Точно. Тянучее, страшное осознание покорного признания чужого превосходства. Липкое восхищение, приставшее, как банный лист. — А как я должен реагировать? — не понял Макс. — Пиздить меня? — предложил Даня. — Да за что, блять? Ты совсем что ли поехавший, Макеев? Сдался ты мне, ага. — За это.       Он, так и не открыв глаз, стянул с руки напульсник, косо продемонстрировав темный браслет. Аксессуар улетел куда-то в сторону окна. Никита впился в него взглядом, а затем посмотрел уже на свои браслеты.       Блять.       Погибает все, к чему бы он не прикоснулся. Даня? Страдал столько не потому, что тупой, а потому, что Бойко трусливый. Макс? О, ему еще предстоит, кажется. — Ты же в курсе, что я теперь не смогу никуда уйти? — тихо спросил Даня, — ну, раз ты все знаешь. — Естественно. — И ты не против? — Бля, — Макс раздраженно выдохнул, — без тебя хуево будет Никите, а значит, хуево будет мне. Ясно? — Даже несмотря на то, что мы вообще друг к другу никакого отношения не имеем?       Никита не стал слушать ответ. Он резко поднялся. Так резко, что аж колени хрустнули. Макеев не обратил внимания, слава Богу. Бойко вылетел на крышу. Он агрессивно выдохнул сквозь зубы усталое «сука», проведя ладонями макушке, где волосы уже во всю принялись отрастать.       Это полный пиздец.       Вот так, в одну чертову тусовку у Никиты вся жизнь перевернулась с ног на голову. Почему у него не может быть просто? Блять, он согласен жить в несчастье, быть неполноценным, существовать, как Фил и Лена, которые не были связаны по судьбе, а потому постоянно собачились.       Сука, на все. Но не так. Не вот так узнать.       Бойко настолько хуевый человек, что Макеев тупо боялся сказать ему правду? А если дело в Максе, то Макс слишком хорош для Никиты, раз Даня боялся разбить его сердце.       Пиздец просто, пиздец.       Бойко зло шмыгнул, сунул руки в карманы и пнул камень, валявшийся неподалеку. Из-за этого он не услышал, как Макс вышел следом за ним. Никита все-таки посмотрел на парня, но лишь мельком, однако успел заметить, что тот старался не перенимать его взгляд, не смотрел ему в глаза. Даже не пытался.       Макс облизнул сухие губы, сплюнув наземь. Бойко позорно отвернулся. Это очко, ребят, очко. Задница у Никиты, кстати, все еще болела. Ебаный Макеев. — Он уснул, — сказал Макс, прочистив горло. — Ахуенно, — Бойко нервно цокнул языком.       Лучше бы уснул раньше, часика б на пол, чтобы не спизданул ничего лишнего. Ну так, на всякий. Но из песни слов не выкинешь.       Шаги Макса, который мерно приближался к Никите, раздавались в голове набатом. Один, второй, третий, четвертый. — Не закрывайся от меня.       Всего несколько мгновений, а тихий голос раздался прямо в районе лопатки. По шее Бойко пробежались мурашки, что не укрылось от пытливого взгляда, изучавшего спину. — Я не хочу, чтобы тебе было больно, — честно признался Никита. — Не хочешь? — Макс улыбнулся, — ну я типа понял, окей. Я знал. — О чем? — Бойко нахмурился уже в который раз за последний час.       Он хотел было повернуться, когда ответа не поступило, но крепкие руки удержали его на месте. Конечно, Никита мог бы расхуярить все живое, но тут ему даже не стыдно было повиноваться. — Я знал, что ты был с ним, — Макс задержал дыхание, — неприятно, конечно, че, но я не осуждаю. — Какого хуя? — Бойко еще раз попытался оглянуться.       Но потом шикнул. Палец парня надавил на саднившую кожу задней стороны шеи. Там красовался лиловый синяк. Характерный. — Засос, Никит, я же не тупой.       Блять. Бойко был уверен, что это простая рабоче-пизделовская травма. Макеев, чтоб его. — И че нам теперь со всем этим делать? — Ну типа соулмейты притягиваются друг к другу, — начал Макс, все-таки развернув Никиту, — после встречи, если меня не наебал сайт, хотя реклама с Малаховым и таблетками «вы будете долбить свою по 5 часов» вызвала вопросы. — Придурок, — Бойко закатил глаза, — я серьезно вообще-то. — Я тоже, — Макс пожал плечами, — будем три пизданенка с голубыми глазами, светлыми волосами и пропитыми рожами. Романтика?       Хуянтика.       Наутро Никита выгнал всех похмельных ссаными тряпками, а сам стал прибираться на пару с Максом, пока Даня откисал, будучи не в силах подняться. Яна уходила из студии с хитрым-прехитрым взглядом, оставив смазанный поцелуй на щеке Бойко и шлейф духов из Магнит Косметик в воздухе. Остальным было плевать, лишь бы не заблевать ковры, за которые Никита грозился отпиздить по лицу и возможно ногами. Шуточно, конечно, но в каждой шутке есть доля шутки. Особенно в такой, особенно, если речь о Бойко.       Короче, Макс гонял топлесс по квартире, а Даня ахуел, когда проснулся. Вот этого увидеть он явно не ожидал. Явно не Никиту, который оставил смачный поцелуй на довольно ухоженных губах. Макеев стал олицетворением вопроса под названием «какого хуя», а Макс только лишь подмигнул и сказал, что ему следовало меньше пить.       Даже поговорить не успели. Даня принялся пиздить обоих подушками, чтобы не повадно было в следующий раз над пьяными ржать. Ой, Макеев, еще будут. И не раз.       То утро стало первым, пусть похмельным, но приятным. С остатками пиццы, холодным гейским Гаражиком в качестве опохмела, треками Макса и дорогими сигаретами. Девочки с рэп концерта, блять.       Полуголые, голодные, но такие, сука, счастливые.       Никита чувствовал себя не в своей тарелке. Это действительно происходило с ним? Он действительно мог встречать новый день не со слезами на глазах и не с ненавистью в сердце? Неужели?       Бойко был настолько счастливым, что он и не думал о том, как чувствовали себя его соулмейты. Боже, от таких слов даже мурашки по коже проходились. Но, кажется, Даня и Макс тоже были счастливы?       После черной полосы может наступить белая. Не вранье?       Никита ощущал фантомное радостное покалывание в животе и кончиках пальцев, когда ловил улыбки ребят, покуривая на крыльце. Волосы Бойко вставали дыбом от переизбытка эмоций, когда они втроем прятались в раздевалке или играли в карты на крыше, потягивая средненький джин. Он считал себя бесконечно сумасшедшим, когда ловил себя на мысли, что одно лишь присутствие Макса или Дани дарило ему полноценный комфорт.       Неужели бухло может приносить не только боль?       Может. Оказывается, может.       Макеев не всегда звал всех. Теперь он звал домой только двоих. Своих, блять. Танцевали, пили, снимали тупые тиктоки. Целовались.       Они целовались до онемения языков, до боли в челюстях. Два языка лучше одного. Никита, ровно как и его партнеры, понял это почти сразу.       Две пары рук лучше, чем одна. Особенно, когда они блуждают по телу. Когда вырисовывают мышцы, царапают шрамированную кожу. Лучше, когда они обхватывают член.       Лучше два языка, точно.       Лучше два горла, чтобы стоны были разнотональными. Лучше две пары ушей, чтобы слушали твои.       Они тогда снова были пьяными. Настолько, что Никита боялся, что у него не встанет. Но это невозможно, когда Макс и Даня похабно сосутся прямо на глазах. Когда цепочка, блядская цепочка Макеева скользит по коже Макса.       Невозможно и абсолютно невероятно.       В этом было нечто хуевое, запретное, опасное. Но это идеально подходило Никите. Он — сила воли. Макс — уют. Даня — свобода.       Три почти равноправных кусочка пазла, которые составляли идеальную картину. И ее не изменить так, чтобы все оставалось по-прежнему. Если вмешаться, то они останутся несчастными.       Никите не хотелось. Не хотелось менять. Не после того, как Макс принял происходящее. Он и сам смирился.       Он привык. К раскуроченным одеялам, переполненной пепельнице, разваренным пельменям, громкому смеху Дани и теплым рукам Макса.       И они все еще оставались теми, кто портил жизнь Ковалеву и кто матерился на Фила за долбаебизм.       Они оставались теми, кого соседи Макеева стали принимать за новых жильцов студии. Каждое, блять, утро они просыпались и пили кофе без молока, потому что Макеев «мудак, опять забыл Савушкин».       Даня ходил по квартире, обернув легкое одеяло вокруг бедер, Макс гонял в серых трениках, а Никита в футбольной форме. Макеев, кстати, выбросил Орионовскую. Точнее, сжег, пребывая в состоянии, которое можно было описать очень просто: «бухой в сраку».       Звонок в дверь. Даня, будучи хозяином квартиры, зажал сигарету зубами и защелкал замком. — Привет, пап, — Макеев издевательски улыбнулся, опершись предплечьем на железный косяк.       Отец, очевидно, был в ахуе. — Че, кто там? — послышался голос Никиты. — Пиписькович? — Макс уже скакал к импровизированной прихожей.       Они оба затормозили при виде знакомого мужика в костюме. Тот вылупился на подростков, впервые не находя подходящих слов. Никита с Максом выпалили синхронное «здрасте». Хуем по пасти. — Значит так, — Макеев-старший, наконец, заговорил. Его лоб покраснел от шока, — какого хуя тут происходит?       Даня выдохнул дым куда-то вбок. Три пары глаз уставились на него, ожидая дальнейших действий. Он, в свою очередь, повернулся сначала влево и наткнулся на Макса, что стоял чуть ближе. Макеев опустил пальцы одной руки на его скулы, чуть сжав щеки, и притянул к себе для короткого поцелуя. Проделав то же самое с Никитой, хозяин студии повернулся к отцу. — Да так, в Центр собираемся, — сказал он, снова улыбнувшись. — А Пиписькович? Это четвертый? — мужчина неопределенно махнул рукой. — Не, — протянул Даня, — мы втроем.       После этих слов он посмотрел на Никиту. Макс чисто интуитивно повторил за ним, а потому смущенному Бойко ничего не оставалось, кроме как продемонстрировать браслеты, красовавшиеся на правом запястье.       Макеев-старший как-то ощутимо замялся. Потоптался на месте, придирчиво оглядел пацанов. Да так оглядел, что его взгляд, задержавшийся на шее Никиты, едва не прожег там дыру. Бойко даже показалось, что засос, оставленный Даней, заболел с новой силой. — Короче, — пробормотал мужчина, поправив серый галстук, — пошли вы в жопу.       Одарив своего сына еще одним многообещающим взглядом, он развернулся и зашагал к лифтам. Троица продолжала пялиться ему вслед. Макеев-старший нажал на кнопку вызова подъемника, чувствуя себя крайне неуютно из-за глаз, уставившихся на него.       В конце-концов он обернулся: — Матери не говори пока. Она с ума сойдет. — Ладно, — Даня похуистически пожал плечами. Кто бы знал, каких сил ему это стоило, учитывая затянувшийся из-за Ориона конфликт, — хорошего дня, пап.       Тот мыкнул что-то невразумительное, а затем услышал хлопок двери. В лифт он заходил в сопровождении кобыльего смеха, раздававшегося из недр студии.