Время

Время. Удивительно непредсказуемая материя, переменчивая и непостоянная. Оно всегда норовит ускользнуть из-под носа у тех, кто больше всех дорожит каждой секундой. Увиливает, шепчет ласково на ухо: остановись, дай себе передышку, спешить некуда. Я здесь и меня много. Но стоит только на мгновение расслабиться, поверить сладким речам, блаженно прикрыть глаза, замирая, как оно тут же вырывается из рук и с громким заливистым смехом скрывается за высокими ветвями могучих елей. И только расслаивающееся эхо станет ответом на отчаянный крик. Но время многогранно, многолико и непредсказуемо. Насколько оно может являть собой необузданную быстротечную стихию, настолько же, в равной степени, может быть убийственно медленным. Беспощадным. Как вязкая патока, неспешно стекающая с деревянной ложки на дно раскаленного котелка. Оно может замереть, замёрзнуть, словно бушующая река в самый разгар лютых морозов. Застыть бесконечными песками, позабывшими ярость ветряной бури. И снисходительно выплевывать из плотно сжатой ладони в чужую, отчаянно протянутую руку, по одной песчинке. Прямо сейчас время над ним насмехалось. Торин глухо выдыхает и поднимает уставший, воспаленный взгляд на дубовые двери, оплетенные тонкими нитями потускневшего от того же времени металла. Какая величественная тюрьма. И какая недостойная воина смерть. Выцветшая фреска деревянных пластинок, запечатлевших на себе чужое, до скрежета зубов знакомое лицо, смотрит на него бельмом пустых глаз Короля Лихолесья, и на мгновение, губ Торина касается горькая усмешка. Тот, будто насмехаясь, поместил его в самую отдаленную и глубокую из всех темниц. В ту, где его искаженный столетиями облик, зловеще подрагивающий в жёлтом отблеске настенных факелов, сможет долго наблюдать за неминуемой смертью своего пленника. Он даже в надвигающейся кончине не пожелал даровать ему ощущение уединения и покоя, заставляя неосознанно напрягаться под прямым взглядом искусно переданных глаз. Придавливая гнома к стене, насылая беспокойные сны, шепча, казалось, в самое ухо что-то о дальней дороге и ярком горячем солнце, которое Торину Дубощиту, — он уверен, — больше никогда не суждено было увидеть. Сухой выдох. Будьте трижды прокляты эти немые, плотно сжатые в надменном безмолвии губы. Будь ты проклят, Трандуил, сын Орофера, Король здешних лесов, умеющий ждать и добиваться своего. Чтоб ты захлебнулся в глотке излюбленного терпкого вина, когда будешь наслаждаться ночной тишиной покоев, изредка и мимолётно вспоминая того, кого обрёк наблюдать за угасанием собственной жизни. Отсветы алого пламени вылизывают стену напротив, искажают тени, травят уставшее от долгого и вынужденного бодрствования, сознание Торина. Он видит, как уголок белых губ медленно поднимается вверх и замирает. Король улыбается ему. — Что, забавляю я тебя, Владыка? — собственный голос хрипящим эхом отражается от металла тяжёлой решетки. Невыносимо больной и чужой, — Наслаждаешься своим триумфом? Дрожащие руки хватают со стоящего рядом подноса принесенное этим утром лесными стражами алое яблоко. Оно поблескивает румяным боком в судорожном хвате могучих пальцев. Дубощит подносит плод к лицу и блаженно закрывает глаза. Желудок неприятно покалывает. Яблочный запах кружит голову, а сок, вероятно, наполнил бы рот дурманящим вкусом жизни. Торин весело хмыкает. Кормили в темницах отменно. Дорогие гости, всё-таки. Вот только, он уже две недели, а может и того больше — время здесь дурачило его, как могло, — отказывался от столь щедрых подачек, делая исключение только для воды. Свою смерть он волен выбирать сам. И голодная была менее унизительной. Мгновение, и алое яблоко летит в стену. А после — останавливается на холодной земле, так и не коснувшись эльфийского лица. До намеченной цели не хватает буквально нескольких сантиметров. Силы покидают его. Но и этого неумелого броска Торину Дубощиту хватает для самодовольной улыбки в ответ — портрет на стене смотрит оскорбленно. А затем идёт рябью, проглатывая окружающее пространство. Рядом, на земле, валяется ещё с десяток таких же яблок.

***

Из небытия Торина вырывают тихие шаги. Он дёргается, пытаясь прорваться через пелену беспокойного сна. Когда глаза, наконец, распахиваются и фокусируются на высоком силуэте, провалиться обратно в черную пучину хочется неимоверно сильно. Он выглядит до тошноты совершенно. Облаченный в белоснежный плащ из дорогой, переливающейся бликами, ткани, выверенной в каждой детали. Светлые волосы, вытканные будто из самой луны, обтекают идеально прямую спину. Высок и широкоплеч, но неуловимо, по-эльфийски, тонок. Изящно выточенные черты лица замерли непроницаемой маской. В светлых глазах пляшут отблески огня, делая их почти янтарными. Он смотрит пристально, будто пытаясь изучить неведомое животное и от его стеклянного взгляда по узлам мышц, стыдясь своего существования, текут предательские мурашки. Торину в этом взгляде мерещится жадный, ужасающий в своей силе, голод. И он встряхивает головой, желая скинуть с себя странное видение. Трандуил никогда до этого не посещал своего пленника лично. Предпочитал ограничиваться молчаливыми слугами, тенями снующими у прочных решёток. Видимо, что-то изменилось. Взгляд Владыки лениво блуждал по его фигуре. Торин подобрался, осознавая, как жалко, должно быть, выглядит сейчас, на фоне расшитых серебряными нитями, королевских одежд. Его собственную отняли ещё до заключения, оставляя короткое поджарое тело в плотной, отделанной мехом рубахе и таких же штанах. Тело, давно не видевшее ванн, покрылось слоями едкой пыли. Пропахло потом. Волосы спутались и непокорными прядями спадали на мужественные плечи. Он сидел, подмяв под себя ноги и, с достоинством вскинув волевой подбородок, отражал ледяной голубоглазый взор. «Что, не мил я тебе, Владыка леса?» — Торин почти физически ощущал злой лихорадочный блеск своих глаз, — «Изволите приказать причесаться?» Черная густая бровь изящно выгнулась, будто ее обладатель только что прочёл чужие мысли. А он это мог, Торин знал. Но вскоре лицу вернулось прежнее отрешённое выражение. И гном вскинулся на него в немом вызове. Остроухая гадина. — Мне сказали, — низкий голос удивительно звучно тянулся в вершины выбеленных стен, заставляя пространство схлопнуться вокруг эльфа, сконцентрировав на нем все внимание, — Что Король-под-Горой отказывается принимать пищу. Он отвернулся, проходя вдоль стены. Торин знал, что он сейчас, вероятно, осматривает плоды его трудов. Вернее, просто плоды, в хаотичном порядке украшающие собой землистый пол. Молчаливое осуждение сквозило в прямой, будто высеченной из камня, спине. Дубощит очень надеялся, что от взора Владыки не укрылось жёлтое пятно на щеке проклятого портрета. Единственный раз, когда снаряд угодил в цель. Пламя у стен неуловимо дернулось и снизило обороты, едва-едва освещая темные коридоры. — Меня беспокоит этот факт, Торин, сын Траина, — он сделал внушительную паузу, которая была способна убедить любого в искренности его слов. Любого, кроме самого Торина, — Неужели наши яства пришлись тебе не по вкусу? Досадно. Вероятно, его Величеству чего-то не хватает и он скромно решил умолчать об этом. Быть может, мне стоит позвать музыкантов в твои покои, чтобы они развлекали тебя во время приема пищи? Не стесняйся, Торин Дубощит, проси. Как ты уже успел убедиться, я милостив к тебе. Торин сверлил чужую спину гневным взглядом. Губы дрожали, обнажая кривой оскал. Он подался вперёд, впился руками в прутья решетки и с глухим рыком выплюнул: — С рук меня кормить будешь, лань брыкливая? Эльф медленно обернулся. — Лань, — повторил Трандуил, будто пробуя слово на вкус. Глаза его опасно блеснули, — Брыкливая. Жилка на шее у гнома забилась в страшной судороге, чувствуя приближение чего-то воистину ужасного. Но Владыка леса, напротив, оставался всё также холоден и бесстрастен. — Что ж. Торин видел, как Король наклоняется за укатившимся плодом. Как берет длинными, увенчанными перстнями пальцами пыльное яблоко. Как неспешно подходит к решетке, меряя пол уверенными широкими шагами. Он подобрался почти вплотную, не разрывая сцепившихся взглядов. Напряжённого — Торина и по-напускному спокойного — его самого. Клетка, обступившая гнома со всех сторон, плавилась под этим светлым взглядом и уже не казалась такой прочной. Узкая ладонь просачивается через решетку и приглашающе замирает у чужих губ. Торина почти трясет от накатившей на него ярости. — Открой рот, — низко зовёт Трандуил, сверкая почерневшими глазами. Торин Дубощит слишком поздно осознает, что Князь начал колдовать. Густой, неконтролируемый жар эльфийской магии врывается под кожу, сковывает мышцы, давая понять, что ее обладатель тоже вне себя от ярости. Миг, и тело гнома сводит яркая судорога. Он подаётся вперёд, не ощущая больше власти над собственным телом. Чувствует только, как зубы впиваются в протянутый фрукт, как сильные пальцы проталкивают его глубже, как сладкий сок течет по подбородку. Он пытается ухватить того за палец, но челюсти отказываются слушаться. Унижение, испытываемое им в тот момент, сродни хлесткой пощечине. Гордость трещит по швам, а ее остатки отчаянно борются с ядовитой необузданной магией. Торин чувствует, как на затылок уверенно давит сильная ладонь, заставляя податься ещё ближе. Он хочет закрыть глаза, но не может, ему не позволяют этого сделать. И все, что ему остаётся — смотреть. Ненавидеть и смотреть, как Лесной король с ледяным спокойствием насильно скармливает ему сочные плоды. Пальцы в его волосах лёгкие, почти нежные. А рука, напротив, не обделена мужской силой. Они поглаживают его невесомо, эти тонкие пальцы. Перебирают аккуратно волосы на тёмном затылке. И в действии этом нет абсолютно ничего, кроме холодного, отстранённого наслаждения. В голову, как некстати, приходит варварское, отталкивающее своей реалистичностью, сравнение. И тонкая, едкая мысль: что ещё Трандуил, король эльфов, мог бы с таким же успехом проталкивать в его рот? Эльф не отпускает его до тех пор, пока яблоки не кончаются совсем. Когда это случается, Торин отшатывается в самый угол камеры, загнанно и тяжело дыша. Трандуил отходит, методично вытирает чужую слюну о подол плаща и, наконец, оставляет измученного Дубощита наедине со своими мыслями и телом, больше не удостоив его даже взглядом. Торин, наконец, прикрывает глаза и отчаянно ругается сквозь зубы, чувствуя короткую вспышку, бегущую вниз живота. Будь. Он. Проклят. С этого дня попытки заморить себя голодом прекращаются.

***

Минуты сплетаются в часы, часы в дни, дни в месяцы, месяцы в годы и так по кругу. Пространство вокруг перестает существовать, чувства притупляются, сознание превращается в изрешеченное полотно, уставшее от постоянной борьбы с самим собой. Бежать некуда. Ему снятся сны. Далёкие, почти забытые лица братьев и товарищей, черные склоны великой горы в лучах закатного солнца. И глаза. Стеклянные и яркие, прожигающие его насквозь, требовательно ищущие что-то в его уставшем осунувшемся лице и загорающиеся злобой всякий раз, так и не сумев найти. Торину в иные моменты удается уйти от этих глаз, скрыться за фантомными образами воспоминаний или заставить себя проснуться, столкнувшись с теми же глазами на противоположной от камеры стене. И это лучший исход. Но иногда вместе с глазами приходят руки, просовывающие длинные пальцы через прутья решетки. Сильные, закалённые в боях, оплетенные реками голубых, местами вздувшихся вен. Они дают ему что-то, но Торин, замирая в бесконтрольном ужасе, даже не смотрит на подношение. После таких снов он всегда просыпается в холодном поту, с резкой болью в сорванном от крика горле. Сердце заходится отчаянной дробью, а дыхание замирает в окаменевшей груди, словно стальная дверь, не давая ни входа, ни выхода. Портрет смотрит понимающе. Трандуил больше не приходит к нему с визитами. Вероятно, у короля Лихолесья много других, более важных дел. Дубощит очень надеялся, что эти важные дела утопят Владыку с головой и в момент, когда он снова решит посетить пленника, ждать его будет холодный и бездыханный труп. Чертов трус. Торин не стал бы навещать себя. Особенно после того, что произошло. Он бы оставил себя гнить в этой деревянной клетке до завершения века, как и было обещано. В наказание за проявленную слабость. Как жаль, что у него нет возможности покинуть собственное тело. Бродить бесплотным духом в больных лесах, путаясь в черных, искаженных корнях тысячелетних деревьев, угрожающих схватить на крепкие икры и утянуть в самый центр пропитавшейся тьмой земли, было бы всяко приятнее, чем оставаться наедине с воспоминаниями о собственной непрочности. И молчаливым всезнающим собеседником напротив. Но в его голове, шальной, больной идеей зарождалась одна, не дающая покоя, мысль. Он гнал ее от себя, словно назойливую муху, но мысль возвращалась снова, требуя немедленного воплощения. И хотя тело упрямо продолжало сопротивляться безумной идее, размазанный долгим одиночеством разум уже вовсю жил своей жизнью. Все было решено. Он снова перестал есть. Стражи заметили это, шептали что-то, едва уловимое. И шёпот этот не сулил ни гному, ни им самим ничего хорошего. Дубощит не слушал. Он ждал. И его ожидания оправдались сполна. Он приходит. Холодный, укутанный в дымку утреннего тумана. Величественный белый венец впивается в виски тонкими острыми шипами, волосы небрежно перекинутые на одно плечо, тянутся по груди редкими веревками золотых кос. Кожа бледная, как первый снег, взгляд неспокойный. Они сталкиваются глазами и Торину Дубощиту стоит огромных усилий не отвести свои, хотя в районе солнечного сплетения все болезненно сжимается. Он даже позволяет себе сухую короткую ухмылку в ответ на беззвучное, но такое скорое появление. Кажется, у Торина тоже есть определённые нити воздействия на лесного Короля. Откровенная провокация заставляет ровную челюсть угрожающе сжаться. Крылья эльфийского носа опасно трепещут, он отмирает, подходит к решетке, сжимая в руках...нет, не яблоко. Что-то другое. Но Торину нет до этого никакого дела. Он шатко поднимается с насиженного места, двигается навстречу. Ноги, отвыкшие от какой либо нагрузки, досадливо подрагивают, отзываясь болью в бедрах и где-то под коленом. Он расправляет плечи, складывает руки на груди и застывает безмолвным изваянием, давая возможность вдоволь себя рассмотреть. Весь его вид будто говорит: вот же я, Владыка. Погнут, но не сломлен. Думать о правдивости этого заявления решительно не хочется. У него будет время. После. По правде говоря, у него теперь достаточно времени. Щедрый Король Лихолесья одарил им гнома сполна. В последний момент Трандуил, словно почуяв неладное, решает одернуть руку, но Торин ловко перехватывает ее, не давая отстраниться полностью. От неожиданности пальцы разжимаются и роняют поклажу, до которой теперь нет дела обоим. Король неподвижен. Пересилив себя и задержав дыхание на долгие несколько мгновений, гном опускает глаза. Стыдливо, как робеющая девица, невольно замирающая под пристальным оценивающим взглядом будущего мужа. От возникнувшего в голове сравнения хочется окатить надменное лицо хриплым смехом. Его лёгкие жжет, словно он без остановки бежал несколько километров, захлебываясь холодным северным ветром. Он тянется вперёд и коротко, почти невесомо целует полосу запястья над красным рукавом струящейся ткани. Кожа под его губами холодная, совершенно неживая, будто он решил одарить своими прикосновениями покойника. Торин готов был поклясться всем, чем только можно, что его слух уловил тихий, шелестящий вздох. Он представляет себя, склонившего голову, уткнувшегося носом в чужую руку и грудь тотчас поглощает сгусток черного, сжигающего заживо, огня. Рот саднит от отвращения, к горлу подкатывает тошнота. Хочется вырвать себе глаза, чтобы только больше никогда не видеть перед ними этой омерзительной картины. Гном отстраняется, небрежно выпускает руку из стального захвата и, с силой упав на колени, медленно поднимает на Владыку глаза. Выжидает. Тот смотрит на Дубощита в немом изумлении, чуть приоткрыв ровно очерченный рот. Длинные ресницы мягко трепещут, поддаваясь влечению танцующего на стене огня. Черные, помутненные зрачки сузились до размера дорожной пылинки, передавая власть мерцающей голубизне. Столько неверия и неприкрытого шока было в этом взгляде. Гном сумел его поразить. Торин Дубощит смотрит на него снизу вверх, с ещё более нижних, а посему непривычных, позиций. Смотрит и вдруг тихо, со сквозящей издёвкой в надломленном голосе, спрашивает: — Такого проявления покорности ты ждёшь от меня, Великий король? Вздрогнул. Будто наконец очнулся от глубокого, известному лишь ему одному, сна. Глаза широко распахнулись, плечи раскинулись. Лицо Владыки Лихолесья искажает гримаса уязвленной гордости. Брови почти смыкаются на тонкой переносице. Он шумно втягивает воздух, принуждая биться в волнении языки извечного пламени. И это выглядит как предупреждение. — Ты, верно, болен, — продолжает Торин и эльф отшатывается от него, как от прокаженного. Лицо снова становится непроницаемой маской. Полы мантии с резким шелестом разворачиваются, окутывая следы поспешно удаляющегося Трандуила. В нос ударяет запах побитой морозом травы. Торин не смотрит ему вслед. Он коротко выдыхает ртом и вытирает иней с потрескавшихся губ. Где-то наверху слышится рокочущий голос разгневанного Владыки, отдающего эльфийским стражникам какие-то не требующие отлагательств распоряжения. Он звучит как беснующаяся в поле буря, рвущая облака и обещающая привести за собой долгие губительные ливни. «Один-один» — думает Торин, снова оставаясь в одиночестве.

***

Отброшенная за ненадобностью чувствительность постепенно возвращается снова. Торин чувствует запахи переменчивого ветра, приносимого собой на одеждах статной стражи, видит их лица, чувствуя себя впервые по-настоящему прозревшим. Безэмоциональные зоркие глаза скользят по нему неприкрытым кратковременным сочувствием, косятся из всех щелей, а после снова прячутся за замками мнимого напускного спокойствия, стоит Дубощиту проявить к ним ответный мимолётный интерес. Слышит их голоса, утопающие в протяжном эхо, нарушающие запрет о том, о чем здесь, вероятно, запрещено говорить. Он не понимает синдарина, но звучные тихие слова не нуждаются в переводе. Они пугают его. Что-то происходит. Или уже произошло. Их следующая встреча случается через несколько месяцев. Высокий величественный силуэт мягко выныривает из непроглядной тьмы коридоров. Она обнимает его, касается шеи, скрывает в себе и за собой, не позволяя обнаружить ее молчаливого хозяина, с нечитаемым выражением лица замершего у порога своей тюрьмы. «Моей тюрьмы», — беззлобно поправляет ее Торин, оставаясь без движения. Он облокотился спиной о бугристые выступы земли, откинув голову на ровную поверхность лавки. Позвоночник устало ноет. Глаза плотно сомкнуты, тело расслаблено, дыхание ровное. Он не знает, но ощущает, что в Лихолесье сейчас стоит глубокая ночь. — Я не звал тебя, — угрюмо говорит Торин, не открывая глаз. Он научился чувствовать чужое присутствие ещё задолго до того, как Король позволит обнаружить себя тихими шагами или густой, вязкой, будто смола, речью. Торин знает, что Владыка в последнее время приходил к нему неоднократно, но оставался безмолвным и далёким. Сливался с прозрачной материей царящего здесь полумрака. — Спрашивай, — снисходительно звучит в ответ, — Ты неглуп, Торин Дубощит. У тебя не могло не возникнуть вопросов. Сомнительная похвала будит в нем не смирившийся огонь. Торину хочется вскинуться, вскочить на ноги, подбежать в решетке и выкрикнуть громкие, уже ничего не значащие слова в это ненавистное надменное лицо. Вместо этого он издает тихий смешок и лениво поворачивает голову в сторону, открывает глаза. Смотрит: лукаво. — Не думаю, что я могу рассчитывать на честный ответ. Трандуил пристально вглядывается в него, едва заметно кивает, шагает вглубь помещения. Тьма нехотя отпускает статность широких плеч. Пальцы Владыки осторожно прикасаются к металлическому сплетению, стекают вниз, надавливают, будто проверяя на прочность. Торин усмехается. В прочности эльфийской тюрьмы сомневаться не приходилось. Он завороженно глядит на движение его рук, бросающее на пол вдоль стен причудливые дуги теней. С трудом сдерживает непонятно откуда взявшийся порыв провести своей грубой ладонью по тем участкам решетки, которых коснулась крепкая кисть. Чтобы стереть ее следы. — Прошу, сын Траина, — произносит он одними губами. Бархат низкого голоса вибрирует в идеально высеченном кадыке, — Поговори со мной открыто. Торин молчит. Садится, выпрямляя спину, подбирает под себя ноги. Его движения сопровождаются ничуть не растерявшим свою пристальность, взглядом. «Я занимаю тебя, Король Лихолесья?» — Что ж, — хрипло тянет Торин и вздрагивает, стоит только собственному голосу разорвать недолгую тишину. «Что ж, — хладнокровно пульсирует в висках отражение давних воспоминаний, — Открой рот». Он в деталях вспоминает все, что долгие месяцы усердно пытался забыть. Меняется, хмурится. Кажется, эльф его понял. Отошёл на пару шагов, нырнув бледной щекой в янтарное освещение. Даже в отступлении Трандуил выглядел облаченным в земное тело, гордым божеством. Дубощит убежден, что в действительности интересующий его вопрос будет звучать с сиплым отчаянием, но, к своему удивлению, спрашивает достаточно твердо: — Где мой Отряд? Поначалу его игнорируют. Владыка медлит, не давая словам так просто соскользнуть с языка. Молчание тянется так долго, что Торин уже не уверен в том, что действительно хочет услышать ответ. Пусть лучше уйдет, бросив напоследок многозначительный взгляд. Этого хватит. Он больше не чувствует в себе слабости, вскакивая на ноги, когда мерная речь с садистским удовольствием режет собой напряжение тишины. — Понятия не имею, — холодно говорит Трандуил. Ветер, сплетённый с его словами, сквозит непонятным блаженством, — Я отпустил всех до единого больше трёх месяцев назад. Торин пошатывается, но быстро берет себя в руки. Гнев рушит, превращая цельного гнома в жалкие осколки былого. Сейчас он несказанно рад, что их разделяет неплотная стальная сеть, потому что зубы сводит от желания вцепиться руками в чужую бледную шею. — Ты лжешь, — рычит он, ударяя кулаком по звонкому металлу и голос его эхом разлетается во все стороны, гаснет в просторных коридорах. Эльф от его выпада даже не вздрогнул. Наоборот — двинулся вперёд. Не встречаться с ним взглядом. Не прогибаться под сокрушительным влиянием. Не... Проклятье. — Они ушли, — настойчиво повторяет Трандуил, четко отчеканивая каждое новое слово, — Ушли, как только я предоставил им эту возможность. Обменяли твою свободу на свою. Мы скрепили наш договор рукопожатием. Он коротко демонстрирует узкую ладонь. Время останавливается. — Нет, — Торин невольно захлебывется порывистыми короткими вздохами. Дыхание учащается. Они не имели на это права, — Нет. Нет, это неправда, я тебе не верю. Ты дурачишь меня. Более жалких интонаций ни Торину, ни, вероятно, Королю проклятого леса, ещё не доводилось слышать никогда. Многозначительный взгляд из-под полуприкрытых ресниц. Тот самый, о котором молил гном, желая и опасаясь ответа на терзавший его вопрос. Голова начинает кружиться, земля уходит из-под ног. Воздух. Ему нужен воздух. Тело сковывает мелкая дрожь, выворачивает внутренности наизнанку, а затем на смену ей приходит... Ступор. Холодный и пугающий ступор. Болезненное осознание. — Не расстраивайся, Король-под-Горой. Я обещал им, что твое пребывание здесь будет терпимым. Последняя капля. Торин кричит, вьется бешеным огнем по периметру темницы, срывает и без того охрипший голос до сиплого карканья, сыплет проклятиями, бьётся телом о металлические прутья, стремительно нанося себе новые увечья. Почти не чувствуя, как под кожей наливаются кровавые синяки. Трандуил наблюдает за чужой истерикой без особого интереса. Только морщится слегка, когда искаженный крик выплескивается точно ему в лицо. — Что тебе нужно от меня?! Будь ты проклят! Усталость сменяет разящий яростный порыв почти со скоростью его появления. Голова гудит, ноги подкашиваются. Он упирается ладонью в стену, желая оставить на ней глубокую вмятину и изо всех сил держится, чтобы не осесть на землю. Не при нем. Не сейчас. Истощенный, тяжело дышащий, гном не сразу замечает в капкане белых пальцев связку ключей. Не глядя, эльф находит замочную скважину и привычным движением проворачивает ключ в замке. Раздается скрипящий щелчок. В следующую секунду стальная дверь распахивается, заполняя проход изгибами крепкого статного силуэта. Нити света льются и разбиваются о его плечи. Торин замирает, переводит взгляд за спину эльфа, после — на его отрешенное лицо. Он лишь надеется, что выглядит и в половину не таким жалким, каким показывает ему его собственное утомленное сознание. Побледневший и напуганный в разы сильнее, чем когда-либо прежде. Плотная аура эльфийского короля заполняет собой каждый угол, сочится на стены, норовит скользнуть в приоткрытый от тяжёлого дыхания рот. Трандуил стоит так недолго. В мутном свете факелов мертвенной бледностью сияет крупная ладонь. Владыка не двигается с места, молча протягивая ему руку. В тишине, обрамленной дыханием и дикими карими глазами, слышится неозвученное приглашение. Торин вжимается в стену. — Если лишить тебя твоей непокорности, — тихо и спокойно говорит Трандуил, неумолимо приближаясь. Рука продолжает рассекать собой воздух, — Если вывернуть тебя из твоих доспехов, вытряхнуть из сознания даже намек на веру, — что от тебя останется? «Ничего» — думает Торин, из последних сил сжимая кулаки, впиваясь ногтями в шершавую кожу, — «От меня не останется ничего». И опускает глаза. Рука так и не находит ответного жеста. Это злит Короля. Он подходит ближе, наклоняется и, ухватив гнома за подбородок, тянет вверх, вынуждая встретиться с ним взглядом. Трандуил смотрит на него не мигая. Лёгкое покалывание пробегает от эльфийского плеча и теряется в застекленевших глазах гнома. Он вдруг чувствует непреодолимое желание вцепиться в изящное запястье и не отпускать так долго, насколько это будет возможно. Ищет в себе силы для достойного сопротивления, жмурится яростно. И не находит. Теряет контроль. Сила чужого тела ладонями ложится на плечи гнома. — Ты не желаешь этого на самом деле, — успокаивающе шепчет Король, смиряя лёд в голосе. Он бесстрастно разглядывает ткань чужой рубахи, весьма однозначно топорщащейся чуть ниже пояса. Гном дёргается в его хватке, но она по своей прочности ничуть не уступает металлу некогда сдерживающей его решётки, — Тише. Обещаю: я заставлю тебя насладиться каждой секундой. Торину кажется, что над ним раскинулся прозрачный сверкающий купол, искажая окружающие его реалии. Комната растворилась, остался только блеск голубых глаз и горячее дыхание на шее. Рубаху грубо рванули наверх, обнажая загорелую, покрытую темными волосками, грудь. Нос, блуждающий по кайму его ключиц, кажется чем-то чужеродным и неправильным. Горячие мощные вдохи резки и порывисты. И совершенно точно принадлежат не Торину. Лесной король касается его, трогает, до синяков впиваясь пальцами в податливую сейчас кожу. Дубощит плотно сжимает губы, желая усмирить свое, начавшее сбиваться, дыхание. Странное волнение охватывает гнома. Никогда прежде он не ощущал ничего подобного. — Тебе нравится, — безапелляционно заявляют в самое ухо. Шепот струится по телу вязкими мурашками. Трандуил тянет гнома за жёсткий ремень, намеренно при этом задевая напряженную плоть, болезненно упирающуюся в ткань штанов. Он выглядит позабавленным. Гном же до крови прокусывает нижнюю губу. Взгляд, и тело скручивает яркий в своем ощущении спазм удовольствия. Он пытается сдержать стон и сдавленно мычит, когда властный рот сминает его губы в горячем требовательном поцелуе. Его стоны выпиваются быстро и жадно, в два глотка. Раскалённый язык влажно толкается в безвольно открытый рот и на периферии сознания маячит мысль клацнуть зубами. Но челюсти снова отказываются выполнять приказ их обладателя, а перед лицом складывается успокаивающая безликая пелена. Где-то далеко, за тысячи километров отсюда его разум взывает, отчаянно вопит, требуя сопротивляться. Ревёт, стуча кулаками по прозрачному куполу. Говорит, что это мерзко, низко, недостойно его, Торина, сына Траина. Но глухие отголоски немой мольбы теряются в россыпи золотых волос. Они пахнут лесными ягодами и морозом. — Умоляю, — шепчет гном в чужую грудь, не узнавая своего голоса. И та часть его, бесконечно далёкая, бурлящая страхом и отвращением к себе, замолкает и отворачивается, поняв, о чем просит гном с таким неприкрытым отчаянием. Какой позор. Эльф отстраняется, смотрит затуманенным взглядом вниз, дышит глубоко и скоро. Брови сосредоточенно сведены над тонкой переносицей, образуя глубокую складку. Он рывками стягивает с гнома остатки одежды, вжимает того в стену, наваливаясь всем весом, просовывает руку за спину, наматывая на кулак густые темные пряди. Впитывает глазами открывшуюся ему картину. Голодно и жадно. Опускается на колени, припадает горячими губами к вздёрнутому подбородку, ведёт языком от груди до напряжённого живота, оставляя за собой витиеватые влажные дорожки. Держит крепко: не вырвешься. И с наслаждением покрывает чужое тело отчаянными злыми поцелуями. Места, где его ядовитые губы соприкасаются с кожей, заходятся багрянцем. Взгляд, и Торин бесстыдно, теряясь в ощущениях, трётся пахом о чужое предплечье, позволяя усадить себя на длинную твердую лавку. Податливо разводит крепкие ноги в стороны. Загнанно дышит. На лбу выступает испарина. Король отстраняется, встаёт и выходит. Гному, вздрогнувшему от резкого холода, окатившего его следом за исчезновением горячих рук, огромного труда стоит не сорваться следом. Он ругается сквозь зубы, возводя глаза к темному потолку. Тот молчит, с немой насмешкой созерцая возбужденного и раскрытого под ним гнома. Член сочится смазкой, но руки не смеют прикоснуться к себе, прикованные тяжёлым взглядом давно знакомого портрета. Безумие. Пространство едко хихикает темными углами, вглядываясь в горящие от напряжения мышцы и лихорадочно поблескивающие глаза. Дверь темницы остаётся открытой, стражи нигде не видно. Такая близкая и в то же время такая далёкая свобода дразнит Торина, лукаво манит пальцем. Подняться и кинуться прочь — только и всего. Но тело налито тяжёлым чугуном, сознание размыто, он сидит и ждет, не смея даже поглядывать в сторону обманчивого освобождения. В другое время осознание собственного бессилия свело бы его с ума. Трандуил возвращается и в нос ударяет запах ароматного масла, которое эльф растирает между пальцев. На лице — отпечаток былого спокойствия. Только губы алеют цветущим маком. Торин глядит на него и не чувствует ни отвращения, ни страха. На смену им не приходит даже смирение, когда Король смотрит на собственные пальцы, а после в его глаза, одаривая безмолвным обещанием. Нет больше ничего кроме желания, яростного и голодного, затмевающего собой все остальные чувства. Желания, которое могучий Король леса делил сейчас на двоих. Гному почти кажется, что он способен его понять. — Да познаешь ты вкус моего благостного милосердия, — дурманящим тоном шепчет Трандуил в открытый рот и скидывает на пол искусно расшитые одежды. Торин не может не смотреть за меланхоличными движениями эльфийской ладони, обильно покрывающей собственную возбуждённую плоть золотом масла. Гладкие и скользкие пальцы уверенно касаются входа, проникают внутрь, растягивая плотное кольцо мышц. Дыхание комом замирает где-то в горле. К щекам приливает жар и движется по телу приятной истомой. Трандуил не отпускает его сознание, мучая неконтролируемой жаждой и желанием вобрать в себя многим больше, чем могут дать эти длинные сильные пальцы. Одной рукой Король Лихолесья придерживает его за спину, не давая упасть со слишком узкой скамьи. Гном громко и низко стонет, поймав глазами один лишь намек на лёгкую полуулыбку. В ушах звенит отчётливый, но так и не прозвучавший бархатный рокот могучего эльфийского смеха. Но в нем нет даже намека на веселье. Только отрава ледянящего кровь безумия, основательно засевшего в глубине потемневших глаз. Он чувствует — безумие спалит их обоих, проглотит и выплюнет обратно. Если, конечно, будет, что выплевывать. Трандуил разворачивает гнома, прижимаясь гладкой грудью к горячей, пышущей жаром, спине. Заставляет осознать таинство и особенность момента. Сцепливает чужие руки в прочном тугом захвате, делает глубокий медленный вдох и входит в него во всю длину. Больно. Новый спазм, и иллюзия удовольствия сжимает короткое тело, до остервенелой боли скручивая мышцы, заставляет дернуться и сжаться. Короткий вскрик теряется и расслаивается бесшумным эхом. Король замер, даруя Торину возможность в полной мере прочувствовать эту заполненность. Привыкнуть к ней. Он с наслаждением прикрывает глаза, чувствуя, как кипяток золотого масла сползает по животу и тонет вспышками в точке их соприкосновения. Спустя несколько долгих мгновений, Трандуил начинает медленное монотонное движение, неторопливо вгоняя себя в разгоряченное и ноющее под ним тело. Вдумчивость сменяется злой досадой. Темп постепенно нарастает. Торин кричит, умоляя и проклиная одновременно, извивается под ним шипящим удавом, бьётся, как раненый, погибающий от нанесенных ему увечий, зверь. Скулит, хрипит и принимает в себя все, без остатка. Трандуил берет его глубоко и грубо, тяжело выдыхая в темный затылок через — до спазма в острой челюсти — сомкнутые зубы. Воздух накаляется. Все естество Торина, сломленное чужой больной волей, с готовностью отзывается на ментальные приказы. Их запахи смешиваются, пот выступает от трения горячих тел, катится градом и оседает в холодной земле. Она принимает редкую влагу с благодарностью заплутавшего в пустыне странника. Каждый толчок сопровождается ослепляющей вспышкой в мозгу, темным и неправильным удовольствием, совершенным в своем первозданном, животном виде. Торин рычит, не имея возможности прикоснуться к пульсирующему болью члену. Подобравшись, он резко освобождает одну руку и коротко царапает белоснежную грудь. На ней выступает алая капелька эльфийской крови. Трандуил с силой вжимает его в лавку, грубо фиксируя руки почти под лопатками. — В следующий раз, — отрывисто, на выдохе говорит он, раскатывая по голосу сладкую угрозу, продолжая яростно вгонять член во всю длину, — Я прикажу стражникам заковать тебя в кандалы. Ответом ему становится приглушённый рык. Рык усиливается, когда длинная узкая рука полностью обхватывает его член, вскидываясь в бешенном движении. Эльф поднимает его, вколачиваясь коротко и глубоко. Перед глазами все плывет, мир теряет прежнюю четкость, сердце испуганно барабанит в мокрую грудь. Он конвульсивно вздрагивает, выгибаясь до боли в спине навстречу широкой груди. И кончает. Крика нет, он сухим кашлем останавливается в горле, не смея выходить наружу. В широко распахнутый рот с мокрого лба текут соленые ручьи пота. Облегчение наступает с лёгкой саднящей болезненностью и Торин чувствует, что, вероятно, упал бы, лишившись чувств, если бы не руки, упрямо держащие его перед собой в стальном хвате. Его удерживает на самом краю и отголосок эльфийской магии, требуя пока поберечь свое сознание. Трандуил одним плавным толчком вжимает гнома в себя и замирает. Торин жмурится. Мгновение, и поток горячего густого семени до краев заполняет его растерзанное нутро. — Открой глаза, — шелестом ветра звучит над ним хриплый голос, — Это прекрасно. Дубощит вздрагивает. Вымотанный до абсолютного бессилия, укутанный в мокрую вязь собственных волос, он вдруг отчётливо понимает, что с ним произошло. Осознание отвешивает ему отрезвляющую пощечину. Колдовство отступает. Спустя несколько непростительно долгих секунд, Король Лихолесья продолжает держать Торина так крепко, что несмотря на отчаяние и отвращение последнего, отстраниться или вырваться попросту не представляется возможным. В уголках глаз выступают злые слезы. Так выглядит бессилие. Трандуил прижимает его к себе, мимолётно гладя по растрепанным волосам. — Однажды настанет тот день, когда мне не придется подчинять твой разум своей воле, — звучно говорит он, вдыхая чужой запах, — Однажды, — я даю слово, — ты будешь сам просить меня о том, что произошло сегодня. И, разумеется, будет неоднократно повторяться впредь. Он отпускает его, наклоняется за лежащей на земле одеждой, украдкой вслушиваясь в прерывистое дыхание. — Я терпелив, — продолжает эльф, — У нас будет достаточно времени. «Ты покоришься мне, гном». «Сегодня», «Завтра». «Через сто лет». «И когда это случится, я освобожу тебя». «Если ты захочешь этой свободы».