Грешная полынь

Сны Сильвена никогда не заканчивались хорошо — в них всегда кто-то умирал, и чаще всего — он сам: с распоротым горлом, захлёбываясь в крови, или со свёрнутой шеей — на самом деле, это не имело никакого значения. Важно было лишь то, что его сны каждую прокля́тую ночь превращались в неописуемые кошмары, прежде заставлявшие в детстве просыпаться с громкими криками, разрывающими глотку, а сейчас же — беззвучно, будто кто-то навсегда лишил его голосовых связок, но с холодным потом, мерзко стекающим по виску. Когда появился Доктор — кошмары исчезли, как по щелчку пальцев невидимого кукловода, управляющего всем живым — и неживым — тоже. Теперь Сильвену не снилось ничего — была лишь чудовищная пустота без боли, радости и страха — присутствовало только равнодушие, утягивающее в умиротворяющую бездну. Его мало интересовали данные перемены — ему просто не хотелось приписывать их к чему-то сверхъестественному, необъяснимому, загадочному — к тому, что тяжело осознать обычному человеку, привыкшему к размеренному течению своей скудной жизни. Сильвен успел свыкнуться с существованием Доктора, успешно отбрасывая каждую мысль о невозможности всего происходящего — так было проще, чем ломать голову, и без того раскалывающуюся, когда он просыпался на неудобном диване с ноющим телом от неудачно принятой позы. Сильвен сроднился с Доктором — с его миловидным лицом, на котором, как на ладони, отражались все эмоции, испытываемые им. Гробовщик видел радость этого человека, его горечь и печаль; его подавленность или обеспокоенность — Сильвену нравилось провоцировать его, раздражать, огорчать своим поведением. Ему нравилось вызывать у Доктора улыбку. Его приводило в восторг, когда тот — смущался. Сильвен смирился и с тем, что из-за Ришелье лишился своего заветного одиночества, поглощавшего его на протяжении долгих лет. Он мог злиться, лгать или срываться на Докторе; мог отталкивать его, но одновременно с этим, втайне, желать его общества, чтобы он не уходил, чтобы не молчал, надувшись, а продолжал говорить, заполняя тишину, почему-то переставшую быть привлекательной для гробовщика. Почувствовав однажды заботу, — он больше не хотел от неё отказываться. С того момента, как Сильвен побрил Доктора, прошла целая неделя, и за это время он ещё раз привёл его в порядок, а вместе с тем, подгоняемый короткими сроками и собственным недовольством касательно низкой работоспособности, — наконец-то доделал гроб для мадам Ришелье. Сильвен не присутствовал на её похоронах — в глубине души его терзали сомнения, и, вероятно, именно поэтому он не рвался увидеть, как женщину, взявшую у него неоднозначный заказ, теперь закапывали в землю, навсегда ограждая от всего мира. Словно это было наказанием за то, что она, отказавшись принять судьбу, Божью волю, удумала просить гробовщика о кукле, похожей на её сына. Но не значит ли, что и он взял на себя непосильную роль Бога, коль согласился создать нечто настолько прекрасное, как Доктор? Можно было размышлять об этом бесконечно, однако Сильвен, не умерев, в отличие от мадам Ришелье, всё ещё живший и бодрствующий, пришёл к спонтанному мнению, что он — ни в чём не виноват, и смерть женщины — закономерное событие, пускай и внезапное. Бардак в её доме — сопутствующий ущерб. Не стоит придавать ему значения. Не так ли?.. Проснувшись после очередного ничто, Сильвен замер. Ему понадобилось несколько коротких секунд, чтобы уловить на каком-то ином уровне изменения в мастерской. Он быстро продрал глаз и резко поднялся на локтях — это было до чёртиков трудно для его всё ещё сонного организма, нуждающегося в более плавных и щадящих действиях. К своему удивлению, когда Сильвен оклемался, он сразу же лицезрел Доктора, наклонившего голову набок, — любопытная деталь, непроизвольно позаимствованная у гробовщика и проявляющаяся каждый раз, когда того что-то сильно волновало. Он с немым вопросом глядел на некогда спящего Сильвена, пока его руки были сложены на ногах, нервно выбивающих тихий, еле слышимый ритм. Сглотнув образовавшийся ком, гробовщик отметил для себя, что его незваный гость — одет, и он не спустился к нему в одной ночной сорочке. Вообще сам факт неспящего Доктора встревожил Сильвена, изрядно удивлённого таким нехарактерным для того поведением. Если он проснулся раньше, чем гробовщик, то это — не к добру. Но что случилось? — Мой друг... У вас всё в порядке? — Сильвен… — Доктор, перебравшись с табуретки на диван, непроизвольно заставил гробовщика согнуть ноги, чтобы уступить ему место. — Тот кошмар… Я рассказывал о нём, вы помните? — Да. Конечно. Я помню. Это — абсолютная неправда. Сильвен, погружённый в течение длительного времени в себя, успел забыть многие мелочи, о которых когда-либо говорил Ришелье. Ему было не плевать на него, и многие моменты, касающиеся этого человека, застревали в памяти сами по себе — невольно, без видимой на то причины, из-за чего теперь он прекрасно знал, на каком боку тот любил спать, какие фрукты ему нравились, какие животные и особенно птицы его привлекали, как забавно кривился его нос, когда он возмущался. Однако кошмар, волнующий Доктора, то ли был крайне незначителен, то ли и вовсе никогда не поднимался в диалоге, потому что Сильвен, сколько не старался, никак не мог понять, о чём шла речь. — Он… преследует меня. Доктор поднёс пальцы ко рту, чтобы, по всей видимости, от переполнявших его эмоций погрызть ногти, и гробовщик невзначай пнул его в бедро, из-за чего тот обиженно нахмурился. — Не надо, — сказал Сильвен. — Я… Да. Да, разумеется. Я просто… Он такой реалистичный. Каждый раз я вижу всё больше деталей… — Расскажите о нём подробнее. Доктор, прикусив нижнюю губу, по-новому, более осознанно, оглядел гробовщика, полулежавшего на диване — как всегда в своей пугающей маске. — Вам правда интересно? Прежде вы… относились к моим словам равнодушно. Я, в самом деле, удивлён, что вы помните о нём... Сильвен вздохнул, помолчал, подбирая слова, вертящиеся на языке, но отказывающиеся собираться в цельное предложение. Ему стало стыдно за своё безучастие, которое вовсе не являлось таковым, — ему было важно, — удивительно! — что происходило с Доктором, какие мысли терзали его душу, что его беспокоило. Он — единственный, жизнь которого играла для Сильвена хоть какую-то роль. Оказывается, это было так легко признать. — Меня заботит ваше состояние, мой друг. Доктор охнул, отвёл взгляд в сторону, определённо надеясь скрыть замешательство, — всё же Сильвен редко когда позволял себе подобные откровения, всегда воспринимаемые им как что-то позорное, как слабость, которой место — в огне. — Вы… серьёзно? — Да. Разве я врал вам? Постоянно. — Нет… Нет, — Доктор взялся за лоб. — Простите мне мою недоверчивость. Я не должен сомневаться в вас. Вы важны для меня, вероятно, и я для вас. Вы никогда не вредили мне, поэтому, прошу вас, не воспринимайте мои вопросы близко к сердцу. Я просто растерян. Озадачен. Другая рука Доктора, лежавшая на колене, потянулась к рубашке, чтобы в бесполезной попытке оттянуть ворот, давящий на горло. Сильвен, окончательно сев на диван, уставший наблюдать за этой нервозностью, положил на плечо юного Ришелье ладонь, а затем, недолго подумав, накрыл ею его горячую щеку, будто стараясь вселить ему, что всё хорошо. Он осторожно обхватил пальцами его подбородок и настойчиво развернул к себе, устанавливая полный зрительный контакт. Голубые глаза, смотрящие прямо в чёрные прорези маски. Как поэтично. — Что вам снится? Доктор, прикусив нижнюю губу, открыл было рот, но тут же его закрыл. Он с чем-то боролся, и Сильвен, не отпуская его, не понимал, с чем именно. Это раздражало — недосказанность, к которой сам гробовщик прибегал регулярно, если не всегда. Однако одно дело, когда он сам не вдавался в подробности, и совсем другое, когда подобным промышлял Доктор, который не должен — не мог! — от него что-то скрывать. Сильвен, усилив хватку, потянул его к себе, из-за чего нос маски коснулся кончика носа Доктора. Тот шумно выдохнул и для поддержки упёрся руками в ноги гробовщика, широко открытыми глазами уставившись на него. Сильвену потребовалась секунда, чтобы осознать, что он творил, прежде чем как ни в чём не бывало отстраниться от Доктора и более небрежно бросить: — Вам будет проще, когда вы расскажете мне. Поверьте на слово. Кажется, это подействовало на Ришелье отрезвляюще. Потупив взгляд в пол, он, набрав в лёгкие побольше воздуха, на выдохе прошептал: — Мне снится сама тьма, Сильвен, — Доктор, намеренно не обращая внимания на собеседника, коснулся своими пальцами его и ненавязчиво накрыл их, — для собственной убеждённости, что гробовщик внезапно не испарится. — Сначала образы были размыты — ничего особенного. Чернота переплеталась с чем-то фиолетовым, неясным. Я не могу пояснить вам, что это, потому что сам не понимаю природу… этого безумия. Но потом, сейчас, цвета изменились. Пропал фиолетовый — он заменился жёлтым. Тошнотворным оттенком. Когда я вижу его, я чувствую, что мои глаза кровоточат. Не в реальности. Во сне. А ещё я вижу вас. — Меня? — Да. Но вы… Но вы выглядите иначе, — Доктор указал на своё лицо. — Ваша маска улыбается. Вы насмехаетесь надо мной. — Я бы никогда не позволил себе издеваться над вами, — со скептицизмом в голосе отметил Сильвен. — Я знаю. Я знаю, что это — не вы. Точнее… Вы, но другой человек. Существо. Я… Простите меня, милый друг, вы считаете, что я окончательно лишился своего рассудка? — Нет. Вовсе нет. Вы не властны над своими кошмарами. Доктор усмехнулся, но вышло это горько. Очевидно, он очень жалел, что не имел над снами контроля. — Ещё я ощущаю чьё-то присутствие, но я не могу обернуться, чтобы разглядеть того, кто находится рядом со мной. Однако это создание… Оно неприятное. Его аура вызывает у меня панику. Когда вы исчезаете, оно кладёт руки на плечи, а затем закрывает мне лицо. Я слышу шёпот — неразборчивый, но такой громкий. Он оглушает меня! — Доктор сжал ладонь Сильвена и неожиданно прижал её к своей груди — туда, где быстро стучало его сердце. — Сегодня я увидел себя. Но не из плоти и крови. Я… был из дерева! Сильвена, не ожидавшего такой развязки, пробрало до мурашек. Если до этого всё можно было спихнуть на обычную фантазию, вступающую в свои полноправные владения, когда Ришелье засыпал, то теперь… Гробовщик — совсем не впечатлительный человек, но этот рассказ, показавшийся ему странным, подозрительным, гадким, на который его организм отозвался противным холодком, прошедшим вдоль позвоночника, определённо имел более глубокий смысл, чем думалось поначалу. Ведь он делал куклу, олицетворявшую умершего человека, от которого не осталось даже тела. Он делал Доктора. Из дерева. — Доктор… — Почему, — перебил он Сильвена, — меня преследует этот кошмар, мой милый друг? Что со мной не так? — С вами всё в порядке. Кошмары — это естественно, когда нас что-то беспокоит. — Но что может меня беспокоить? Рядом с вами я… Я в безопасности. Мне не страшно, когда вы со мной. Но ночью, когда я остаюсь один, тьма накрывает меня. Она ослепляет. Причиняет боль. Сильвен, почему… Почему так происходит? Я ведь… Я ведь даже спустился к вам сегодня, чтобы избавиться от навязчивых образов. Простите мне мою бестактность. Я не хотел вас пугать своим внезапным появлением. Гробовщик, неотрывно глядя на Доктора, то отводящего глаза, то снова возвращавшего их к Сильвену, был умилительным в своей неловкости, в привязанности и потребности к человеку, держащему его дома — вдали от людской суеты. Сильвен хотел прикоснуться к его раскрасневшейся коже, хотел обнять его и крепко прижать к себе, чтобы отгородить от всевозможных проблем, мешающих ему наслаждаться беззаботными деньками. Он рвался лично уложить его в кровать и просидеть с ним целую ночь — лишь бы Доктор, не обременённый тяжестью, познал долгожданное спокойствие. Вместе с тем Сильвен удерживал себя от ужасного желания влепить ему пощёчину и привести его в чувства, чтобы юный Ришелье прекратил придавать мелочам непомерно огромное значение, чтобы он собрался и не тратил время гробовщика на пустой трёп. Наконец, его разрывало от стремления закрыть Доктору рот, — неважно каким способом, — а затем вырвать из него ещё одно признание о том, как он ценит его, Сильвена, и как в нём нуждается. — Ваш сон тревожит вас, но вам не стоит забывать, что любой кошмар — это просто разыгравшееся воображение. Оно не подкреплено ничем существенным. Очевидно, вы очень впечатлительный, мой друг. Вам следует относиться ко всему проще. Доктор, помедлив, крепко вцепился в одежду Сильвена. Это было похоже на отчаяние — схватиться хоть за что-то, спрятаться в ком-то и обрести заветное умиротворение. Он словно встал на место гробовщика, когда и тому потребовалось сдаться, пустить всё на самотёк, показать свою слабость, истинную натуру, чтобы попросить о капельке понимания. Сильвен, накрыв его запястья, притянул к себе — спонтанное решение — как и всё, что касалось юного Ришелье. Он прижал голову Доктора к своей груди, запустил пальцы в его тёмные непричёсанные волосы и зажмурился, подавляя в себе очередную вспышку запутанных эмоций и чувств, не оставлявших его ни на секунду. Гробовщик не гладил Доктора — в этом не было необходимости. Он присутствовал рядом, согревал его собственным теплом, сам того не ведая — утешал, хоть и сохранял молчание, боясь нарушить установившийся между ними доверительный контакт. Сильвену — впервые так хорошо. Ему впервые было не в тягость с Доктором, будто он уже прошёл стадии отрицания, агрессии и торга и теперь остановился на принятии, когда считал своего неожиданного жильца личностью, а не надоедливым объектом, поражающим своей красотой. До сих пор восхищаясь им, гробовщик продолжал задерживаться взглядом то на его губах, то на пальцах, то на пронзительных глазах, но он переносил это куда легче, без жгучего возбуждения, сжирающего его изнутри. Однако глупо не признавать, что в моменты помутнения его невыносимо тянуло к Доктору, как утопающего на берег, и с этим было сложно бороться. Впрочем, он и не пытался. — Сильвен… Почему вы не снимаете свою маску? — Мы уже это обсуждали. — Да, но… Разве вы не убедились, что я вам не враг? Гробовщик издал громкий смешок. — Вы не можете быть мне врагом. — Тогда почему?.. Доктор, отстранившись от Сильвена, набрался смелости и коснулся холодного неживого материала. Он не успел ничего сделать, как его руки тут же перехватили — довольно грубо, чтобы расценивать это как предупреждение не совершать глупость, о которой после можно пожалеть. — Понравится ли вам, о, Доктор, — со злобной интонацией поинтересовался гробовщик, — если вас выпотрошат, а кишки, пока вы ещё будете дышать, засунуть вам глубоко в глотку? — Сильвен, не надо. Вы вовсе не жестоки. Прошу вас, доверяйте мне так же, как я… Раздавшийся звон колокольчика оборвал мысль Ришелье, с вопросом уставившегося на выход из мастерской. Следом за ним, в то же направление, посмотрел гробовщик, раздражённо закативший глаза — здоровый и слепой. Новый посетитель был его спасением, но вместе с тем и проклятием: как бы Сильвен не хохрился, его прельщала мысль подольше остаться с Доктором, выпытывающим у него правду. Поразительный парадокс. — Ждите здесь. Не смейте высовываться. Сильвен вскочил и стремглав покинул мастерскую, чтобы сразу же наткнуться на пожаловавшего к нему гостя, которого он, как и Жоэля, презирал всеми фибрами своей души. У Вивьена Кавелье была краснота на шее и немного на плече — большое родимое пятно, тщательно закрываемое им платком. Из-за вечного пьянства его кожа лица тоже приобрела красный оттенок, но особенно выделялся нос, выдающий с потрохами его сомнительное пристрастие к попойкам. Моменты, когда он сохранял ясность ума и смотрел на мир не через призму алкоголя, — были до невозможности редкими, но даже в таких случаях от него разило перегаром, словно этот запах навсегда въелся в давно заспиртованный организм. А по странному поведению, ставшему неотъемлемой частью мсье Кавелье, его с лёгкостью принимали за пьяницу, уже с утра выпившего кружку другую. Когда Вивьен ещё не пытался убежать от реальности благодаря своей пагубной привычке, он хотел стать актёром, но из-за своей праздной натуры, из-за лени и отсутствия как такового стимула его жизнь быстро покатилась по наклонной. Усугубляла ситуацию и смерть родителей, благодаря которым Кавелье хоть как-то оставался на плаву, а без них и вовсе пустился во все тяжкие. Конечно, с ним по-прежнему был Жоэль Северин — друг детства, как ни крути, — однако тот после множества тщетных уговоров одуматься бросил свою заведомо проигрышную затею, начав спустя рукава наблюдать за тем, как Вивьен напивался в стельку, чтобы затем вытаскивать его с кабака и чуть ли не на руках относить домой — отлёживаться. Собственно, именно так Вивьен и лишился своей мечты, на пожизненно застряв в маленьком городе без шанса пробиться в люди. И именно поэтому Сильвен, терпевший с детства этого глупого человека, был вынужден продолжать его терпеть — очевидно, очередное наказание, с которым ничего уже не поделать. — Ха! Какая радостная встреча, Сильвен! Как я по тебе скучал, — Вивьен, ещё не выпив, будучи достаточно трезвым, положил локти на стойку и широко улыбнулся. — Как ты поживаешь, а? Смотрю, совсем исхудал, ха-ха! Ты что, не ешь? Давай ко мне — я тебя накормлю, — он поиграл тонкими бровями, намекая на совершенные непотребства. — Или боишься меня? Обещаю, я не буду кусаться. — Проваливай к Жоэлю и доставай его, — на ходу произнёс Сильвен. — Ты мне здесь не сдался. — О-о-о, какой ты противный. Ты что, встал не с той ноги? Где твоя бодрость, дружище? Будь проще! — Вивьен, оттолкнувшись от стойки, резво крутанулся на каблуках обуви и звонко рассмеялся. — Давай же, улыбнись! Ой, прости сердечно! У тебя же маска. Как ты будешь улыбаться, если ты только и делаешь, что страдаешь в своей угрюмой берлоге? Ты меня угнетаешь, Сильвен. Ты совсем невесёлый. — Я сказал — проваливай. Мне не до твоей чёртовой болтовни. Вивьен энергично завёл руки за спину и с любопытством осмотрел просторное помещение. Он, присвистнув, хитро прищурился, а потом сделал издевательский полупоклон, прежде чем снова приблизился к стойке. — Как у тебя дела, дружище? Думаю, надо было начать именно с этого! Вот я сегодня поразвлекался с прелестнейшей дамой, — Вивьен хлопнул по деревянной поверхности и расхохотался. — Слуша-ай, у нас тут любят по выходным устраивать кутежи. Они часто заканчиваются оргиями, представляешь? На твою трагическую рожу мало кто клюнет, но, может быть, тоже попытаешь счастье? В конце концов, Сильвен, мы же друг другу не чужие люди, не считаешь? Мы почти братья. А мне для брата ничего не жаль. Уговорим вместе Жоэля, как тебе, дружище? Ты же славный мужик. Я тоже. Да и Жоэль, будь он неладен со своим мясом, — чего таить! Не держи на нас обиду, ну. Мы же одинаковы! — Ты что, глухой? — Ах, какой ты недружелюбный! — насупился Вивьен. — Точно встал не с той ноги! Я тебе делаю такие выгодные предложения, а ты что? Ты же небось целомудренный! А зачем быть чистым, Сильвен? Для кого ты сохраняешь себя? — он шкодливо подмигнул гробовщику. — Ах, дружище, тебе стоит стыдиться того, что в тридцать три ты — девственник, ха-ха! Сильвен, обойдя стойку, грубо схватил Кавелье за предплечье и настойчиво потащил за собой к двери. — Уходи отсюда, Вивьен. Мне не до тебя! — Стой-стой, Сильвен! Мы начали диалог неправильно! Давай по-новому! — Кавелье, вывернувшись, приобнял гробовщика и улыбнулся ещё шире, хотя это больше походило на плотоядный оскал, нежели на улыбку. — Мне нужна твоя помощь. — Ха! Ты серьёзно веришь, что я тебе помогу? К чёрту! — Сильвен… Си-и-ильвен, я же к тебе по-доброму. Где твоя любовь к ближнему? — Где была твоя любовь к ближнему, когда ты глумился надо мной, а, Вивьен? Или из-за своей пьянки ты удачно обо всём забыл? Я не буду тебе помогать. — Сильвен, — резко помрачнел Кавелье. — Тут не учитывается твоё мнение. Это срочно, и ты обязан пойти со мной. — Иначе что? Ты полагаешь, я буду терпеть твои выходки? Ты наивный глупец. — Что ты делал в доме Ришелье, Сильвен? — с хитрой ухмылкой уточнил Вивьен, наклонившись к уху гробовщика. — Да ещё и после её смерти, когда она, бедняжка, подохла возле твоего дома. Как думаешь, остальные примут эту новость так же равнодушно, как я? Сильвен побледнел, замер на месте, не в силах пошевелиться. Он немигающим взглядом застрял на невидимой точке на полу, не имея ни малейшего представления, как ему себя повести — прогнать, смириться, согласиться… Гробовщик сжал руки в кулаки, и Вивьен, углядев это невинное действие, рассмеялся — победно, с чувством собственного превосходства, что вот — наконец-то он попал в самое яблочко, задел за больное, подловил за чем-то дурным. Кавелье похлопал Сильвена по плечу, но тот излишне агрессивно ударил его, не вынося к себе прикосновений, принадлежащих Вивьену — абсолютно отвратительному человеку. — Мерзавец… — выдохнул гробовщик, слыша гул крови в ушах. — Ах, я тоже тебя обожаю, дружище. Ну что, теперь я убедителен? Я старался. Правда. Сильвен зло развернулся к Вивьену, который с наигранно трагичным видом приложил запястье ко лбу, и фыркнул: он так хотел прикончить его прямо тут, перерезать горло, сломать трахею, чтобы он помер в ногах без малейшего шанса на спасение. Гробовщик проявил неосторожность, поспешил, когда должен был убедиться раз сто, если не больше, что никто, совершенно никто не следует за ним по пятам. Из-за Доктора он расслабился, и это — опрометчивый поступок, достойный осуждения. Нельзя терять бдительность. Никогда! — Да. Ты очень убедителен. — Отлично! Я так рад. Ты молодец, Сильвен. Знай, я горжусь тобой! — Заткни свою пасть, Вивьен. — Ах, мне так тошно от тебя… — с грустью сказал Кавелье. — Ладно. Тащи за мной свою тощую задницу. Поможешь мне с одним забавным делом. — Если это связано с оргиями, то я не собираюсь принимать в них участие. Вивьен рассмеялся — звонко, противно, до скрежета в зубах. Это — показательная насмешка, унижение. Новая попытка самоутвердиться. — А кто тебя приглашал, Сильвен? Уродам вход запрещён, ты разве забыл? Он, сгорбившись, вышел на улицу, а следом за ним, как хвост, поплёлся гробовщик, которого застали врасплох неожиданно раскрывшейся информацией. Сильвен, перед тем, как покинуть дом, напоследок присмотрелся ко входу в мастерскую, к счастью, не замечая выглядывающего Доктора, проявляющего как обычно своё неуёмное любопытство. Оказавшись на свежем воздухе, он выдохнул, на миг ощутив себя свободно, но фигура Вивьена вернула его назад в суровую реальность, и Сильвен наперекор всякой логике остановился, не желая так легко потакать этим глупостям. — Объясни, что тебе нужно. — Узнаешь. — Что за ребячество? Либо ты поясняешь, либо я возвращаюсь. — Сильвен, зачем ты всё усложняешь? — Кавелье демонстративно развёл руки в стороны. — Тебе разве не скучно сидеть в одиночестве? Я предлагаю тебе веселье! Хватит страдать и валять дурака! — Это ты — шут, а не я, — огрызнулся гробовщик. — Как обидно… Тебе повезло, что у меня сегодня хорошее настроение! — притворно добрым тоном произнёс Вивьен, поманив Сильвена пальцем. — Это быстро, поверь мне! Верить? Смешно. Гробовщик смерил Кавелье недоверчивым взглядом, полным презрения. Что, если он сделает что-то с Доктором? А вдруг не отстанет, если не послушаться? Как возмутительно — подчиняться! — Давай быстрее. Вивьен одарил Сильвена очередной широкой и игривой улыбкой, не переставая издеваться и потешаться над ним. Гробовщик не понимал, почему терпел его общество, почему позволял себя унижать, когда мог спокойно ответить колкостью, одарить не менее витиеватым оскорблением, послать к чертям, чтобы убирался и не смел донимать. Не стоит забывать, что он знает о ночной вылазке, пускай и без подробностей. Тут неуместно рисковать. Сильвен ненавидел, когда им манипулировали, когда он был в проигрышном положении без возможности где-то затаиться и переждать. Гробовщик не представлял, что понадобилось от него Кавелье, но внутреннее чутьё, почти не подводившее его, подсказывало, что дело здесь нечисто, и он невольно встрял в откровенно паршивую ситуацию, которая ещё успеет преподнести ему шокирующий подарок. Они шли в молчании — нонсенс для Вивьена, любящего не просто поболтать, а потрещать — без дела, обо всём и ни о чём одновременно. Сильвен держался позади него, чтобы следить за ним, но Кавелье это нисколько не беспокоило — он будто сам добивался того, чтобы гробовщик был не рядом и уж тем более не впереди. Вивьен словно заранее всё предугадал, и теперь он, тихо посмеиваясь, гордился своей находчивостью, по праву являвшейся гениальной. Это сердило и раздражало, хоть Сильвен и пребывал в неведении и мало что осознавал, полагаясь лишь на догадки, не подкреплённые убедительными аргументами. Он рассматривал много причин и исходов этой невинной, по первому впечатлению, прогулки, но всё упиралось в её бессмысленность. Если Вивьен планировал шантажировать его, то почему не заявил об этом прямо? Если он хотел подставить его, то почему ещё не растрепал остальным? Если рвался сделать своей марионеткой, то почему держал цель прогулки в секрете? Что-то не сходилось, и Сильвен из-за отсутствия какой-либо полезной информации не мог создать полную картинку всего происходящего. Его не заботила собственная шкура — это было последнее, о чём он вообще думал. Но совсем другое дело — жизнь Доктора, которая теперь из-за гробовщика — в опасности. Сильвен не простит себя, если с юным Ришелье что-то случится. Он причинит не только всем неугодным, но и себе — боль, если из-за его безалаберности о Докторе узнают, а его обвинят в насильном удержании человека, что, конечно, сущая неправда. Не слишком ли радикальные мысли для того, кто сам не определился, — хочет ли он избавиться от Доктора или наоборот — оставить его у себя под боком? Совсем скоро Вивьен добрёл до менее людимой части города, завернул в узкий переулок, который почти поглотила чернота, невзирая на яркое солнце высоко в небе, и Сильвен поёжился от возникшей ассоциации: по всей видимости, это была его смерть, от которой он уже ни за что не убежит. — Ну вот, Сильвен! Мы на месте. Тут жутковато, да? Ха-ха! Ничего! Зато здесь никто нас не потревожит. Гробовщик задержал дыхание, сбившееся, когда в поле зрения появилась мощная фигура чудовищного, — и это было не преувеличение, а простая констатация факта, — человека. Отлично. Лучше и не придумать. — Какая чудесная встреча, — съязвил Сильвен при виде Жоэля, вышагивающего осторожно, как хищник, готовый к броску на жертву. — Если ты так хотел увидеться со мной, то мог просто прийти, а не посылать ко мне свою верную собачку. — Как мило. Ты у нас заговорил. Сильвен нарочито равнодушно пожал плечами. — Мне осточертела увлекательнейшая тема мсье Кавелье о его не менее увлекательнейших оргиях. Тут даже немой заговорит. Жоэль подошёл вплотную к гробовщику, даже не шелохнувшемуся от осязаемой угрозы, затапливающей одновременно с накрывающей его огромной тенью мясника, и грубо схватил за плечо, чтобы затем жёстко впечатать в стену. От неожиданного удара, выбившего из лёгких воздух, Сильвен захрипел. Он бессознательно взял Жоэля за запястье в попытке отстранить, но у него ожидаемо это не вышло. Его загнали в тупик. Заперли в клетке. Он — в ловушке. — Отпусти меня, — процедил сквозь зубы гробовщик. — Что ты делал в доме Ришелье, уродец? — Тебя так заботит моя жизнь? — Сильвен, превозмогая дурноту, задрал голову и хохотнул. — Ты что, влюбился в меня? Удар в живот был ещё более обескураживающим, лишающим связи с реальностью. Жоэль не контролировал себя и не распределял силу так, чтобы причинить боль, но не навредить. Он бил смачно, со всей дури, не заботясь совершенно ни о чём. Его не волновало, подохнет ли Сильвен тут, от его кулаков, или выживет, оставшись калекой. Для мясника гробовщик был никчёмным, жалким гадом, которому самое время уйти на покой, чтобы не мучить окружающих своим утомляющим присутствием. Он будет несказанно рад, если Сильвен, в один прекрасный миг, просто захлебнётся своими же слюнями, перемешанными с кровью. — Спрашиваю ради приличия ещё раз, прокля́тый ты недоносок, что ты делал в доме этой старой кошёлки? — Прятался… от твоей убогой… рожи, — с кашлем ответил гробовщик, стараясь проморгаться и восстановить зрение, размывавшееся и мешавшее ему лицезреть Жоэля, находившегося непозволительно близко к нему. — Ясно. С тобой всё ясно, Сильвен. Мясник кинул гробовщика на неровный асфальт, из-за чего Сильвен, прокатившись, ободрал до крови кожу на ладонях. Он предпринял попытку подняться, но Жоэль, не оставляя его ни на секунду, перевернул на спину и поставил ногу на тяжело вздымающуюся грудь, специально надавив, но без фанатизма — ему всё же было важно, чтобы уродец не скончался, когда только-только началось самое интересное. — Сегодня он такой говорливый! — поделился мнением Вивьен, наблюдающий за насилием со стороны. — Да. Даже чересчур, — Жоэль, присев на корточки, крепко ухватил маску гробовщика и потянул её на себя, из-за чего Сильвену пришлось, неловко опираясь на локти, приподняться вслед за ним и снова столкнуться лицом к лицу с мясником. — На самом деле, мне глубоко плевать, что ты делал у покойницы, уродец. Ты мог хоть валяться в кровати её сына и воплощать все свои грязные фантазии, если уж на то пошло. — О… Жоэль, — с прискорбной интонацией сказал гробовщик, сощурившись, — ты так хочешь… чтобы в моих фантазиях был… ты? Прости, моя память ни к чёрту… А когда дело… Когда дело касается тебя, то она и вовсе меня подводит... Не серчай, хорошо? Я обязательно подумаю и о тебе. Когда-нибудь... Жоэль, не отпуская маску, с ненавистью впечатал своего беспомощного врага в камень. Ощутимо ударившись затылком, Сильвен закричал, но тут же прикусил губу до крови, чтобы одну боль заглушить другой и подавить в себе любые эмоции, показывавшие его слабость перед мясником, наслаждающимся чужими страданиями и упивающимся ими, как путешественник — водой, который после пары дней скитания по пустыне доплёлся до долгожданного оазиса. — Что с тобой творится? Ты слишком многое себе позволяешь. Сознание Сильвена отключилось, но продлилось это недолго. После агрессивной встряски он вернулся в реальность, в которой боль во всём теле, не покидающая его и не позволяющая продохнуть, с новой силой напомнила о себе. — Никак… Чёрт возьми, я… Я никак не могу смириться с мыслью… что втайне ты хочешь меня, ха… — О-о, Жоэль, он что, прав? — со смешком уточнил Кавелье. — Тебе лучше заткнуться, Вивьен, если не хочешь, чтобы тебе тоже досталось. — О да… Вы же… Вы же чуть ли не за ручку… Смачная пощёчина попала в маску. Неровная трещина, тут же прошедшая вдоль хрупкого материала, разломила её на две кривые половинки, упавшие с леденящим кровь звуком на асфальт, и лицо, которое сложно было таковым назвать, больше ничем не скрываемое, открылось миру, который никогда его не примет. Когда Сильвен, с помутневшим рассудком, сообразил, что стряслось, его здоровый глаз в ужасе расширился. Он уставился на Жоэля, с омерзением скривившегося от безобразного, от невыносимо тошнотворного зрелища, и приоткрыл губы, то ли желая что-то сказать, то ли просто попросить не смотреть. Гробовщик постарался пошевелить руками, чтобы спрятаться от мира, спастись от его порицания и осуждения, от его бесконечной жестокости, не знающей границ, но мясник требовательно поймал его запястья, сводя на нет все усилия. — Какой же ты урод, Сильвен, — Жоэль отпустил гробовщика, не теряющего надежды прикрыть лицо, поднялся и зарядил ногой ему вбок, а затем, охваченный внезапной вспышкой ненависти, — снова, но угодив уже в рёбра. — Грязное отродье. Сын шлюхи! Жалкое ничтожество! Мразь! Кусок коровьего дерьма! Как же ты ущербен! С каждым оскорблением его удары становились всё хаотичнее. С каждым попаданием в тело Сильвен, свернувшийся в позу эмбриона в надежде уменьшить боль, за короткий промежуток сроднившуюся с ним, молился, чтобы это прекратилось — неважно как: благоприятным исходом или смертью, он не против и последнего варианта. Единственное, что по-настоящему расстраивало гробовщика, так это простое осознание, что Доктор, — жалкий и неразумный птенец, — застрянет в доме совсем один, если Сильвен скончается в этом несчастном переулке. Будет ли Ришелье искать его? Скорее всего. Кто-то кричал. Сильвен не различал ничего, звуки отдалились от него, маячили где-то на фоне, зрение окончательно потеряло чёткость, заменившись кромешной тьмой, но что-то подсказывало ему, — шептало, — что это он разрывал глотку. Это он умолял. Просил о пощаде. Унижался. — Эй! Эй, Жоэль, прекрати! Ты его убьёшь! — Он должен подохнуть! Он должен был подохнуть ещё в детстве! Чёртов урод! Ничтожная выскочка! — Мы на это не договаривались! Остынь! — Не смей защищать его! — Я спасаю твою шкуру, кретин! Жоэль ещё раз, как завершающий аккорд в своей бессердечной мелодии, попал носком обуви в спину Сильвена, вырывая у того из горла очередной стон боли, но куда более тихий, задыхающийся. — Да. Да, ты прав. Он того не стоит. Печально, что так и не узнали, что он забыл в том дрянном доме. Да и неважно, правда, Вивьен? Этот паршивец напрочь отбитый. Я слишком много уделяю ему внимания... — Да-да, ты абсолютно прав, Жоэль, — затараторил Кавелье. — Но, эй, нам надо убираться! А потом я пойду в кабак. После… После этого мне не помешает напиться, клянусь. — Я не буду ночью тащить твою пьяную задницу. Снова. — О, да ну конечно! Куда ты денешься?.. Голоса утихли, и Сильвен остался совсем один в этом грязном, мрачном переулке, давящем на него мучительной тишиной. Света больше не было. Казалось, солнце на небе пропало, сгорело, погрузив земной мир в мёрзлую черноту, косящую всё живое. Сильвен перестал ощущать свою оболочку, исчезла даже боль, доводящая его до беспамятства, до обморока. Он не знал, где застрял, был ли в сознании или без него, жив или мёртв. Небо ощущалось как земля, а земля — как небо. Гробовщик не мог пошевелиться, парализованный беспомощностью. Дышать — не менее тяжело. С каждым вдохом выходил сиплый звук, из рта лилась кровь — впрочем, не исключено, что это — галлюцинации больного разума, медленно затухающего от серьёзных травм. Во мраке, целиком захватившем Сильвена, появилась жёлтая точка, расширяющаяся с молниеносной скоростью, пока в один миг пространство вокруг него не стало ослепляющим, до боли ярким, непривычным, но кажущимся почему-то родным. Оттенки заплясали, рождая из ничего чужеродные аляповатые фигуры в трёх цветах — белый, красный и жёлтый, — с прикреплёнными на их головы разными масками, олицетворяющими что-то своё, определённое. Они показывали на Сильвена пальцами с опасно длинными ногтями, смеялись над ним, забавлялись его немощностью. Они возвышались над человеком, образуя вокруг него полукруг, словно собираясь зачитывать немилосердный приговор. Сильвен шевельнулся, подталкиваемый самим пространством, развернулся, замечая до боли знакомую фигуру отца с противной ухмылкой, которая вызвала новый приступ паники. Она распалась, и на её месте выросло другое существо — чёрное, в пышном одеянии — такое же высокое, как и его ужасные собратья. В прорезях маски, почти повторяющей форму маски Сильвена, но с единственным отличием — она улыбалась, а не страдала, опасно вспыхнули фиолетовые огоньки. Острый чёрный коготь коснулся груди гробовщика, а голос высокомерно прошептал: — Слабак. Всё размылось, словно на картину с не засохшими красками пролили стакан воды. Сильвен отключился, но почти сразу же очнулся с резким вздохом, лицезрев забинтованную руку, тянущуюся к его голому лицу. Она нежно опустилась на макушку, начав неторопливо, как мать дитя, гладить по волосам, успокаивая хнычущего ребёнка, которого обидели его жестокие сверстники. Гробовщик, оказавшись в сидячем положении, прислонившись к стене, постарался рассмотреть незнакомца, но не сумел — что-то извне запрещало ему, и дело было даже не в том, что его избили. Вновь творилась чертовщина! — Смертные не любят, когда они что-то не понимают. Это их угнетает. Смертные не любят, когда кто-то счастливее, чем они. Это побуждает их завидовать, — медленно, с долей высокомерия проговорило существо. — Кукла, созданная из дерева, человечнее людей — какая забавная ирония. Детище, родившееся в смерти, во мраке, доверяет своему создателю, утопая в его бесконечной лжи. Оно тянется к нему, пока сам создатель борется с собственной лицемерной сущностью. Но смертные так слабы… Что будет, когда создатель сдастся? Незнакомец без имени и отличительных черт прижал забинтованную ладонь к бешено стучащему сердцу Сильвена, уравновешивая его ритм. Он провёл по одежде, по тем местам, куда бил Жоэль, и гробовщик, широко открыв глаз, завопил. — Хватит! Прошу… хватит! — Смертный в маске не найдёт создания более доверчивого, чем его творение, — тихо продолжил он, игнорируя Сильвена. — Родившийся птенец, увидевший человека, принимает его за мать. Лишь воля создателя, как поступить со своим ожившим детищем. Незнакомец невесомо погладил лицо Сильвена, отстранился от него, а затем щёлкнул пальцами, после чего в его руках появилась трагическая маска гробовщика — без трещин, абсолютно целая, будто никто её и не ломал. Странный человек аккуратно нацепил её на Сильвена и тихо выдохнул. — Маска — твоё продолжение. Ты — это она, а она — это ты, страдающее дитя, отринутое Богом. Виновные будут наказаны. Продолжай строить свой маленький мир. — Кто… Кто вы? — Тот, кто вершит правосудие. И пустота, управляемая им, подчиняющаяся его воле, приобретающая любую форму, желаемую им, тихо пропела: пала-ач. — Тот, кто несёт вести. Посол. — Я — тот, кто плетёт интриги за спиной Бога, раскрывая истинное обличье его недалёких детей. Лукавый! Раздался хлопок в ладоши, приглушённый бинтами, и вот Сильвен, сам того не помня, толком не соображая, уже шёл к своему дому. Его сильно штормило, а внутренности словно хотели вылезти наружу вместе с остатками вчерашнего скудного ужина. Держась за лоб, встречая на своём пути людей, гробовщик, не управляя телом, свалился несколько раз на дорогу, когда неудачно оступился из-за заплетающихся, как у пьяницы, ног, — жалкое зрелище. Проходящие мимо него жители думали, что он напился в стельку, сам Сильвен, за короткое время переживший потрясений на несколько лет вперёд, уже не знал, действительно ли он пьян или просто окончательно сошёл с ума, когда Жоэль избил его и, вероятно, попал в голову. Солнце, ярко светившее, раздражая бедный глаз, видевший за целый день много странного, было издевательством для Сильвена, прикрывавшего прорези маски, чтобы абстрагироваться от всего на свете. Он не помнил, как коснулся ручки двери и отворил её, как вошёл в дом, — всё делалось без его ведома, будто кто-то извне взял над ним контроль; дёргал за ниточки, как марионеткой. Но сознание вернулось к нему, когда вместо сокровенного спокойствия его ждала ещё одна ошеломляющая новость, заставившая пошатнуться. Этот город ненавидел его! — Кар! — Что за… — вырывалось непроизвольно у Сильвена, когда за крупной сгорбленной фигурой, одетой в мешковатые одеяния, выглянул как ни в чём не бывало Доктор. — Сильвен? — Доктор… — Мило-ор-р… — произнесло существо в странной маске, похожей на птичий череп, но осеклось. — Немыслимо! — Кто вы такой? — зло спросил Сильвен, не желая вдаваться в подробности и мечтая лишь об одном — лечь. — Выметайтесь из моего дома! — Сильвен, это Странник! — Какой к чёрту Странник? — Он… Странник поднял длинный костлявый палец с острым чёрным когтем, принуждая Доктора замолчать, и приблизился к Сильвену, с трудом выпрямившемуся, чтобы не выглядеть настолько уж плачевно. Впрочем, несмотря на старания, его помятый вид и испачканная в крови одежда уже наталкивали на соответствующие мысли — например, что он попал в передрягу и лишь чудом из неё выбрался живым. И правда — каким образом он так шустро очнулся, когда Жоэль явно постарался на славу? Что тот незнакомец сотворил с ним? — Мне знакома ваша маска, кар! В ином месте она имеет власть… — Вон отсюда! — Что нигде не меняется, так это ваш скверный характер! Кар-р! — бросил Странник, низко поклонился в знак прощания и вышел на улицу, любезно закрыв за собой дверь. Сильвен, помассировав пульсирующие виски, убедившийся в своём сумасшествии и в том, что его жизнь пошла под откос именно после того, как он взял заказ у скорбящей по сыну женщины, сделал всё от себя зависящее, чтобы прийти в чувства и не сорваться на невиновном, никак не причастном к бедам гробовщика. Но, потерпев полный крах, Сильвен хмуро уставился на Доктора, который от неожиданности испуганно шагнул назад — подальше от своего друга. — Кто это был? — Сильвен, я… Я не знаю. Он пришёл внезапно. Я не хотел спускаться, но он как будто знал, что я здесь. Искал меня… — Не врите мне! Он, сорвавшись, как ужаленный, кинулся к опешившему Доктору, схватил его за грудки и грубо прижал к стене. Ришелье, ударившись затылком, скривился и беспомощно глянул на гробовщика, явно не отдававшего себе отчёта. — Сильвен, мне больно! — О чём вы с ним говорили?! — Он заявил, что я выгляжу непривычно для него! Но я не знаю, что под этим подразумевалось. Он изъяснялся загадками, я клянусь! — Вы мне врёте! Нагло врёте! — С… Сильвен, удерживая Доктора, был вынужден отступить, когда, откашлявшись, из-под маски обильно потекла кровь. Он с удивлением провёл пальцами по красной жидкости, ещё сильнее испачкавшей одежду, и нервно усмехнулся. Злость, захватившая его, овладевшая его здравомыслием, испарилась, будто её никогда и не существовало. Наступило смирение, а вместе с ним появился и страх, неспешно зарождающийся внутри груди. — Что с вами, милый друг? Вы… Боже, вы в порядке? Юный Ришелье, напрочь забыв, как с ним недружелюбно обошлись, приблизился к Сильвену, но тот лишь отмахнулся от него, как от назойливой неугодной мухи, отказываясь от любой помощи. — Я в порядке. — Вы же в крови! Вам нужно снять маску. — Нет. Ни за что! — Сильвен, я умоляю вас. Нужно вытереть кровь! Гробовщика наклонило в сторону, и он растерянно опёрся о стойку, моментально с неё скатившись. Это было невыносимо — находиться в таком отвратительном состоянии, когда относительная стабильность чередовалась с непостоянством, когда терпимое самочувствие резко заменялось головокружением и тошнотой, замыленным зрением и чёрными пятнами, закрывающими весь обзор. Сильвен, вымотавшись, устав, двигаясь и держась лишь благодаря чуду, не мог ничего. У него не было сил подняться и лечь — ещё чуть-чуть, и он бы завалился прямо на пол и провалялся так до тех пор, пока бы не полегчало. Сильвен, перенервничав, пережив ещё больше непостижимых явлений, не мог заставить мозги работать, чтобы как следует обдумать все события, случившиеся с ним. В конце концов, человеческий разум был не готов опять столкнуться с чем-то явно сверхъестественным, рушащим все устои, формирующиеся в течение жизни. — Что с вами произошло, милый друг? — Я не знаю, — честно признался Сильвен. — И не хочу знать. Я ничего не понимаю. Ничего! Доктор мягко коснулся маски, но гробовщик, предупреждающе перехватив его запястье, не позволил ему снять её. — Пожалуйста, позвольте вам помочь. — Нет. Не смейте её трогать. — Умоляю вас, Сильвен. Вам больно. Я же вижу, как вам больно. Почему вы отталкиваете меня? Я хочу вам помочь! — Нельзя трогать маску! — Сильвен, прошу… Прошу, поверьте мне. Я обещал, что не причиню вам боль. Неужели вы забыли? Пожалуйста... Я только вытру кровь. Я беспокоюсь за вас! О, мой милый друг, почему вы так жестоки ко мне? Гробовщик не двигался, сохраняя молчание — как в первые дни, когда Доктор только-только ворвался в его жизнь. Сильвен был на распутье: ему хотелось открыться юному Ришелье, но одновременно с этим его одолевал страх, что, увидев в нём кого-то неполноценного, тот прекратит воспринимать его как человека. Он откажется от общения. Уйдёт. Бросит Сильвена одного с зияющей дырой в чёрном сердце, которую затопит разочарование в собственной дефектности. Он всегда остерегался своего уродства. Внешности, не входящей в общепринятые нормы. Конечно, с возрастом он стал относиться к этому проще, но с Доктором… Всё было весьма неоднозначно. Его действительно заботило мнение этого человека. Он, — о ужас! — рвался ему понравиться. Но как понравиться с лицом монстра?.. Как полюбиться, когда все только и делали, что кривились от его обезображенности? Доктор, наблюдая за дезориентированным Сильвеном, решил рискнуть. Он медленно, ожидая в любую секунду негативной реакции, направил руку к маске, однако гробовщик, пристально следя за ним, не остановил его, кажется, одобряя смелость. Ришелье, дотронувшись до холодного материала, улыбнулся — своеобразная поддержка, и, действуя всё также неспешно, снял злополучную маску. Было наивно полагать, что Доктор столкнётся с красивым лицом, который Сильвен прятал забавы ради. Он — по-настоящему уродлив: этот маленький слепой глаз, расположенный намного ниже здорового, эти до противного тонкие губы, будто их и вовсе не было — уж слишком они бледные, подстать коже, с которой они попросту сливались. Сильвен, обескураженно замерев, чувствуя себя до гадкого обнажённым, не выдержал и сразу же прикрыл себя костлявыми пальцами, надеясь исчезнуть, провалиться сквозь землю, чтобы Доктор забыл об увиденном, и они продолжили жить дальше. Он переживал из-за долгого молчания Ришелье, который, без сомнений, испугался его внешности. Иначе и быть не могло. Все боятся! Без исключения. — Сильвен… — тихо позвал его Доктор, когда тишина начала давить на ушные перепонки. — Не закрывайтесь. Вы прекрасны. — Не надо мне врать! — Разве я буду врать тому, кем дорожу? Сильвен, разозлённый бесстыжей ложью, открылся. Теперь его лицо было искажено гневом, став ещё более неказистым, чем когда оно сохраняло нейтральное выражение. — Я урод, Доктор! Урод! Смотрите же на меня! Смотрите и ужасайтесь! Я не заслуживаю вашего сострадания… Я… Я… Я — монстр! Доктор, не зажмурившись, не скривившись от омерзения, не убежав от Сильвена, только накрыл ладонью его щеку — с теплотой, с трепетом, любовно. Он улыбнулся — лучезарно, подбадривающе, и совсем неожиданно для самого гробовщика оставил лёгкий поцелуй в уголке его губ, покрытых кровью. Юный Ришелье не брезговал, словно это было нормально — трогать урода, относиться к нему… обычно. Сильвен, думающий, что смирился со своеобразием Доктора, глубоко заблуждался. Он продолжал его удивлять. Пробуждать в нём что-то странное. Радовать. Вызывать смущение, которое отныне не скрывала безжизненная маска, застывшая в вечном трагическом выражении. — Вы ошибаетесь, мой милый друг. Ваша красота — особенная, но не всем дано её понять. — Я слабак, — дрогнувшим голосом сказал Сильвен. — Ничтожество. Я обидел вас! Как я мог... так оскорбить вас? — Вы переживали за меня. Ничего страшного. Ваше волнение — естественно. — Доктор… О, Доктор, умоляю вас, простите. Простите меня! — Я не держу на вас зла. Не держите его и на себя, Сильвен. Прошу вас, отпустите себя. Вы ни в чём не виноваты. Ришелье нежно провёл большим пальцем по раскрасневшейся щеке гробовщика, неотрывно глядя в зелёную радужку, притягивающую всё его внимание. Он вновь потянулся к нему, но встретившись со страхом, отразившимся в здоровом глазу Сильвена, неуверенно поднялся и протянул ему руку. — Вам нужно лечь, милый друг. На кровать, а не на ваш диван. Пойдёмте вместе со мной. Я вытру кровь и, если вы разрешите, не только на лице. Гробовщик, заворожённый улыбкой Доктора, неловко принял его помощь, успев при этом захватить с собой маску, которую тут же нацепил на своё законное место. Он позволил ему уложить себя на кровать. Позволил осмотреть проявляющиеся синяки, оставленные Жоэлем; позволил увидеть себя раздетым, слабым, немощным. Сильвен, наблюдая за осторожными действиями Доктора, искренне старающегося не причинить гробовщику лишний раз боль, хотел позволить ему всё, что тому заблагорассудится. В этот миг он готов был продать свою душу, если бы это означало, что Ришелье останется с ним навсегда. В конце концов, он — единственный, кто не ужаснулся от его отвратительного вида. Он — единственный, кто его принял. Доктор — единственный, кто его поцеловал. Засыпая, Сильвен грезил о Докторе и о его мягких губах — они куда приятнее, чем его собственные. И проснулся с мыслями о нём, с дикими фантазиями, в которых Ришелье снова касался чувствительной кожи на его мерзопакостном лице и безостановочно повторял, как Сильвен прекрасен.