Ossessione

      Как бы он ни отрицал, как бы ни закапывался в самообмане все больше и больше, Сантино абсолютно точно знал, что этим все и кончится.       Минуту, день, неделю, десять лет назад. Это было не предчувствие, это была полная уверенность.       И тем не менее он теплил надежду, что все будет не так. Что он забудет этот запах обжигающего пороха и пронизывающего до последней нитки дождя. Что никогда не познает это сырое отчаяние и пьянящее чувство, что терять уже нечего.       Так уж выпали карты, аmore mio.       Однажды он сказал Джону, что не любит лгать. Но ведь он только это и делает, и себе — больше всех. Как же странно осознавать это только сейчас.       Лежа на побитом капоте его машины. Ощущая, как остывают щеки и выравнивается сбитое дыхание. Бесцельно растирая по рубашке белые вязкие капли.       Стыда, конечно же, не чувствуя. ***       Это все Джон виноват.       Во всех его бедах, триумфах, бессонных ночах и непомерных тратах.       За сегодня, на минуточку, Сантино потратил уже четырнадцать миллионов долларов на одного только Джона Уика.       Семь — за его побитую машину. Столько же — за его голову.       Он пил мартини, вел себя как редкостная сука и не собирался останавливаться.       Итак, груда металлолома стоимостью в семь миллионов долларов. Кто бы мог подумать. И это только начало дня.       — Только не эту машину, — умолял синьор, имя которого Сантино не посчитал нужным запоминать. — Пожалуйста, переста…       — Oh mio dio, — утомленный этими рыданиями, принц Каморры кивнул вышибале, и тот не без удовольствия еще раз заехал автомеханику коленом в пах. — Три миллиона, amico, соглашайся.       Даже катаясь по полу, корчась от боли, синьор все еще мог отрицательно крутить головой. Он предпочел боль — настолько страшна была альтернатива.       Настолько люди боялись навлечь на себя гнев Бугимена.       — Четыре.       Еще один удар. И еще. И еще, пока механик не сдался.       Вот видите? Без лжи было бы намного проще абсолютно всем. Проще и дешевле, будь то финансово или физически.       Все можно забрать себе, даже авто Джона Уика.       Никто не спрашивал, зачем Сантино это сделал. Никто не осмеливался, хоть и очень хотелось.       Но что делать, если принц мафии и сам был бы не прочь узнать, а нахрена, собственно?       Еще один глоток обжигающего горло алкоголя помог понять, что это лишь верхушка айсберга.       Ведь, раз уж на то пошло, зачем пришел к Джону с Векселем?       Как горько осознавать, что на все ответ один. Просто Сантино — безнадежно влюбленный кусок эгоиста, который не придумал ничего лучше.       Он видел, что проигрывает. И был бессилен это изменить.       Поэтому он решил все сделать еще хуже. Так выглядит отчаяние. ***       Весь этот день, начиная от полуночи, Сантино не мог думать ни о чем, кроме него.       — Гранатомет? — показала Арес.       — Он откажется. — Сантино пожал плечами и поправил галстук.       — Подвинь ногу. — Джон буквально прошептал это на ухо, и Сантино еле сдержался, чтобы не прижаться к нему всем телом. — Если будешь так стоять — тебя снесет отдачей. Ловить не буду.       Принц Каморры послушно сменил положение и покрепче взялся за гранатомет. Если честно, он и подумать не мог, что тот окажется настолько тяжеленным, но сейчас Сантино был на седьмом небе от счастья.       — Целься чуть повыше и... давай.       Джон отошел назад, и Сантино начал считать секунды до выстрела. Его мечта исполнится всего через пару мгновений, и как, скажите на милость, в это вообще поверить?       Все казалось таким нереалестичным. Момент нажатия на курок вообще куда-то пропал из памяти, будто его и не было. Но вот все остальное запомнилось так же отчетливо, как сцена из любимого фильма.       Сантино даже не удержал гранатомет — тот выскользнул из рук сразу после тяжелого удара в грудь. Потом был взрыв, и он казался самой красивой вещью в мире.       Потом Сантино упал. Прямо в обьятья Джона, и в этот момент самой красивой вещью в мире стал его смех.       Все было нереалестичным. Прекрасным. Волшебной сказкой. Все было неправдой.       — Почему вы не прикажете все сделать мне?       Сантино привык жить в сказке. Сначала она была про семью, про него и сестру, их беззаботную жизнь в огромном волшебном замке. Принца и принцессу, отца-короля и всяких смешных придворных. У него было все, поэтому он не умел брать. Он рос с сестрой, поэтому он умел делиться.       А потом появился Джон. Его сказка превратилась в историю о прекрасном принце и храбром рыцаре. У таких сказок всегда хороший конец. В истории молодого и влюбленного Сантино конца не будет: зачем он, когда счастье может длиться вечно?       Сантино и Джон, Джон и Сантино. Им вдвоем было так хорошо. Непередаваемо. Семья давно ушла на второй план, ведь такого же чувства она дать не могла. Храбрый рыцарь мог.       Боже, что только они не вытворяли. Принц ни с кем еще не чувствовал себя настолько живым. Они веселились, сбегали, подрывали какие-то заброшки, дрались, напивались, откровенно рисковали жизнью...       Когда Джон уехал в первый раз, Сантино чуть не сошел с ума. Еда не лезла в горло, сестра с отцом стали какими-то чужими.       Он думал, что умрет. Убивался, не зная, почему рыцарь его бросил, не сказав ни слова. Не зная, почему это было так больно.       — Не знаю, Арес, — честно ответил он.       Девушка, состроив свою фирменную кислую физиономию, покинула его. ***       А что он должен был сказать? Что хочет вернуть Джона? Что не придумал ничего лучше?       Весь этот день, начиная от полуночи, Сантино не мог думать ни о чем, кроме него. И сейчас, спрятавшись в Континентале, он ведрами хлебал мартини, ожидая смерти и прокручивая нахлынувшие воспоминания, которые, оказалось, он еще не успел забыть. Это все Джон виноват и никто другой.       Он вернулся спустя месяц.       Сказал, что был на задании.       Сантино даже не рассказал Джону про свою обиду.       Ему было стыдно, и даже не за нее. А за то, что простил Джона так… Быстро? Так бессловесно, спуская ему это с рук настолько легко. Потому что не смог по-другому. Потому, что в тот самый момент, когда увидел вновь его блестящие от счастья глаза, его сияющую надеждой улыбку, Сантино, наконец, понял, почему было так больно.       Понял, в какую ловушку себя загнал. И она, черт возьми, захлопнулась. ***       — Вы же понимаете, что назначив цену за его голову, вы загнали себя в такую же ловушку? — спрашивал Уинстон, донимая Сантино, который уже не знал, где прятаться от управляющего. — Бугимен придет за вами. Он убьет вас.       — Если идти на дно, то только вместе, — вскинув брови, произнес Сантино, недоумевая, как можно этого не понять, а потом вспомнив, что разговаривал с Уинстоном. Который, кстати, после смерти Джузеппе, довольно раздражающим образом еще больше стал напоминать отца.       Они не помнили, кто начал это первым. Им было слишком смешно и слишком хорошо вдвоем, чтобы останавливаться.       Волны мягко ударялись о кожу, солнце становилось все красочнее, чем ближе опускалась к горизонту. Смотреть на него не было времени. Сантино смотрел на своего рыцаря.       Потому что тот непременно бы воспользовался его отвлеченностью и невнимательностью и облил бы брызгами воды, от которых принц каждый раз взвизгивал как девчонка.       Но Сантино был внимателен. К каждой чертовой детали.       Он смотрел на Джона, замечая, что тот плавал немного хуже, чем полагалось наемнику, а сейчас его выручал лишь высокий рост и подходящая глубина. Смотрел, еще сильнее влюбляясь в его отросшие волосы, все еще непривычные глазу.       И в тот момент Сантино казалось, что Джон точно так же любил смотреть на него самого.       — Боишься? — спросил принц, когда его, будто нахлынула теплая волна, обняли со спины.       — Чего? — прошептали на ухо, и Сантино положил свою руку поверх тех, что охватывали его.       — Утонуть, конечно же.       Все внутри с трепетом сжалось, когда принц услышал такой желанный тихий смех.       — Если мы пойдем на дно вместе, то нет. — Услышать это оказалось еще более желанным. ***       К слову об Уинстоне, от которого итальянец смог окончательно спрятаться лишь на крыше Континенталя.       Взаимная неприязнь каждую встречу выливалась в споры о традициях — о, как они Сантино уже надоели.       Для одного из них это то, что возвышало людей, для другого — та вещь, которая останавливала прогресс.       И хоть убейся. Всегда их встречи имели одно начало и один исход, ни разу не подвергавшийся изменению.       Но вот воспоминание о самой первой встрече до сих пор казалось Сантино наполненным довольно разными и спорными ощущениями.       В тот момент Сантино знал, что любил Джона. Любил делать вместе с ним все, что придет в голову. Делить с ним все, что получится поделить. Любил просто его присутствие рядом. Любил их объятия. Любил их драки.       Сколько бы Джон не пытался научить его бороться правильно, Сантино не поддавался.       Когда Джон нападал в полную (ну, или не очень) силу, дабы продемонстрировать всю серьезность дела, Сантино переставал защищаться вовсе.       Ответа на вопрос "почему" у принца тоже не было. И хоть вскоре он его получил, после этого не мог о нем не думать без сопровождающей его едкой горечи на душе.       — Два правила, джентльмены. — Их уединенное времяпровождение прервал строгий голос. — Всегда платить по долгу крови, и не проливать ее же на территории Континенталя.       — У нас обучение, — кивнул Джон, откидывая прилипшие к лицу волосы. Сантино бы обязательно залип на это, если бы не следующая фраза Уинстона, от которой по спине пробежал холодок:       — Традиции. — Он криво усмехнулся. — Правила. Без них мы были бы животными.       Это так напомнило ему Джузеппе.       Сантино тогда не сказал Джону о своем недавнем разговоре с отцом. О его противных словах, которые запомнились принцу на всю жизнь.       "Мужчины могут касаться друг друга разве что в драке".       Даже сейчас внутри все закипело, и Сантино пнул лежащий рядом камушек, которого почему то занесло так далеко от участка с гравием, и тот упал с крыши.       Отец, по своей прихоти и часто без причины, заводил одну и ту же проповедь — хоть его сын и был уверен в том, что ни разу не дал тому повода. Разными словами и метафорами, поэтому Сантино часто казалось, что тот даже заранее готовился.       Конечно же, не забывая все это смачно приправлять своим любимым словом "традиция".       К черту традиции.       Он выдохнул, уже через мгновение возвращая самообладание.       Почему Сантино не мог коснуться, например, чьего-то запястья? Пройтись кончиками пальцев по мягкой коже прямо до заветного пульса, сосчитать до пяти, заключить запястье в прочное кольцо и потянуть на себя. Что такого запретного в тех ожогах от прикосновений, в тех царапинах от его щетины на щеках и губах? Что неправильного в том, чтобы чувствовать себя счастливее всех, вдыхая его запах, носом все больше зарываясь в черные мокрые волосы, а грудью прижаться так сильно, что ощущать не только сбитое дыхание, но и ускорившееся биение сердца.       Ощущать этот ритм рукой и сердцем. Стремиться ускорить его, а не замедлять в попытках прекратить вовсе.       Сантино стоял на крыше, вдыхал ночной воздух, и завидовал тогдашнему себе.       Он был уверен в своих желаниях.       Если бы Джон хотел драки, то Сантино хотел бы ему проиграть. ***       Сантино стоял на крыше, игнорировал первые капли дождя, и завидовал тогдашнему себе.       У того Сантино была надежда. Сказка все еще была реальной.       Она прошла все логические точки: экспозицию, завязку, развитие. Кульминацией стала клятва на крови. Обещание. Ниточка, которая связала бы их в любой момент.       Ниточка, за которую он никогда не потянул бы. Потому что сказка была реальной. Надежда, что у нее будет счастливый финал, была реальной.       Но… Всегда же было понятно, что его история — всего лишь жалкая романтическая драма с откровенно хреновым концом, да?       А финал был близко.       У него было всё, поэтому он не умел брать. В его жизни было только счастье, поэтому он умел делиться.       Принц не умел брать, и только Джон помог ему раскрыть на это глаза.       Все случилось не как в первый раз. Нет. Все было намного хуже.       Джон ушел, пообещав не возвращаться. Не как в первый раз. Боль тоже была не такой.       Сантино перестал дышать. Он думал, что… Хотя нет, он знал. Это было не предчувствие, это была полная уверенность. Минуту, день, неделю, пять лет назад. Он знал, что умрет. И виной тому будет его возлюбленный храбрый рыцарь.       Джон его убьет.       Он уронил бокал, когда позади него с до боли знакомым щелчком возвели курок. ***       Обжигающий порох и пронизывающий до последней нитки дождь — вечные его спутники, и Сантино все-таки вдохнул тот самый запах сырого отчаяния и пьянящего осознания, что терять уже нечего.       Он слишком часто представлял это. Образ Джона, вставляющего обойму в рукоять пистолета. Боже, он поистине прекрасно обращался с ним, и делал это с такой жгучей страстью и жестокостью, нежностью и грацией, присущей только ему одному. Это завораживало. Даже в фантазиях.       В каком-то смысле, Сантино хотел этого. Умереть, смотря на Джона, на дуло его пистолета. Конечно он хотел, если все пять долгих лет жил с этим в голове.       Но сейчас он был готов изменить условия. На те, что предложил сам Джон. Руками.       Так вот чего Сантино добивался весь этот день? Своей смерти? Ради этого он сжег его дом, убил сестру и потратил четырнадцать миллионов?       Все для того, чтобы сказать, что будет рад умереть? Не придумать ничего лучше, пустить все на самотек, чувствовать удар за ударом. Не пытаясь защититься.       Джон хотел его убить. А Сантино хотел ему проиграть. Пойти на дно вместе.       …и только Джон помог ему раскрыть глаза. После него Сантино научился брать. Не важно, что это: територии, драгоценные вещи, машина Джона или место за столом Правления. Делиться Сантино ведь тоже перестал. Ниточка, связавшая их несмотря ни на что, обеспечила ему триумф.       Сантино лгал, и себе больше всех. Нихрена он не знал о своих желаниях. Как же… умиротворяюще было осознавать это сейчас.       Стоя на прицеле у того самого человека, которого он так любил, но ни разу не признался в этом. Все так же ощущая холод ветра, контрастирующего с горьким теплом внутри грудной клетки. Чувствуя, как дождь скрывал слезы. Просто задыхаясь.       Казалось, что даже десять лет назад, когда они впервые друг другу улыбнулись, Сантино абсолютно точно знал, что этим все и закончится. *** *** P.S.       Нихрена он не знал.       Если Джон хотел драки, то Сантино его просто хотел.       И понимать это только сейчас… лежа под ним, дрожа от каждого его прикосновения, шепча его имя, раз за разом превращающееся в стон, целуя эти так давно желанные губы и сминая пальцами простынь… Ничего не хотелось понимать, но Сантино, черт возьми, понял.       Это сказка о двух идиотах. У таких сказок всегда хороший конец.       Джон тоже не придумал ничего лучше.       Джон тоже не умел брать. Тоже ждал, и устал ждать.       И Джон тоже любил смотреть на Сантино. Особенно, когда тот смеялся.