С жалостью

Джон тяжело дышит, глядя на отца сквозь бесполезную дверь. он держит перчатки в руке, и чувствует, как беззащитные пальцы, сухие от страха, нервно сжимают плотную ткань. отец развалился на диване, верх от его брони, все ещё в теплой крови, валяется на полу. в наполненной сладким дымом комнате шумит телевизор, и он слышит, как лопаются пузырьки в бутылке темного пива, как шуршат отцовские лёгкие, как трещит горящий косяк. и он глубоко вдыхает, выпрямляет спину, почти готовый постучать, но Бен внезапно поднимает взгляд на дверь, и Хоумлендер спотыкается об этот взгляд. темные, суровые, нечитаемые глаза прожигают тонкое дерево. - Заходи уже, ссыкло ебаное. Джон знает, что у Солдатика нет суперзрения. знает. и надеется, что если он сейчас уйдет, мужчина просто подумает, что притупленное наркотиками чутье его подвело. но он заходит. Солдатик поднимается с дивана, отворачиваясь от сына, недовольно разминает плечо, подходит к столику у окна и наливает себе стакан виски из блестящего графина. затем достает ещё один косяк из старого, железного портсигара, и наконец оборачивается облокачивается на стену, скрещивает ноги и замирает напротив Джона, который мнется у двери, убрав за спину руки. обычно этой позой он выражает холодное, бесстыдное безразличие к собеседникам, изучая их расширенные зрачки и пульсирующие капилляры на белках глаз. сейчас же он слышит, как его собственное сердце от страха почти скрипит. Бен обводит его взглядом, всего, прекрасно зная, что сына это пугает. прекрасно понимая ситуацию, он глубоко затягивается, делает большой глоток виски, и довольно выдыхает. дым стелется между ними, полосами разрезая оранжевый солнечный свет. - Объясняйся. Джон отчаянно старается хотя бы не закрывать глаза. не заплакать, не затрястись всем телом. все заготовленные слова, уверенные и убедительные, способные исправит ситуацию, выскочили из головы, испуганно убежали прочь, пожелав ему удачи в теперь заведомо проигрышном разговоре. горло свело. взгляд отца становился все темнее, пока он пытался разомкнуть пересохшие губы. он пролетает сквозь крышу, уже покрытый горячей кровью. звуки взрывов звенят в голове, он чувствует, как пули ударяются об его спину, портя плащ, оборачивается и рвет шокированного солдата пополам, с улыбкой глядя в расширенные от ужаса глаза. довольно выдыхает, слыша, как привычно ускоряется от возбуждения пульс. он делает это с детства. он получает от этого удовольствие, чтобы не сойти с ума окончательно. он делает это, чтобы больше никому не пришлось. у него стоит, ведь только за это его хвалили. он слышит выстрелы и безумные, лишенные человечности крики этажом ниже и ухмыляется. медленным шагом спускается по железной лестнице, скрестив за спиной руки, останавливается на половине пути и любуется представлением. Солдатик убивает мгновенно. У него уже закончились пули, и он пользуется ножом, наносит удары, безошибочные, короткие. Джона никогда не учили драться, и он не может не завидовать ловкой пластике чужого тела. Тела, которое не нуждается в радиоактивном взрыве, чтобы вызвать страх. Солдатик грубо вырывает нож из чего-то тела, встаёт с одного колена, вытирает лезвие о рукав. Джон не сдерживается и аплодирует, тяжёлыми, медленными хлопками. - Прекрасная работа, пап. Бен даже не оборачивается на него, осматривает оружие, разбросанное по комнате, поднимает и оценивающе взвешивает в руке тяжёлую винтовку. - Где остальные ублюдки? Джон кивает на массивную дверь в конце темного бункера. - Собрались за дверями. Хотят попытаться взять нас числом, молятся и заряжают оружие. Солдатик хмыкает и направляется к двери; его грудь начинает светиться ядерным пламенем. Джон чувствует, как это пламя теплом отдает в его собственное тело, растекается, и тянется вниз. - Не хочешь развлечься? Бен на него оборачивается. - Чего? - Разберемся с ними руками. Без лазеров и взрывов. Я даже летать не буду. Солдатик смотрит на него, и Джон не может прочитать этот взгляд, но свечение в груди мужчины медленно гаснет, а на лице появляется неприятная улыбка. Перерезающая красивое лицо угрожающей линией. - Ладно, сосунок. Посмотрим, сдержишься ли ты. Хоумлендер кивает, спускаясь к нему. Они ждут секунд десять, стоя рядом - Солдатик перезаряжает винтовку, а его сын выпрямляет спину, разминает шею и в последний раз сверкает огненными глазами. А потом двери распахиваются, и остатки террористической ячейки врываются в зал, отчаянно крича, палят по ним, и Хоумлендер слышит, как пульс умирающих превращается в единый похоронный набат. он не помнит, что именно делал. он проваливается в чужие крики, в ужасный запах внутренностей, в движение своего неузявимого тела, инстинктивно прогрызающего себе путь через массу дрожащих в конвульсиях мышц, которые когда-то были людьми. он раздирал на части, давил сапогами и разбивал об стены, пока не стихли крики. а потом обернулся. Бен стоит рядом, его костюм пропитан кровью, его волосы пропитаны кровью, в комнате стоит тошнотворный запах, кровь капает с его металлического щита, кровь попала на его губы и отпечатывается на зажженной сигарете. Джон видит в его глазах знакомую темноту, и тянется к ней, идёт навстречу, заворожённый этими зелёными пустотами, сверкающими посреди красного. - Неплохо для подделки, сынок - ухмыляется Бен, затягиваясь - неплохо. Джон улыбается в ответ, и подходит ещё ближе, опасно близко, медленно теряя контроль. Бен выдыхает ему в лицо густой дым, и, когда ухмыляющееся лицо снова прорезается через эту завесу, Хоумлендер его целует. вкус крови, железа, табачного дыма, сухие губы, он прорывается языком через сжатые зубы, ловит чужой вдох, прижимает к стене. член уже стоит, трётся о ткань костюма, и он тянется руками к горячей шее. чужой язык, до этого замерший, слегка касается его в ответ. а потом Солдатик отталкивает его так, что Джон врезается в стену напротив, и даже чувствует боль в спине, в лёгких, из которых вышибло воздух. и, пока он встаёт с раскрошившегося пола, его отец молча поднимается по железной лестнице и уходит прочь. Джон слышит, как над ним к базе приближается вертолет, как Солдатик заскакивает на его подножку, как его тяжелая обувь врезается в металл. Как его пульс, который Джон готов слушать постоянно, который он готов превратить в свой собственный, постепенно удаляется прочь, и садится спиной к разрушенной серой стене. около его ноги лежит чья-то нижняя челюсть, ряд неровных, но белоснежных зубов складывается в издевательскую ухмылку, и Джон роняет голову на колени, чувствуя, как слезы начинают течь по лицу, смывают грязь и кровь, оставляют за собой горячие, влажные линии. он спускается ниже, ложится на спину, всхлипывая, и смотрит, как через разрушенный потолок пробивается яркий свет обжигающе теплого солнца. почти такого же, как в груди его отца. почти. сейчас ему этого хватит. он закрывает глаза, позволяя себе утонуть в согревающих тело и сжигающих слезы лучах, и медленно успокаивается, выравнивает дыхание, теряется в пульсирующей перед глазами темноте. когда он проснется, солнце уже сменится звездами на черном небе, а кровь, стекающая вниз по неровному полу, пропитает его плащ, окрасив в пурпурно-коричневый каждую белую звёздочку. а сейчас Джон стоит перед настоящим ядерным солнцем, дрожа от испуга, и не может сказать ни слова, облизывает губы, задыхаясь. Бен толкает его к стене и бьет по щеке, так сильно, что блондинистая голова отлетает вбок. Джон чувствует привкус железа. - Отвечай, когда я спрашиваю! голос гремит, рычащий, тяжелый. Джон молчит, и Бен хватает его за волосы, поднимает голову, заставляет посмотреть в свои глаза. - Объясняйся, тряпка. Я твой отец, и ты должен рассказать, что случилось. Его голос, чувствует Джон, это смесь ярости, презрения, и чего-то темного, страшного, чего-то, что опять отдает в его тело искрящимся электричеством. пальцы сводит тяжёлой вибрацией, и он чувствует, как эта же вибрация отдает в пах. - Я... - он снова облизывает губы, сухие от частых вдохов, - Прости, пап, я не хотел... Бен снова бьёт его по лицу, на этот раз ладонью. Сухой и горячей, к которой хочется прижаться. - Не смей врать. Ты хотел. Щека горит, а на глаза наворачиваются слезы, и Джон всхлипывает от сковывающего тело бессилия, но у него получается вернуть себе голос. Дрожащий, неуверенный, хриплый, но слова прорываются через паралич, через горячую руку, сдавившую его горло. - Мне понравилось, как ты дрался. Мне хотелось стать ближе. Бен его отпускает. - И ты решил, что это даёт тебе право лезть ко мне в рот? Джон не отходит от стены, а только сильнее у ней прижимается. он помнит ощущение от притихшей угрозы, исходящей сейчас от Бена, с раннего детства. и то, что это его отец одновременно усугубляло испуг - и будило желание вырваться из паралича, который сейчас вжимал его в холодный бетон. - К собственному, блядь, отцу? Слезы заливают горло, потому что Джон слышит отвращение в этих словах. - Я подумал, - он дрожит, не в силах поднять взгляд на отца, - подумал, что мы похожи. Бен гасит сигарету, которая все это время тлела в его левой руке, тлела и шуршала, пока он бил сына, и смеётся, и Джон слышит, что это искусственный смех, что он наигранно злой, и его отпускает. - Похожи? Мы с тобой? - Солдатик насмешливо скрещивает руки на груди, и смотрит, задрав подбородок, и Джону, несмотря на то, что он выше отца, кажется, что он уже стоит на коленях. - Ты дерешься, как дешёвый герой боевиков. Плачешь, стоит сказать то, что не хочешь слышать. Хоумлендер вытирает слезы, и зажигает глаза красным, чтобы высушить их остаток. он может за себя постоять, он может доказать, что отец неправ. он, блядь, может все. - Я дал тебе все, чего ты хотел. Всех. Бен кивает, и снова подходит ближе, сокращает дистанцию, которая давала Джону возможность говорить, не вырывая при этом каждое слово из горла силой. - Да, дал. И даже попытался сделать вид, что это всего лишь взаимовыгодная сделка. - Это она и была, - чеканит Джон сквозь зубы. его лицо напряжено настолько, что челюсть сводит, и он морщится от боли, на секунду зажмуривая глаза. - Нет. - раздается из темноты. Бен ударяет его по лицу ещё раз, он носит два тяжёлых перстня, и один из них рассекает Хоумлендеру бровь. А Бен бьет еще раз, коленом под ребра, как будто бы не давая ответить. как будто бы эти удары на самом деле могли бы остановить его сына, пожелай тот дать сдачи. Но Джон не сопротивляется, не отвечает, даже не пытается удержаться на ногах. если отец сейчас его изобьет, изнасилует, сожжёт и превратит в осколки костей и куски синей ткани, он не сможет ответить или хотя бы попытаться сбежать. поэтому он просто сгибается пополам, пытаясь вдохнуть, пытаясь унять рвущиеся наружу рыдания. - Тебе просто было нужно внимание, - Бен берет его за горло, заставляя встать прямо, - ты просто сучка, которой нужно папочкино одобрение. его лицо и голос ломаются, и Джон это чувствует, слышит треск, который становится все громче, и знает, что плотина между праведным гневом и тем, что Бен прячет на оскорблениями вот-вот сломается. - Ты жалок. слезы затягивают пеленой голубые глаза, размывают черты искаженного лица, к которому Джону все ещё хочется потянуться, прижаться, прикоснуться хотя бы кончиками пальцев. он сломал бы любого, кто посмел бы сказать ему нечто подобное; он уже это делал, и сделал бы снова, но сейчас у него есть шанс - он может прорвать себе путь через эти слова, дотянуться до такой же пустоты в чужой груди, заполнить ее собой. поэтому он позволяет Бену превращать его из жестокого бога в дрожащего мальчишку, и не может дать сдачи, не хочет сопротивляться, забывает, как это делать. в его груди остаётся только одно желание - чтобы эта близость не заканчивалась, чтобы его подпустили ещё глубже и он смог доказать - тебе это тоже нужно. поэтому он снова тянется к отцовским губам, доверчиво закрывая глаза. в ответ на лишь тень этого движения Бен ударяет его кулаком в живот, а потом ещё раз - тяжёлым ботинком по ребрам. Джон падает на пол, потому что колени его подводят, и виновата в этом не боль, а сжимающее возбуждение, и он готов умолять, чтобы отец наступил на его лицо, не давая пошевелиться. но вместо этого он поднимается на локтях, кашляя, и, оборачиваясь на расплывчатую фигуру, видит, что у отца стоит член. он усмехается своей победе, а Бен садится на корточки рядом и наклоняет голову, изучает дрожащее тело, улыбку и приоткрытые губы. и теперь Джон видит за гневом в зелёных глазах искры похоти. - Шлюха, - говорит Бен, и это не оскорбление - это спокойное утверждение, такая же правда, как пронзительный голубой заплаканных глаз и силуэт его собственного возбужденного тела под по-армейски строгим низом брони. и поэтому Джон наконец вытирает кровь с трескающихся губ и поднимает взгляд на отца, демонстрируя довольное выражение покрытого кровью лица. он был прав, и это спасет остатки его сознания от полного исчезновения где-то в темной глубине головы, звенящей от боли и возбуждения. - Сам такой, - уверенно говорит он, вгрызаясь в лицо отца кристально ясными глазами, сверкающими от солёной влаги, - сам меня хочешь. Бен хватает за волосы, поднимает на ноги, ещё один удар по лицу вызывает у Джона тихий смешок. - Бьешь слабее. и тогда отец поворачивает его лицом к стене, практически вбивает в нее, болезненно заламывает дрожащие руки, собственным весом пресекая попытки вырваться, и рычит в покрытую мурашками шею: - Заткнись. - Заставь, - Джон готов на все, лишь бы снова увидеть зелёные глаза, горящие от ярости. от ярости и возбуждения. сейчас Бен держит его так крепко, что Хоумлендер не уверен, что смог бы вырваться, даже если бы этого захотел. он знает - отец просто не может смотреть на его лицо. он знает, как выглядит - приоткрытые влажные губы, намокшие ресницы, растрепанная укладка. и он чувствует, как ему в поясницу упирается чужой член, твердый и теплый, едва сдерживается, чтобы не застонать. рискуя трещащими в захвате руками, он прогибается и трется, ткань о ткань, и когда Бен отвечает на это, грубо вцепляясь в растрепавшиеся волосы и ещё раз ударяя сына лицом о стену, к Джону возвращается способность говорить, хотя его сердце бьётся так быстро, что не различишь удары пульса. - Считаешь жалким желание одобрения? - он сплевывает кровь, стараясь не засмеяться. - То есть, считаешь жалким себя? кажется, Бен рычит, а Джон продолжает говорить, предупреждая очередное ругательство, зная, что его голос способен проникнуть и под кевлар, и под кожу, и под ярость: - Хотел бы себя за это наказать, да? - губы расплываются в тонкой улыбке, и он старается повернуть голову так, чтобы эту улыбку было видно, - Я знаю, какого это. Бен хватает его за волосы и ударяет лицом о стену, краска крошится и царапает гладкую кожу. - Заткнись! Джон уже не сдерживает ехидный смешок, а потом резко откидывает назад голову, и когда Солдатик отшатывается, хватаясь за переносицу, и Джоне не без труда, но вырывается из крепкой хватки и оборачивается. Бен стирает с губ капли крови. все ещё загнанный в угол, Джон говорит быстро, пока у него есть возможность, и у него получается почти уверенный тон: - Давай, сделай это, - он слышит, как кулаки отца сжимаются до хруста хрящей, и его голос становится жёстче, он почти приказывает, хотя всего несколько минут назад мог только скулить. - Не будь трусом! он видит, как поза Солдатика становится все более и более угрожающей, и почти кричит: - Хочешь перестать чувствовать себя таким жалким? - Замолчи! Бен оказывается рядом молниеносно, впечатывает обратно в стену, от удара шумит в голове и закрываются глаза, Джон вслепую хватается за его плечи, тянет на себя, и поднимает гудящую голову, грубо целует искаженные гневом губы, и с трудом выдыхает в них, когда Солдатик хватает его за горло: - Трахни меня. Бен сжимает пальцы, и говорить становится все сложнее, но Джон не останавливается. - Трахни, и, может быть, ты перестанешь чувствовать что смотришься в зеркало каждый раз, когда я захожу в комнату. Бен поднимает его над полом, воздух в лёгких начинает заканчиваться, и Джон почти готов признать проигрыш и сбежать, потому что все инстинкты умоляют его об этом, электричеством прожигая спину. он знает, что нужно действовать, но медлит, чувствуя, как начинает тонуть. как угроза становится все реальнее, и, к его собственному стыду, Джон наслаждается этим чувством. но Солдатик швыряет его в другой конец комнаты. Джон разбивает собой телевизор. он медленно поднимается, держась за горло. голова кружится, и он слышит, как стекло хрустит под отцовскими сапогами. когда он встаёт на ослабевшие ноги, когда у него получается поднять на Бена глаза - только тогда они бросаются друг на друга. это могла бы быть ещё одна драка, разрушающая собой здания, небо, людей. но Джон поддается. ему не нужно одерживать верх в драке, чтобы выиграть. ему нужно только вцепится в чужую талию и притянуть к себе, удержать лишь на короткое мгновение, положить руку отцу на член. - Ну же, - шелестит его голос в чужой голове, самоуверенно-сладкий, довольный своей правотой. и Бен сдается, отталкивает сына к столу и подсаживает на него, крепко хватает за горло и сдергивает тяжёлый пояс, грубо стаскивает штаны, даже не смотрит на его член, который стоит так, что Джону практически больно. глядя сыну в глаза, сжимая его шею до синяков, Бен говорит, и угроза в этом голосе вызывает у Джона мурашки и раскалённый страх, от которого приятно сводит колени и бедра. - Я знаю, как ты привык получать желаемое. Привык, что никто не посмеет тебе перечить, никто не может тебе навредить. Так хочешь, чтобы это сделал я, сынок? Джон хрипло смеётся. - Ты мне навредить не сможешь. Как бы не старался. - Хочешь это проверить? - Попробуй, - улыбка Хоумлендера выглядит безумной, и он это знает, и видит, как по ней скользит взгляд зелёных глаз. Вместо ответа Бен вводит в него палец, так резко, что у Джона дёргаются бедра, и он стонет, насколько возможно громко под тяжёлыми отцовскими пальцами, пережимающими его глотку. Бен чувствует влагу, расслабленные мышцы, скользкие стенки. - Шлюха, - снова рычит он, но теперь в этом голосе меньше гнева, меньше насмешки - скорее гордость, ехидная, непризнанная, но гордость. - Самоувернная шлюха. Джон смеётся, а Бен рывком стаскивает его со стола, ставит раком, болезненно заламывая руки, его стоящий член упирается сыну в бедро. Джону хочется вырваться, увидеть, встать на колени, взять в рот. хочется увидеть лицо отца, понимающего, что он проиграл. но возбуждение, основанное на страхе, не позволяет ему вырываться всерьез, и он довольствуется слепыми ощущениями - пальцами, которые растягивают его задницу, обводят стенки, входят глубже и резче, чем он когда-либо трахал себя. когда пальцы его покидают, Джон стонет в голос, прогибаясь, подаваясь навстречу, и слышит тихий и довольный смешок. слышит, как отец расстёгивает штаны, как лишние части брони падают на пол. Бен отпускает его руки, и входит резко, поддерживая сына за талию, которая кажется совсем тонкой в его руках. с силой насаживает на себя, грубо и это даже немного болезненно, но смазки, которая все это время почти стекала по его бедрам, скрытая плотной тканью костюма, хватает, и Джон, с трудом удерживая собственный вес на затекших руках, стонет громче, только шире расставляет дрожащие ноги. отец держит его талию, тянет за волосы, входит полностью и опирается на него, и кажется, что стол скоро не выдержит их веса. Когда Бен начинает двигаться, быстро набирая темп, вырывая из Джона горячие стоны, неразборчивые ругательства, и наконец, дрожащее: - Папочка! Бен бьёт его лицом об стол. а потом наклоняется, целует в шею, рокочущее "похотливый ублюдок" врезается в голову. - Мой ублюдок, - говорит Бен уже громче, кусается и втрахивает в стол резкими толчками. у Джона капает кровь из носа, дрожит все тело, а член течет смазкой и трется о край стола. он почти готов умолять, чтобы отец его коснулся, и тяжело дышит, едва сдерживая крики. Бен выходит из него, и снова вдалбливается на всю длину, движется рывками, глухо стонет, вжимается в спину сына, прокусывает бледную кожу до крови, сжимает руки, шею, плечи, дрожит, ругаясь и тяжело дыша, и кончает под громкие стоны - папочка, папочка, папочка! - закрывая глаза. он тяжело прижимается к телу Джона, отпускает его затекшие руки и целует в висок. тот дрожит, трётся бедрами о мокрый член Бена, еле слышное "пожалуйста" слетает с открытых губ. Бен грубо разворачивает его к себе лицом, одна его рука лежит на обнажённом бедре, а второй от берет Джона за подбородок, вынуждая того посмотреть отцу в лицо. голубые глаза все ещё сверкают солёной влагой, но они темные от желания, а лицо, раскрасневшееся и залитое кровью, выражает удовлетворение, мольбу и надежду, приоткрытые губы дрожат, растрёпанные волосы прилипают к лицу, по подбородку течет слюна. Джон тянется к нему, насколько способен в железной хватке, изучает напряжённые губы, успокаивающееся дыхание, почти скулит от желания кончить. - Понравилось? - выдавливает он, и готовится к очередному удару, напрягая дрожащую челюсть. но Бен целует его. собственнически, кусая губы, держа за лицо, за волосы, за шею. подхватывает под спину, стягивает с плеч синюю ткань, прижимает к себе, и начинает ему дрочить. Джон практически кричит, упирается в отцовское плечо лбом, подаётся навстречу, сжимает бедра. - Не дергайся, ясно? - Бен сжимает его сильнее, ограничивая движение, и дрочит быстрее, жестче, оставляя следы на шее и ключицах, доводит сына до сдавленный криков, и когда Джон кончает, он обнимает его, почти берет на руки, и зацеловывает виски, лоб и щеки, пока Джон восстанавливает дыхание. - Черт... - ругается Бен, - хитрая ж ты сволочь, сынок. Хоумлендер улыбается. А потом толкает отца в сторону дивана, стягивает с него оставшуюся одежду, Бен практически рвет на нем костюм, и они падают, то вгрызаясь друг в друга, то бережно целуя каждый чужое тело. Солдатик скидывает их на пол, поцелуи становятся всё глубже, Джон поднимает их в воздух, ударяет отца спиной о стену. С потолка сыпется штукатурка. Солдатик улыбается, понимая, что не может вырваться. - Хороший мальчик. от неожиданности Джон ослабляет хватку, и Бен толкает их обоих вперёд, отталкиваясь от стены. они сбивают дверь в спальню, роняют друг дружку на кровать, и удары постепенно сменяются нежностью, а ругательства - тихими вздохами.