Так теплее

Дима не первый год живет в Питере, но такой холодной зимы не помнит. На улицу нос совать не хочется от слова совсем, да и что там делать-то? Общественный транспорт почти весь замер, организации, чья работа не сверхважна, переводят сотрудников на работу из дома, даже преступники все присмирели — за дежурство ни одного вызова. В авральном режиме работают медики, спасатели, волонтеры да коммунальщики. Вон то и дело теплотрассы «рвет». По телевизору региональный канал вновь сообщает о пострадавших и новых авариях, Дима только качает головой чувствуя, как обжигает пальцы горячий кофе из автомата. Его попросил выйти в ночную Цветков, у того мать в больницу попала, и он согласился помочь товарищу. Рядом на стул с кружкой парящего чая опускается зевающая Зайцева, завернутая в клетчатый плед. — Ещё пару часиков и можно домой… Не успевает она договорить, как дежурному поступает звонок. В абсолютной тишине отдела, где жужжит только телевизор, удается даже разобрать диалог. Зайцева с Дубиным синхронно вздыхают: придется ехать. Дима кутается в связаный мамой теплый шарф, надевает теплые перчатки, подаренные сестрой, и мысленно благодарит обеих, но от морозного воздуха это не спасает — стоит только вдохнуть, и будто иней оседает в легких, а холод без проблем забирается под куртку и утепленные штаны, вызывая мурашки. В блеклом свете фонарей воздух искрится миллионами замерзших капелек. Жутко прекрасно. От созерцания зимних чудес отрывает подъехавшая служебка со злыми операми и не менее «добрым» водителем. Преступление оказывается вполне себе по жизненным обстоятельствам. Три полубомжа-алкаша дружно вскрыли небольшой магазинчик и, выпив спиртное, так же дружно уснули около обогревателя. Хорошо, хоть не подгорели. Протоколы оформлены, подписи собраны, преступники погружены в автозак, а у Димы замерз нос, еле двигаются пальцы рук, а пальцы ног кажется вообще не чувствуются, словно онемели. Он подпрыгивает на месте, пытаясь согреться, и с завистью поглядывает на рядом стоящую Зайцеву, которая только изредка потирает такой же замерзший нос. Если, конечно, можно назвать подглядыванием его попытки рассмотреть коллегу через белый веер ресниц и замерзшие очки. — Утепляться надо, Дима, — укоризненно говорит она. — У меня, вон, штаны теплые, почти как у тебя, а под ними колготы с начесом из ангорки с примесью собачьей шерсти. Вооот! — Многозначительно тянет она, а потом шепчет заговорчески, — Хочешь, вторую пару тебе подарю? Хоть мерзнуть не будешь, а то знаю я Грома. Потащит тебя сейчас по всему Питеру, отморозишь себе и нюх, и лапы, и все остальные собачьи достоинства, — засмеялась она по-доброму. Дима кивнул, не задумываясь. Холодно — жуть. Он хоть панталоны с кружавчиками наденет, хоть костюм пингвина — лишь бы теплее. Тем более под брюки никто не увидит, собачья шерсть — она точно греет, как и эта, ангорка, а раздевать его некому. Последний пункт конечно заставлял огорчаться. Хочется Диме простых человеческих отношений: где можно любить не стесняясь, где можно целовать, не боясь в лицо получить, где грубые и горячие ладони касаются кожи под рубашкой, прижимая ближе, а не просто хлопают по плечу. Ему хочется простых человеческих отношений с не самым простым Игорем Громом. Дима грустно вздыхает, выныривая из своих мыслей, этот самый Игорь Гром на него вряд ли посмотрит иначе как на друга и напарника. Даже предположить трудно, что должно произойти, чтобы это изменить.

***

Майор Игорь Гром живет в Питере очень давно, с самого детства, и с трудом может припомнить такую же холодную зиму. Выходить на улицу, конечно, не хочется, но надо: во-первых, на работу, во-вторых, за шаурмой, в-третьих, где-то у ларька сидит мохнатый друг, что тоже мерзнет и хочет есть. Гром сдвигает штору и мысленно, только мысленно, благодарит Юльку и Диму за то, что уговорили его поменять все окна в квартире на деньги с премии, иначе бы он замерз как цуцик. В предрассветных сумерках всё кажется нечетким, а редкие фонари выхватывают лишь маленький кусочек реальности и тонут в морозной мути. Гром терпеливо надевает пару слоев одежды, и достает с полки шифоньера связанные ещё пару лет назад заботливой теть-Леной шапку и шарф. Так тепло он не одевался никогда. До управления добирается пешком, общественный транспорт замерз, есть, конечно, редкие машины, что берут попутчиков, только зачем? Игорь доходит, наконец, до управления — у него здорово замерзли руки и ноги, а шарф и ресницы все в инее. Похоже, стоило взять такси. В помещении сотрудников кажется меньше, в основном дежурные группы и опера. Дима на своем месте, смиренно заполняет бумажки, изредка отвечая на реплики Цветкова. Неожиданно, но с Костей Дубин нашел общий язык даже раньше, чем с Громом. — Привет, напарник. Здорово, Цветков. Игорь пристраивает своё пальто на вешалке, и оглядывается в поисках обогревателя, шарф надо бы просушить. С Димой диалог начинается с вопросов о дежурстве и новых подвижках. Дима отчитываться по форме, сохраняя строгость в голосе и на лице, но когда Гром спрашивает о его собственных соображениях по последнему их делу, тот немного тушуется, неловко поправляет очки, чуть покусывает нижнюю губу и уже не так уверенно, выдает идеи, подчас интересные. Игорь до сих пор не может себе простить полгода их притирок и собственных огрызаний. Тогда казалось, что напарник ему даром не нужен, сейчас ближе Димки и нет никого. Они вдвоем перечитывают материалы последнего дела по нескольким разбоям, ищут зацепки. Неожиданно звонит информатор, и приходится мчаться почти на другой конец города. А там прогулки по стареньким дворам, душевные разговоры со свидетелями, и небольшая пробежка за одним из подозреваемых. Всё для здоровья. В общем, к концу рабочего дня Дубин и Гром заявились в отдел замерзшие и белые от инея, с подозреваемым под мышкой, и огромным желанием наличия горячего чая и обогревателя под боком. Пока веселый Цветков тащил им вторую порцию обжигающего кофе, Дима заполнял последние на сегодня бумаги. — Слышали? Прокопенко сказал рабочий день сократить, а смены сделать три по восемь часов, чтоб успевали отдыхать. Так что собирайтесь домой. Костя указал на циферблат часов, и сам поспешил к своему рабочему месту. Гром перевел взгляд на напарника, который тихо говорил по телефону. Ему нравилось наблюдать за Дубиным, у того на лице было всё написано: огорчение, разочарование, беспокойство, озадаченность, выбор решения и, кажется, его принятие. Столько эмоций всего за пару минут разговора. — Случилось чего? — поинтересовался Гром, когда Дима отложил трубку и замер, невидяще глядя на лист перед собой. — Авария у нас на теплотрассе. Вера в квартире, смотрит, чтоб ничего не потекло и не лопнуло, парень ее обогреватель принес, меня настоятельно попросили найти место для ночевки, вот думаю, куда податься. Дубин нахмурился, сморщился нос, майора всегда смешила эта его привычка. — Ко мне давай, — не задумываясь предложил Гром. — У меня относительно тепло, в этом году проверяли теплотрассу — старенькая, но выдержит, да и окна теперь… Игорь осекся, замолчал — он слишком хорошо помнил, как долго эта пара маньяков уговаривала его сделать, наконец, человеческий ремонт. Зато Дима невинно улыбнулся, не акцентируя внимания на заминке, и тут же ответил: — Спасибо, Игорь. После холода улицы тепло родной квартиры кажется слишком приятным. Холодный пар из подъезда стелется по полу белесым туманом. — Как в Сибири! — смеется Димка. Чайник весело шипит на голубом огоньке старенькой конфорки, обещая невероятное счастье от ощущения горячего крепкого чая на языке, а Гром советует напарнику сходить в душ, пока точно есть горячая вода, а то мало ли. Дубин что-то ворчит про то, что замерз, как собака, и майор вспоминает о дворняге, что приютил хозяин ларька с шаурмой. Невольно думается, что в такое время люди добрее становятся, «…ну или мясо подорожало» — скабрезно шутит внутренний циник. Гром замечает Димкино полотенце на бельевой веревке, хотя тот уже пару минут как юркнул в ванную. Он подходит к двери и, негромко постучав, входит, тут же теряя дар речи. Дубин стоит к нему спиной, стягивая через голову белую футболку, позволяя рассмотреть шикарный рисунок мышц и пару родинок на лопатках. Но шокирует Игоря не это. Его удивляют, возмущают, волнуют… облегающие черные… Лосины? Колготы? Что это? Майор непонимающе моргает — видение не исчезает. Черная ткань плотно обхватывает икры, сжимается на уровне колен, а потом так же эстетично выделяет бедра и округлую попу. Гром шумно выдыхает, по-прежнему прижимая к себе полотенце. — Игорь? — Только сейчас Дима обращает на него внимание и начинает судорожно искать на раковине очки и надевать их. — Я тут вот… Гром протягивает полотенце, и когда напарник разворачивается, изо всех сил старается держать лицо, это черное нечто очень красиво обрисовывает Димкино достоинство, приличное надо сказать, а ещё слишком удачно заканчивается на уровне талии, подчеркивая мягкие изгибы. — С-спасибо, — чуть заикаясь благодарит Дима. Он делает пару осторожных шагов вперед. Гетеросексуальность Игоря сейчас делает несколько шагов назад. Как? Как можно так красиво и плавно ходить? Майор без зазрения совести бросает взгляд на зеркало, в котором отлично видно подтянутую Димкину задницу. Ягодицы двигаются одна за другой, бедра мягко покачиваются, и Гром уже готов признать, что залип. — Отдашь? Гром набирает воздуха в грудь, когда слышит непривычно низкий голос, а уж когда в глаза заглядывают и вовсе замирает — таким он Дубина не видел — непривычно уверенным и соблазнительным. — Да, — Игорь шумно сглатывает разжимая пальцы, — А ты где…? — спрашивает он, указывая на колготы. — Ксюша подарила, с начесом, — и, будто красуясь, спрашивает — Милые, правда? Гром молча кивает, и пулей вылетает из ванной, едва заслышав свист закипевшего чайника.

***

Дима Дубин за те несколько лет, что работает с майором Громом, ещё никогда не видел того настолько смущенным, раскрасневшимся и удивленным. И, кажется, он понял, что именно заставило Игоря посмотреть на своего напарника по-другому.