Ты моё открытие

      — Салют! Боже, вы такая обаятельная и такая юная! Знаешь, милая, будь я лет на 20… ай, чёрт с ним, хотя бы лет на 15 моложе, у нас бы даже что-то получилось с Воробьёвым! — выдаю абсолютно неожиданно для себя, для Лёши и вообще для всех на этом проекте.       — У вас уже неплохо получается, — почему-то именно так отвечает мне эта совершенно очаровательная девочка. Я так приосанилась и чуть заметно улыбнулась в изумлении.       — Ты правда так думаешь? Ничего, что я на «ты»? После таких откровений имею право, не так ли? — слегка замялась практически до смущения, но своевременно опомнилась, собралась. Мне вдруг стало дико интересно, что она ответит.       — Правда. — вот так лаконично и чётко. Неужели в глазах детей не возникает противоречий, глядя на нас — моложавого почти голливудского парня и такую матёрую рок-женщину с пацанячьей стрижкой?       — Мы все так думаем, Диана! — обязательно влезает Такменев. Зал отчего-то аплодирует, а Лёша расплывается в блаженной улыбке.       — Всё, иду тебя целовать! — уверенной походкой надвигается Воробьёв, сшибает с ног своей харизмой, обнимает участницу, близится ко мне и чмокает сначала в лоб (кто в теме, тот поймёт, насколько сильно я бешусь в такие моменты, что могу начать распускать руки – береги переносицу, казанова!), но тут же, не успев опомниться, получаю короткий настойчивый поцелуй в губы(!) Прикрыл большой ладонью от камер наши, мать твою, рты, и поцеловал. Затем так же уверенно и спокойно, как будто ничего не случилось, взял меня за руку и увёл со сцены. — Пойдём на место, хватит смущать девочку.       Люблю и ненавижу его за такие выходки! Что-то ж, чёрт возьми, ёкает внутри, что-то откликается во мне на все его внезапные (хотя временами очень даже ожидаемые) порывы.       — Молодчага, Воробьёв. Нас больше ни на один детский проект не позовут!       — Ну что ж, в таком случае, устроим с тобой шоу для взрослых! — глаза его так по-мальчишески ослепительно блестят. Улыбается своей озорной ребяческой улыбкой и, сам того не осознавая, нещадно топит моё сердце. Не заледенелое, совсем нет. Так, чуть покрытое инеем и припорошенное мягким снегом. — Арбенина, хочу с тобой творческий вечер! — авантюрит опять, думая, что окончательно вгонит меня в краску!       — Стоп, стоп, стоп, погоди, Воробьёв, ты действительно хочешь совместный творческий вечер со мной? — от азарта даже приподнимаюсь с места.       — А ты не хочешь? — вопросом на вопрос, Воробьёв. Хочу! Гореть, так гореть.       — Всё, забились! — подошла как будто по-пацански пожать его руку в знак заключения некого договора или обещания (всё серьёзно, вы там не думайте, что это всё словесный пинг-понг). Мои не исконно женские манеры унять и перенаправить получалось пока только у Лёши. Мягко обнимает и целует в щёку.       — Вот теперь договорились.       Бог его знает, что мы будем делать на этом творческом вечере. Но я ненашутку загорелась желанием сотворить с ним что-то крутое, что-то наше.       Когда наконец закончился этот импровизированный этюд с нашим участием, конкурсантка приняла очередную порцию комплиментов и побежала со всеми нами обниматься. Обычно мы – отчасти серьёзные строгие судьи, но на деле те ещё податливые добряки, шепчем участникам какие-то наставления, делимся советами. Но наша девочка сказала сначала что-то (по-видимому, приятное) Лёше, а потом на ушко шепнула и мне: «Вы очень нравитесь Алексею. Не бойтесь этого», и заторопилась за кулисы.       Сижу обескураженная, я бы даже сказала, ошарашенная…       Неужели так можно? Не первый десяток лет живу и учусь этому у детей, своих и не своих тоже. Этой природной лёгкости, непосредственности. Я всегда говорю то, что думаю. То, что разрешаю себе говорить и думать. Но всё так же предательски робею, когда дело касается чувств. Когда что-то как будто не по канону, не по правилам. Да чёрт с ними, с правилами этими. Главное, оно ведь – сердцем жить. И чтоб импульс был. Во как!       От Воробьёва меня уже давно порядочно шарашит током, в самом нелепом и забавном смысле этой колкой, на первый взгляд, фразы. Колени дрожат, как у смазливой девчонки, что первый раз на танцах, когда Лёша касается моей ноги. А ведь касается же пацан и совершенно не робеет! Гонюсь за этими ощущениями и с тем же напором бегу от них. С каких пор я такая боязливая? Осторожничать вроде не привыкла. Но так это всё противоречиво, если б кто знал. Ломаюсь.       Лёша, замечая во мне какую-то неестественную скованность, старается расслабить, «расковать», передавая мне спокойствие и умиротворённость.       — И чего ты такая зажатая? Что за напряжение в воздухе? — разминает мои отчего-то усталые жёсткие плечи, и они, плавясь под натиском нежных Лёшиных пальцев, становятся теперь такие мягкие-мягкие.       — Ты, что, прошёл курсы массажа? — практически шёпотом завуалировано хвалю его действия. Вообще заметила, что в последнее время мне дико нравится хвалить Воробьёва. Наверное, я даже слишком часто это делаю.       — Специально для тебя записался на курсы интимного массажа, вот прямо сейчас тренироваться буду. Это домашнее задание.       — Ох и дурак же ты, Воробьёв! Доиграешься! — довольно скалюсь и вытягиваю шею, садясь поудобнее в своём кресле. Благо в гримёрке мы одни, без детей и шуток Такменёва. — Давай там нежнее, не отвлекайся, двоечник, — подтруниваю и наслаждаюсь одновременно массажем и собственным остроумием.       — А ты всё ворчишь и ворчишь, как бабуля, — плавно целует в шею и рвано дышит практически в самое ухо.       — Ты правда считаешь меня бабулей? — шумно выдыхаю и наигранно обиженно и возмущённо выясняю я.       — Чертовски сексуальной бабулей… — томно шепчет прямо в меня и касается мочки уха мокрым кончиком языка. — К тому же, ты первая назвала меня дедом. Так что, мы подходим друг другу и прекрасно смотримся вместе.       — Ох уж этот твой язык! — имею ввиду исключительно излишнюю Лёшину болтливость, а он всё виртуознее елозит гибким языком по моему уху так, что меня нехило промурашило от этих ощущений. Дышу тяжелее и глубже. По телу с треском проносится нечто сродни разрядам электрического тока. И так приятно потягивает внизу живота…       — Воробьёв…       — Да, Арбенина?…       — Во-ро-бьёв…       — Хочу тебя…       — Закрой дверь, — тут он хотел было отшутиться, — и рот! — дерзко отрезаю я, не желая больше ни минуты тратить на болтовню.       Небрежно стягиваю с него рубашку, как будто на ней не осталось пуговиц. Попутно извиняюсь за неосторожность и спешку. Я только учусь у него нежности в этих делах. Он направляет меня, не меняя моей сути. Принимает мой отчаянно сложный характер со всеми его шероховатостями. С ним мне хочется быть нежнее, теплее. Осознаю это и, как в песне, мягким тигром… становлюсь в его руках.       Хорошо ли, плохо ли это – чесслово, не знаю. Да и неважно, наверное. Когда я рядом с Лёшей, сомнений не остаётся, как и переживаний, расстройств, стеснений и страхов. При всей своей молодости, задорности и, казалось бы, беспечности, он мужчина. В первую и главную очередь.       Воздух такой сумасшедше заряженный. Опьяняющий. Лежим в этой некогда уютной гримёрке, до безобразия лохматые, взбалмошные. Вокруг куча наших шмоток, разбросанных и измятых. И всё как в той песне, помните?       «На обнажённые тела стекала патока любви».       И вот ещё оттуда же:       «Жизнь одинаково права, и нет хороших, нет плохих…»       Признаю, как талантливо всё же, прям радостно и гордостно за эту связь между моим творчеством и моей жизнью.       Облизываю и без того зацелованные губы (на этот раз уже свои).       — И всё-таки, хороший ты парень, Воробьёв. Правда, хороший. Ты моё открытие.