Равный богу

      Буря усиливалась.       Скарамуш сбился со счёта, сколько он шёл по жгучим пескам, слегка царапающим нежные стопы, не слишком защищаемые сандалиями. От палящего солнца спасала шляпа — не такая приметная, как раньше, но широкополая, — и разлетающиеся бело-лиловые одежды, привычный шёлк длинного кимоно, купленного Дотторе для его времени вне тестов в присутствии мудрецов.       Тесты…       Юноша, хоть и был плохо осведомлён о людском мире, беспокоился. Вдруг он потеряет рассудок? Вдруг его возьмут под контроль? Или… уже почти взяли?..       Дотторе пел сладкие речи, вот только правда в них была преображена до неузнаваемости. Картина мира, рисуемая красивыми словами, желанными, оказалась не более чем цветной декорацией чужих амбиций, исполняемых за счёт глупышки-куклы. Но Скарамуша не устраивала роль звена в плане гения, каких бы чувств между ними ни было. Буря в груди утихнет, а свободу можно и потерять.       …а что насчёт бури в пустыни?       В её планы утихать явно не входило, и худые ноги начали вязнуть в песке. Даже ему, искусственно-совершенному созданию, было тяжело продолжать путь, и Скарамуш быстро присматривался к тому, что ещё могло виднеться на горизонте. Надежды было мало, но взгляд зацепился за проход в скалах. «Хотя бы там не будет такого бьющего по лицу песка», — подумалось юноше, и он поспешил скрыться. Однако…       Разрушенные дома?..

***

      Почти руинные постройки оказались больницей для страдающих от элеазара. Место было заброшенным, затхлым и, к счастью, пустым. Видимо, здесь уже много лет, а то и десятилетий, не бывало никого.       Попытавшись устроиться на ступенях, Скарамуш поймал себя на мысли, что, несмотря на абсолютное одиночество, его не покидало недоброе предчувствие и ощущение — совсем отдалённое, — что за ним следят. Но следить было некому, разве что несчастным крысам, если они были способны выживать в таких условиях.       — Что же, — вслух произнёс Скарамуш, точно пытаясь успокоить сам себя, — стоит осмотреться, пока буря не утихнет.       Ему долгое время не понадобится ни еда, ни вода, и это был плюс как при побеге, так и при прятках от непогоды в странном месте, в которое никто бы по доброй воле не сунулся. Но здесь было много книг — профессиональных, научных, иногда ещё и отсыревших, от чего и без того сложные в понимании слова было практически не разобрать. Всё было бы обыкновенно, кроме…       — Кто?.. — Неверяще произносит Скарамуш, ведя пальцами по размытому имени, знакомому и выспрошенному в один из странно-романтичных вечеров. Что здесь делает он? Неужели…       Теперь жажда осмотреться у Скарамуша была практически невыносимо-болезненной, будто бы сейчас он должен узнать нечто важное и большее, а может и попросту подтвердить свои догадки. И он углубился в поиски — внимательно осматривал ящички, встряхивал книги и вчитывался в расплывающиеся буквы на пожелтевших от времени листах.       Пока не нашёл ключ.       «Единственный запертый ящик»       Вскарабкаться было нетрудно, но жутко — снаружи было темно, и завывающий ветер совсем не помогал расслабиться. Как, впрочем, и текст на страницах. Дотторе был предсказуемо непредсказуем, по-своему жесток, но странно успешен во всём, за что бы ни брался. Но люди не понимали, и Скарамуш, признаться честно, осознавал, почему. Человеческая жизнь трепетна и смертна, оттого всё, что нарушает её стройный ход, будь то активная жизнь или медленное умирание, пугало людей; даже обещания исцеления непроверенным способом не внушали веры консервативному конечному сознанию.       Юноша покачал головой, вчитываясь внимательно, широко раскрыв глаза. Приблизиться к богу… Как похоже на него, даже сейчас исследования До…       — Куколка, и долго ты собирался прятаться в таком неподобающем месте?       Крепкие руки обхватывают его талию, а острый подбородок по-хозяйски упирается в макушку. Не дернешься и не сбежишь — остаётся лишь замереть напуганным зверьком, прокручивая в голове мысли, как это человек нашёл его, божественный прототип.       «Приблизиться к богу… стать богом… бог».       — Ну-ну, детка, мы оба понимаем, что твои маленькие шалости лишь расстраивают и доставляют сложности всем. Не проще ли вести себя хорошо?       Пальцы обманчиво мягко оглаживают бока, и Скарамуш всхлипывает, не в силах подавить странное чувство, не возникающее доселе ни с Эи, ни с Мико. Ноги подводили и могли подкоситься в любой момент, но этот странно-могущественный человек держит его. Контролирует.       Дотторе знает всё и может всё. Победить смерть и создать архонта? Лишь интересный вызов для него, а не недосягаемая цель.       — Не проще ли отпустить меня и найти другой «сосуд», Доктор? — сдавленно шипит Скарамуш, пока ещё не теряя остатки самообладания от близости настоящего, не клона, Дотторе. Надеяться на то, что его действительно отпустят, бесполезно.       И правда — Доктор лишь притягивает его ближе, удерживая почти болезненно, так, что Скарамуш шумно выдыхает, уставившись в стену впереди себя.       — О нет, ты ведь и сам не так хочешь уходить, — опасно мурлычет мужчина, впрочем, по прежнему не склоняясь к упрямому мальчишке, лишь создавая ему своеобразную «клетку». — Ты будешь тосковать без меня, мышонок, я лишь предостерегаю тебя от необдуманных поступков.       Стоит Дотторе только ослабить объятия и слегка отстраниться, как Скарамуш тут же порывается выбежать. Однако его попытка была встречена лишь неодобрительным хмыканьем, а сам нарушитель негласных порядков подхвачен на руки. Быть может, в обыкновенной ситуации они смотрелись почти очаровательно: статный мужчина держит, точно невесту, юношу необычайной красоты в белых шелках.       Настоящая история несколько отличалась.       — И зачем? — Лениво и насмешливо спрашивает Доктор, проходя вглубь подвальных помещений, мрачных, сырых, но единственно доступных им в эту бурю. — Ты бы выбежал, заблудился и поранился. Разве ты знаешь, куда стоит идти?       Скарамуш почти пристыженно помотал головой, отчего-то не в силах вымолвить ни одного стоящего слова. Он чувствовал себя нашкодившим ребёнком, а Дотторе…       Дотторе был сосредоточением могущества и всезнания, точно собственное рукотворное божество или кто-то выше, способный подчинять божественную силу. Он пробуждал в Скарамуше что-то по-детски бунтарское, желающее проверить степень допустимых свобод для осознания, насколько же далеко пролегают границы дозволенного. Вывести Дотторе из себя казалось почти навязчивой идеей, крутящейся в голове под воздействием больного азарта безвыходной ситуации его принадлежности учёному.       Скарамуш отвернулся от него, стоило Дотторе усадить его на старый, но крепкий стол, и нависнуть над ним огромным вороном – мудрым, но мрачным и коварным.       – Ты думаешь, мне хочется с тобой играть сейчас? – Будто бы ласково спрашивает Доктор, крепко хватая красивое лицо за щёки и разворачивая к себе. – Детка, я же так устал, бегая за таким шкодливым мальчишкой, как ты… Как считаешь, у меня ещё осталось настроение и желание размениваться на нежности?       Однако юноша лишь жмурится, выражая протест хотя бы отказом смотреть в глаза, отвечать и как-то взаимодействовать. Внутри разгорается пламя. Вопреки всему – очевидной грубости на грани пренебрежения, унизительного положения нерадивого пациента, собственного приниженного до уровня неосмотрительного мальчишки статуса – Скарамуш был заведён до алеющих щёк, всё ещё находящихся в цепкой хватки сильной ладони, обтянутой тканью перчаток из дорогой кожи. Знакомый, въедливый запах препаратов, которым, казалось, пропитался и сам Дотторе, ударил по рецепторам, напоминая о бесчисленных днях и ночах, проведённых в лаборатории.       – Ты такой неблагодарный, Кунику…       Его голос – хриплый, низкий, желающий – не звучал оскорбительно, даже если любого другого человека Скарамуш давно бы поставил на место. Но он лишь жалко скулит, стоит чужим горячим и сухим губам прижаться к его рту в жадном, забирающем саму душу, поцелуе.       Обычно боги даруют жизнь. Обещают лучшее будущее для своих последователей и последовательниц. Дотторе – лже-бог, кто-то равный по силе, но оскверняющий саму суть божественности своим существованием. Он умел созидать и преображать, был силён в этой стезе как никому изначально смертному не удавалось быть. Но, в отличие от архонтов, исцеление Доктора было извращённым эгоизмом ради подтверждения величия собственного ума. Все, кто оказывался в его руках, оставались такими же подконтрольными ему, будь то безликий человечишка или же странно дорогой искусственный бог.       Иной раз выдаваемый за просто желанную куколку в порыве отрицания собственной человечности.       Дотторе раздвигает его острые коленки почти грубо, резко и властно, и Скарамуш ойкает в поцелуй, тем самым податливо приоткрывая рот. Всё становится ещё более извращённо и почти грязно. Вокруг никакой эстетики и лоска, никакой чистоты, лишь пыльность и затхлость заброшенной больницы, и единственные две живые души в этом архонтами забытом месте предавались утехам, с трудом называемыми истинно любовными.       Скарамуш чувствовал жар внутри и снаружи, в тех местах, где Дотторе кусал его, после будто извиняюще проходясь влажным языком по алеющим меткам. Он менял положение юноши так, как самому вздумывалось: уложил Скарамуша прямо на стол, вжимая в поверхность дерева.       – Будь послушным мальчиком, куколка, – почти пропел Доктор, ловя отталкивающие его в капризном протесте руки. Он поцеловал мягкие ладони, даря, наконец, дразнящую ласку, прежде чем сжать запястья и зафиксировать их над головой Скарамуша.       – Ты наглец, Доктор, как ты обращаешься с будущим божеством? – Голос юноши шипящий, неискренне гневливый, скрашенный сбивчивым дыханием и затуманенным взглядом.       – Ох, правда? Но кто же создал это божество, как думаешь?       Свободной рукой, всё ещё обтянутой перчаткой, Дотторе скользит вниз по шее, в вырез светлых одежд, ныряя под лёгкую и мягкую ткань. Он гладит грудь, небрежно задевает соски, затвердевшие и чувствительные от возбуждения, и Скарамуш почти мечется, кусает губы в протестном желании не выдавать собственной заинтересованности.       – Я создал тебя. И если есть кто-то выше, чем боги, то сейчас он перед тобой.       Руки Скарамуша отпускают, но он всё равно не возвращает их на место, цепляется пальцами за край стола и смотрит на Доктора затуманенными, слезящимися глазами. Прекрасные бело-лиловые одежды вздёрнуты, а бельё оказывается снято быстрым и ладным движением. Юноша смутился бы, но Дотторе знал каждый миллиметр его тела.       И ладони, несколько огрубевшие от долгой работы, ведут от коленей вверх, по внутренней стороне бёдер.       – Такой нежный, как цветок лотоса, – горячечно шепчет Дотторе, опускаясь на колени перед юношей. Он удобно устраивает тонкие красивые ноги на своих плечах и ближе пододвигает к себе податливую куколку за бёдра. – Каждый раз так приятно тебя портить.       Скарамуш почти задыхается, когда умелые пальцы, знающие, что такое работа с грубыми материалами, сжимают его ягодицы по-хозяйски. Он поджимает пальчики на ногах и почти хнычет, когда Дотторе зарывается лицом меж его бедер, игнорируя истекающий смазкой аккуратный член. Однако дразнящие поцелуи совсем рядом с очаровательно розовой дырочкой вскоре закончились, и Скарамуш почти вскрикнул, когда горячий язык широким мазком прошёл по чувствительным складкам. Доктор довольно хмыкнул, продолжая ласку, надавливая языком на колечко мышц и чуть входя кончиком. Он дразнит развратно-влажными касаниями, заставляет метаться и хныкать просяще. К языку присоединяются пальцы – от одного до трёх, растягивая его так же тягуче-медленно, как и всё, что вытворял с ним мужчина. Дотторе прекрасно умел доводить: никакой прямой стимуляции члена, зато жадные прикосновения рук к бёдрам до растяжки – следы от пальцев останутся обязательно, хотя бы до завтрашнего утра, – и скользящий, надавливающий и юркий язык между его ягодиц вкупе со стимуляцией изнутри были достаточным стимулом дойти до края.       Но сам Доктор не наигрался достаточно. Он отстраняется и поднимается, небрежно перемещая ноги Скарамуша себе на пояс.       – Скрести пятки, детка, ну же, – Дотторе улыбается властно, и, даже учитывая предыдущую позицию, ни у кого не хватит смелости назвать его подчиняющимся. Он шлёпает юношу по бедру, поторапливая, и тот сглатывает и слушается, не в силах связно мыслить, так нагло отдалённый от оргазма.       – У тебя напрочь отсутствует чувство стыда, Дотторе, – бормочет Скарамуш, смахивая прилипшую ко лбу чёлку, а после – приподнимаясь на локтях, будто бы отстранённо наблюдая за тем, как мужчина расстёгивает брюки, не утруждая себя тем, чтобы раздеться полностью.       Доктор использует масло в маленьком флаконе и входит почти на всю длину, выбивая из Скарамуша ещё один стон. Сдерживаться не приходилось – здесь их услышат, разве что, призраки прошлого.       – Удивительные выводы, куколка, поражаюсь твоей дедукции! – Дотторе скалится, склоняется к юноше, совсем раскрасневшемуся и такому очеловеченному в своёй равращённости, приукрашенной девственно-нежными цветами лёгких одежд. Мужчина оказывается внутри полностью, заполняя всё такого же узкого Скарамуша, заставляя его жмуриться в удовольствии, но сразу распахнуть глаза в удивлении, когда рука Дотторе оказывается на его шее, поглаживая указательным и большим пальцами места под подбородком. – Я бы поаплодировал твоей находчивости, но, увы, заняты руки.       Он слегка надавливает на шею, и пусть перекрытие кислорода для божественной куклы носит чисто номинальный эффект, как и его поступление, такой жест говорит о другом.       – Ты ведь знаешь, кому должен принадлежать? Кому ты обязан тем, что имеешь и получишь?       Выдержка Дотторе великолепна – его алые глаза блестят в полумраке, а слова не дают полностью погрязнуть в ощущениях от размашистых и глубоких движений, выбивающих дух.       – Ты моя маленькая куколка. Карманное божество. Только я знаю, каков ты настоящий, – сладко произносит Дотторе, лишь едва срываясь на рычащие нотки, продолжая методично втрахивать Скарамуша в стол, всё так же сжимая тонкую шейку слегка, предупреждающе. – Такой горделивый и резкий на публике, ты становишься настоящим безобразием, когда я рядом. Такой просящий и грязный… Забавно очаровательный.       Скарамуш стонет не то от стимуляции, не то от слов, заставляющих копящиеся слёзы сорваться и потечь по горящим щекам. Он кладёт свою ладонь поверх руки Доктора на его шее, не сжимая и не отталкивая, но чувствуя ещё один, больший тактильный контакт.       Он ничего здесь не контролирует. Всё в руках Второго предвестника. Он сам – в руках Второго предвестника.       – Скажи мне, куколка, на что ты готов, чтобы кончить? Так забавно, что подобные человеческие вещи оказались для тебя так интересны… – Дотторе ослабляет хватку на шее и поглаживает кожу пальцами, массирует, отвлекает от собственных грубых движений внутри юноши. Вторая ладонь ложится на живот, слегка надавливая, заставляя Скарамуша ещё лучше ощутить член Дотторе внутри.       – Представь, что было бы, обладай ты маткой. Она бы располагалась вот здесь, – низким голосом рассказывал Доктор, поглаживая место внизу его живота. – Зная тебя настоящего, ты бы умолял меня сделать тебя беременным, правда, дорогой?       – Ч-что это ты позволяешь себе говорить?..       Вопреки словам, Скарамуш сжался, выдавая себя с головой.       – Да, да, да, ты можешь тысячу раз повторить о высшем предназначении… Но все мы знаем, для чего и для кого ты на самом деле создан, мальчик.       Над ним опасно склоняются, и Дотторе входит так чертовски глубоко, что все контраргументы оседают на языке, превращаясь в стон-всхлип, такой жалкий и такой нуждающийся.       – Ты создан для того, чтобы тобой обладали, куколка, – он почти касается кончиком носа алеющего ушка Скарамуша. — Для того, чтобы тобой обладал я.       Этого достаточно, чтобы довести возбуждённого, разгорячённого и разбитого юношу до края, и он кончает лишь от внутренней стимуляции и слов этого змея-искусителя, дьявола, возомнившего себя богом, его…       Нужные слова теряются в путаных мыслях. Скарамуш потерян в посторгазменной неге, слишком чувствительный, чтобы концетрироваться на чём-то помимо рвано-сбитых толчков, пока Дотторе не кончает, наполняя его. Обычно у Скарамуша были силы поворчать, но сейчас…       Он так вымотался.       Его одежду оправляют, скрывая красивые зацелованные ноги под бело-лиловым одеянием, а самого Скарамуша берут на руки, крепко сжимая. Он прячет лицо, утыкаясь в грудь Доктора, и слышит над головой смешок.       – Пора возвращаться, куколка. Работа не ждёт.