Страсти по-Гиассовски

Карен спрятала руки за спину и яростно скомкала только что вытащенный листок. Затем подняла глаза на Милли и с улыбкой предложила: – Я думаю, Шарли справится с этим гораздо лучше. Упомянутая Фенетт тут же вскинулась с такой готовностью, что от её рвения стало даже страшно. Карен на всякий случай отодвинулась от потенциальной и довольно опасной конкурентки и уточнила: – Мне точно нельзя отказаться? – Конечно, нет, – хохотнула президент. – На то он и жребий, чтобы всё было честно. Кодзуки страдальчески вздохнула и вновь напомнила себе, что, если бы не притворялась слабачкой, её бы и весь студсовет не удержал. Когда сегодня утром она переступила порог класса, то сразу почувствовала неладное. Началось это с отсалютовавшего ей Ривала, взгляда Шарли,полного отчаяния, и неожиданно притихшей Милли. Кодзуки даже сделала шаг назад, делая вид, что забыла очень нужную вещь дома, но появившаяся из ниоткуда блондинка вцепилась в рукав пиджака и встала перед дверью, перекрыв единственный путь к отступлению. Сделав неуловимый жест, она вытянула из рук Нины небольшой бархатный мешок и сунула его под нос Карен. – Что это? – подозрительно спросила «пленная». – В целях повышения культурного уровня академии, – торжественно начала президент, – знакомства с литературными шедеврами нашей великой Империи, а также потому, что мне было скучно всю эту неделю, мы решили поставить в стенах нашей академии пьесу «Ромео и Джульетта». – Ах, вот как, – кивнула Карен. – Жаль, что на ближайшее время я занята… – Все дела отменяются, – пресекла все отговорки Милли. – Приказ президента. Вот, – она протянула мешочек, – в красном – роли для девушек. Наследница Стадтфилдов боязливо засунула руку в мешок и нащупала бумажку. Растерянно проговорила: – Тут всего одна. – Я знаю, – расплылась в улыбке Милли. Собрав всю свою волю в кулак, ас Чёрных рыцарей разжала ладонь и прочитала написанное беглым почерком имя «Джульетта». – А кто Ромео? – как можно равнодушнее поинтересовалась Кодзуки. – Кто знает... – Эшфорд приняла загадочный вид. Карен оглядела присутствующих в классе. Вся женская половина собралась в полном составе, но вряд ли им отдадут мужские роли. Значит, осталось три кандидата. Но в помещении сидел один Ривал, и по его хитрому лицу угадать, кого он играет, было совершенно невозможно. Повисшую паузу прервал звук открывшейся входной двери. В кабинет вошёл Лелуш, и президент, не потрудившись даже объяснить, что происходит, протянула ему синий мешочек со словами: «Вытяни бумажку». Тот, привыкший к причудам девушки, спокойно засунул в мешочек руку и выудил свой приговор. Лица всех собравшихся засияли торжеством. Ну, почти всех. – И что мне делать с этим «Ромео»? – повернулся к Милли Ламперуж. – Играть!– возвестила его Эшфорд. И не дожидаясь, пока Лелуш осознает свою незавидную участь, объявила: – Если в этом помещении есть хоть один человек, противящийся данному решению, пусть скажет это сейчас! Она обвела взглядом подчинённых, пропустила возмущённый кивок Шарли, найдя глазами Ламперужа, который набрал полные лёгкие воздуха для громкого «да!», ловко обежала сзади и сцепила руки у него на лице, не давая проговорить ни слова. – Ну, раз все согласны, то приступим к репетиции! – Милли отпустила громко мычащего вице-президента и стала преспокойно раздавать распечатки с ролями. Лелуш, которому не удалось самостоятельно выбраться из цепких рук блондинки, обречённо уселся за стол. Ему с тоской подумалось, что, взбреди ей в голову захватить Британию, она проделала бы это без всякого гиасса. Её энергия и напор заставляют подчиняться даже его – принца британского! – так что остальные люди просто последовали бы за Эшфорд, думая, будто всё происходящее – очередной карнавал. Он привычно сложил пальцы и оглядел друзей, отметив, что кого-то не хватает. Вдруг его осенила мысль. – Так ведь ещё Сузаку не тянул жребий! – счастливо заметил Лелуш. – Тянул, – поспешила разочаровать его Милли. – Конечно, не сам. Он был занят, но по телефону попросил меня достать бумажку за него. Он – Тибальт. Вот видишь, мне доверяют, – она самодовольно похлопала рукой по злосчастному мешочку. – Так значит, оставалась только эта роль? – догадался Ламперуж. – Ну да. – Мучительница пожала плечами и улыбнулась со всей очаровательностью, на какую только способна. – Да и про Карен было уже известно. Но зачем портить веселье, правда? – Что? – вскричала Кодзуки, до сих пор молча переваривавшая мысль, что ей придётся играть партнёршу этого наглого британца. – Не переживай, из тебя получится отличная кормилица, – усмехнулся Лелуш, решив, что именно этой роли удостоилась Карен. – Вообще-то, я кормилица, – подала обиженный голос Шарли. Лелуш резко оглянулся и поспешил загладить вину: – Тебе очень подойдёт эта роль, Шарли. – Хочешь сказать, что я похожа на пухлую служанку?! – взвилась та. – Нет, я… Ты не так поняла… В кои-то веки решив спасти своего главного зама, Милли усадила Шарли обратно на стул и обратилась к растоптанному морально и физически Лелушу: – Карен – Джульетта. Поздравляю, вы будете прекрасно смотреться вместе. – Сомневаюсь, – фыркнул Лелуш. – Думаешь, тебе подошла бы другая партнёрша? – холодно осведомилась Карен, хотя в душе у неё клокотал вулкан ненависти, готовый взорваться. Она представила, как берёт мерзкого Ламперужа бронированной рукой Гурена и закидывает куда-нибудь в направлении Антарктиды, где этому парню с ледяными фиолетовыми глазами самое место. Представив описывающего дугу и скрывающегося за горизонтом Лелуша, Карен успокоилась и медленно выдохнула. Чёрт, лучше бы осталась в штабе, с Зеро и ребятами. – Не я это сказал, – поддел он и отвернулся, прекращая этим движением перепалку. Карен задохнулась от возмущения, но высказать ему при всех своё мнение не могла. «Ты ещё попляшешь у меня, выскочка». Вот так и встретило её сегодняшнее утро. *** День выступления. Восемь утра. Всё возможное для выступления было сделано и даже невозможное. Например, Сузаку умудрился отпроситься у своего не совсем адекватного начальства. Ллойд, услышав про постановку, долго ржал, и Куруруги, с трудом разобрав сквозь всхлипы и истеричные хлопки рукой об стол заветное «иди», поспешил сбежать из штаба, пока его блондинистый шеф не передумал. За кулисами царила обычная суета, которая всегда бывает перед выступлением. Все куда-то бежали, улыбались друг другу, говорили: «Не волнуйся, всё будет здорово», - а потом вспоминали, что и костюм не проверен, и с партнёром неплохо бы ещё раз отрепетировать, и, округлив глаза от вырисовавшегося списка дел, бежали исполнять хотя бы его часть. Карен осторожно выглянула из-за кулис, отметив про себя, что у неё появилась новая фобия – боязнь сцены. «Порадовавшись» открытию, она зашагала в сторону собравшейся стайки актёров во главе с президентом. Они рассматривали список с напечатанной очерёдностью сцен. Вот так всегда: висит себе программка на самом видном месте, и до неё никому нет дела. Но стоит одному заинтересоваться, как из ниоткуда набегает толпа таких же любопытных, и они стоят, сопят друг другу в ухо, но стараются хоть взглядом урвать кусок белой бумаги с прыгающим из-за чьей-то трясущейся руки текстом. – Так, ребята, пробежимся снова по сценарию. Сначала ссоримся мы, чета Капулетти и Монтекки, потом появляются наши Ромео с Бенволио, затем… Ай, ладно, – Милли махнула рукой, – разберётесь сами. Сузаку, постарайся как можно натуральнее сыграть брата Джульетты. Представь, что твою любимую младшую сестрёнку уводит какой-то юнец из противоборствующей семьи. Разве можно отдать ему свою малышку? Президент красноречиво посмотрела на Лелуша. Тот даже не поднял глаз, невозмутимо проигнорировав выпад. Сузаку, который стоял за спиной Нины и просто умирал от щекотки из-за её кудрявых волос, находившихся так близко к его левому уху, кивнул: – Как скажете, президент. – Вы бы так мило смотрелись вместе, будь и правда родственниками, – умилилась Эшфорд-младшая. – Гхм, может быть, – почесывая зудящее ухо, ответил Куруруги. – У них даже больше общего, чем ты себе представляешь, – хмыкнул Ламперуж. Наполовину японка Карен резко развернулась на каблуках, но Лелуша и след простыл – он успел смыться вместе со своим другом как в жизни, так и на сцене, Ривалом-Меркуцио. Однако Милли была слишком занята своими мыслями, чтобы обратить внимание на эту поистине острую тему для разговора. Она встала перед актёрами и вопросила: – Вы это чувствуете? – Ты о чём, президент? – опасливо осведомилась Шарли. – Дух единства! – почти прокричала блондинка и сжала кулаки. Все, кроме Сузаку, поморщились от её громкого возгласа. Куруруги повезло больше: он как раз чесал ухо и получил только половину ударной волны от голоса президента академии. – Да-да. – Невесть откуда взявшийся Ривал махнул рукой. Он покачал длинным пером, украшавшим его берет, аккуратно вытянул из рук Милли сценарий, повесил его обратно на стену и повернулся к девушке. – Нам ведь уже пора, президент? – Думаю, что да, – пропела она и живо разогнала всех по своим местам. Итак, представление началось. Лелуш не запомнил, кто первым выступал на сцене: он проговаривал про себя свою роль. Даже обладая великолепной памятью, он находил, что не совсем сподручно учить выданный тебе кусок текста, когда сидишь в найтмере, а на твою жизнь постоянно покушается этот хмырь в белых доспехах. Так уж получилось, что в некоторых строчках зияла самая настоящая дыра. Его молчаливое проговаривание прервал Ривал, утащив к сцене, где со всем размахом развернулся бал-маскарад, копирующий одно из безумств, которое Милли устраивала, вдохновившись идеей Средневековья. Лелуша буквально вытолкнули на сцену. Он кое-как затормозил и тряхнул головой, раньше времени сбросив капюшон плаща. Но не был бы он Зеро, если бы стеснялся таких мелочей. Парень самоуверенно выпрямился и спокойно стал цитировать недавно повторённые строки: – Добра не жду. Неведомое что-то, Что спрятано пока ещё во тьме, Но зародится с нынешнего бала, Безвременно укоротит мне жизнь Виной каких-то странных обстоятельств. Но тот, кто направляет мой корабль, Уж поднял парус...*

*Здесь и далее перевод Бориса Пастернака.

Вся женская часть зрителей дружно вздохнула, покорённая величием принца с фиолетовыми глазами. Стройная фигура и уверенная осанка, средневековый наряд (сшитый, между прочим, по клише Лелуша) превращали его в настоящего шекспировского Ромео. Тут на сцене появилась Карен, блистая в шикарном наряде, украшенном разноцветными камнями, и улыбаясь зрителям. Милли категорически запретила надевать парик, говоря, что это их личная интерпретация пьесы, поэтому девушка немного украсила волосы заколками и в таком виде пошла покорять Ромео. Ромео покорился, они обменялись взглядами, заметными даже на последнем ряду зала, хотя мало кто из зрителей понял, что напряжение в их глазах возникло далеко не от страсти. За спиной Ромео, как и полагается по сценарию, в обличии ревнивого мавра возник Сузаку, схватился за шпагу, но собравшаяся знать его увела. Сцена затемнилась, и уже через полминуты оказалась украшена совсем иными декорациями. То, каких жертв стоило Милли выбить из дедушки кусты роз из фамильного дендрария и настоящий (!) мраморный приступ для балкона, не знает никто. Однако представшая перед зрителями картина получилась живописной и очаровательной, и неискушённые зрители обменялись восхищёнными взглядами. На этот самый балкон шагнула Карен, удивляясь проворству президента: она умудрилась найти рабочих, чтобы те прикрутили балкон к задней стене сцены всего за десять минут до выступления. Кодзуки оперлась о бутафорские перила и вздохнула: – Ромео, как жаль, что ты Ромео! В этот момент на сцену прокрался Лелуш. Ривал, ответственный за имитацию звука, переборщил с динамиком, и получилось так, будто сквозь кусты роз продирался как минимум лось. Завершив свою миссию, Ламперуж встал под балконом и произнёс: – Проговорила что-то! Карен наклонилась к нему. Её лицо было прикрыто волосами, а в голосе такая грусть, что даже полено бы растаяло. Но не Лелуш: он еле сдерживался, кривя губы в ухмылке. Карен наклонилась еще ниже и… Осознание того, что перила, в отличие от приступа, не мраморные, не прикручены ни к чему и держатся исключительно на обещании рабочих и клее, пришло лишь тогда, когда девушка с криком полетела на пол. Лелуш, как истинный джентльмен, сделал шаг, чтобы поймать ее, но смог схватить только перила, сопровождавшие Кодзуки в падении. Они сыграли не последнюю роль: Карен, вставая, зацепилась за них своим длинным шлейфом и вновь осела на сцену, щедро поделившись платьем с этим бесчувственным куском картона. Запутавшийся в тканях юбки Лелуш наконец снял её с головы, пнул в сторону виноватые во всех грехах перила и подал руку ошарашенной Кодзуки: – Мне не подвластно то, чем я владею. Моя любовь без дна, а доброта – как ширь морская. – …или как твоя юбка, – кисло прошептал Ламперуж, поднимая девушку. Джульетта любовно наступила ему на ногу, по достоинству оценив признание. За сценой послышался шум – это подходило дорогое семейство молодой влюбленной, поэтому парочка поспешила скрыться за кулисами. Карен шла боком, отворачивая от зрителей сторону с порванным шлейфом, а следом хромал Лелуш, сумевший сохранить величественный вид. Оказавшись за сценой, они в изнеможении рухнули на пол. Ривал же в тот момент шваброй пытался затащить картонку, некогда именовавшуюся «перила». – Могла бы оставить это на потом, – недовольно заметил Лелуш, потирая ногу. – Чья бы корова мычала. – Карен взмахнула остатками ткани. – И что мне с этим делать? – Давай помогу, – вздохнул Ламперуж. – У нас ещё есть время до следующего выхода. – Ты когда успел научиться? – Девушка с удивлением наблюдала, как парень ловко зашивает струящуюся материю, и отметила, что у него действительно хорошо получается. – Да так, приходилось как-то, – отмахнулся Лелуш и уже раздражённо добавил: – Не крутись. Решив, что её спаситель так и подавиться иголками во рту может, Карен отвернулась и стала разглядывать не очень интересную стену. – Уже почти закончил. – Лелуш стёр с лица испарину. Если у него ничего не получится с Черными рыцарями, всегда можно пойти в швеи: богатейший опыт в наличии. Он перевёл взгляд на сцену, чтобы рассчитать оставшееся время, и вдруг понял, что сценарий обогатился новым сюжетом. Будто прочитав его мысли, Карен также обратила внимание на выступающих. Бедная Шарли в роли кормилицы уже добрые девять минут пела и танцевала, рассказывая о нелёгкой жизни крестьянки, пока господа Капулетти с восторгом следили за её действиями, в то же время бросая взгляды на замерших Ромео и Джульетту, которые должны были появиться на сцене давным-давно. Милли подпевала, а её муж, синьор Капулетти в исполнении графа Ллойда, откровенно ржал, забавляясь выступлением. Конечно, на эту пьесу он пришёл не по своей воле: просто его невеста пригрозила, что в противном случае наследуемый семьёй Эшфордов Ганимед он увидит не раньше собственных внуков. У гениальнейшего ума всех времён не оставалось выбора, кроме как выйти с шантажисткой на сцену и, как оказалось, не зря. Лелуш замахал руками, показывая, что они готовы, и Капулетти вместе с облегчённо вздохнувшей и изрядно вымотанной Шарли покинули сцену. Публика зааплодировала, принимая происходящее за настоящий сюжет пьесы и удивляясь, как разносторонне написана трагедия. На самом деле, людей, читавших это произведение Шекспира, можно было сосчитать по пальцам. Британия больше фокусировалась на истории своей великой державы, и на произведения драматургов, хоть и известных, как-то не находилось времени. Выступающим оставалось только радоваться: они импровизируют на сцене, а зрители оценивают их актёрское мастерство. Карен с наспех надетой фатой в сопровождении Лелуша появилась на сцене если не вовремя, то хотя бы «наконец-то», как вздохнула Шарли. Молодую пару обвенчал отец Лоренцо, говоривший хоть и старательно низким, но всё-таки женским голосом. У Лелуша мелькнула мысль, что романтики в академии перевелись, раз даже на мужскую роль пригласили девушку. Слёзно поклявшись друг другу в вечной любви, новоиспечённые Монтекки испарились. Ромео на радостях уже последовал за возлюбленной, но его перехватил Ривал, возвращая на сцену. А Лелуш-то и забыл, что у них будет сцена ссоры с Тибальтом. Сузаку, напустив самый серьёзный вид, какой только смог сделать, уже поджидал своего соперника: – Отстаньте! Вот мне нужный человек. Парень махнул шпагой и указал ею на Ламперужа. Ривал поспешил вмешаться: – Ваш человек? К чему же он приставлен? По-видимому, состоять при вас Противником на вашем поединке. Тибальт набрал полные лёгкие воздуха и выдохнул: – Ромео, сущность чувств моих к тебе Вся выразима в слове: ты мерзавец. «Еще какой!» – согласилась бы вся британская армия, у которой Зеро и сон, и покой отнял. Но о его личности никто не догадывался, поэтому единственным, высказавшим ему свое «фи», да и то по сценарию, остался переодетый Сузаку. Лелуш с убедительностью цитировал Шекспира, как будто он и был автором пьесы. Куруруги снова вдохнул воздух и… выдохнул. И всё. Потому что забыл слова. Он растерянно посмотрел на Лелуша, который был бы рад помочь, но из-за нехватки времени на чужие слова не обращал внимания в принципе. Японец перевёл взгляд на зрителей и услышал тихий девичий шепот, доверительно сообщающий строки роли. На первом ряду сидела Наналли и суфлировала: такова была её роль в постановке. Честный и упёртый, как баран, Сузаку наотрез отказывался, чтобы ему подсказывали, и твёрдо обещал выучить свои слова, и согласился на помощь Наналли только потому, что она сама предложила. Теперь же он благодарно взирал на неё со сцены и, разобрав, наконец, первую строчку, повторил и с воодушевлением продолжил рассказывать сам. И пусть от избытка чувств он добавил пару новых предложений – кого это волнует? Тем более, что, судя по реакции зала, драму читали только актёры. Наналли счастливо улыбнулась и погладила Артура, которого взяла с собой, чтобы тот полюбовался на игру хозяина. Кот поддерживал Куруруги единственным возможным способом всех представителей своего вида, а именно – дрых на коленях наследницы британского престола. Он даже ухом не пошевелил, когда Сузаку проткнул шпагой Меркуцио, и Ривал, корчась, распластался на полу. Ромео, как человек ответственный, горячий да ещё и злопамятный, пошёл мстить Тибальту за своего друга. Лелуш, будучи принцем британским, мог похвастаться великолепным владением шпаги, поэтому он совершил выпад в сторону соперника строго между правым боком и левой рукой. Вот только не стоило забывать, что и Сузаку был отлично тренирован, поэтому он тут же увернулся от укола на приличное расстояние. Затем, пробормотав что-то вроде: «Извини, привычка», - сам напоролся на шпагу и рухнул у ног Ромео. Потом он перекатился на спину, вспомнив, что на репетиции лежал именно в таком положении. Публика, списав махинации Тибальта на полу на предсмертные муки, зааплодировала меткому Лелушу. На сцену вышла Карен, сокрушаясь, что её возлюбленный оказался таким искусным бойцом, но любовь оказалась сильнее, и она его простила. Заскучавший на руках у Наналли Артур спрыгнул на пол и через пять секунд оказался на сцене. Лелуш, не заметив подкравшегося сзади наказания, сделал шаг вправо, разом исключив все возможности избежать падения. Как и следовало ожидать, он зацепился ногой за кота и, хватаясь руками за воздух, рухнул на колени. К сожалению, в этот спасительный воздух затесалась юбка Карен, и Лелуш, завершая своё грациозное падение, захватил и кусок платья. Зрителям предстала неожиданная, но впечатляющая картина: за спиной стоящей к залу боком Карен, в её ногах, застыл Лелуш, всё ещё по инерции сжимающий шёлковую материю. Обернувшись на хруст, исходящий от наспех, но, несомненно, талантливо заштопанной Лелушем ткани, Джульетта глазами, полными ужаса, уставилась на разнесчастную юбку. На лице Кодзуки застыл немой вопрос: «Почему всегда я?» Все находящиеся на сцене герои сконцентрировали внимание на внезапном проявлении чувств между молодыми влюбленными, пока повисшее молчание не нарушил стон, донесшийся от трупа Тибальта: Артур настиг свою цель. Пушистый мститель с наслаждением укусил ногу Сузаку, который, демонстрируя невероятную рыцарскую стойкость, даже не пошевелился, чтобы отбиться от животного. Лелуш, не в силах остаться в стороне, видя, как его лучший друг страдает, встал с колен (Карен быстро развернулась к зрителям лицом, закрывая огромную дыру в платье с прекрасным видом на её спортивные ноги) и отпихнул ногой обнаглевшего кота, которому приспичило охотиться на Куруруги во время выступления. Артур с мявком умчался за кулисы. Поймав благодарный взгляд Сузаку, Лелуш вернулся к раскрасневшейся Кодзуки. Он вздохнул, поняв, что всё изначально шло не по сценарию, и решил поторопить события, напрямую проводив Джульетту к отцу Лоренцо. Недоумевающий взгляд Карен сменился осознанием скорого завершения их мук, и девушка послушно пошла к монаху. На сцену парень вышел, только когда увидел лежащую на постаменте Карен. Из её платья торчали нитки, оно как-то странно было сборено сзади, но в целом девушка очень красиво и трогательно смотрелась в воссозданном, опять-таки, силами Милли «Капулеттихранилище». Лелуш запрокинул голову, делая вид, словно пьёт отраву, и картинно рухнул у ног Кодзуки. Услышав звук падающего тела, девушка открыла глаза и села. Джульетту тут же встретил монах, сообщая то и дело меняющимся голосом события минут минувших. Ламперуж спокойно лежал на полу, наслаждаясь тем, что его никто не трогает. Вдруг послышался знакомый шёпот: – Хочешь жить? Я могу дать тебе для этого силы. Он резко распахнул глаза и увидел над собой монаха, глядевшего на него золотистыми глазами, в которых читалась откровенная издёвка. Из-под капюшона выбилась едва заметная зелёная прядь волос. У Ромео просто сдали нервы. Лелуш закрыл глаза, не желая препираться с С.С., которая только этого и ждала, и стал прокручивать в голове единственную мысль: «В отпуск мне пора. Заработался». Затем он резко повернул голову, испугавшись, что Карен услышала этот провокационный шепот, но тут же успокоился: девушка надрывно воскликнула: – И за твоё здоровье пью, Ромео! И через секунду оказалась рядом с ним на полу. – Объявляю вас трупом невесты и её жертвой! – хихикнула С.С., даже не подумав и дальше притворяться мужчиной. Потом, оказавшись на середине сцены, решила всё-таки не срывать до конца выступление и c чувством произнесла: – И нет печальней повести на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте! Зал взорвался аплодисментами, весь студсовет вышел на поклон, даже Артур устроился на краю сцены и умывался. На сцене показались все, кроме главных актеров. Лелуш быстрым шагом направлялся в ближайшее турагенство за путёвкой хотя бы на пару дней, а Карен, отодрав мешающуюся ткань от юбки, заперлась в гримёрке и названивала Зеро. Во-первых, он – единственный, кто мог её понять, во-вторых, – кажется, она слышала голос зеленоволосой сообщницы, и требовалось убедиться, что та не проникла к ним на выступление. Кодзуки ещё раз резко дёрнула юбку, раздирая последние куски, которые Лелуш смог зашить так капитально, тогда как остальные, самые нужные, пропустил. И вот результат. Ещё и провоцировал весь день. Карен прислонилась спиной к двери и с тоской подумала: «Представляешь, Зеро, с кем мне приходится работать?» Зеро представлял, ещё как представлял.