Shaking

Его руки дрожали       Погребальный костёр, который стоял между ними двумя, горел все выше и выше, и восходящий поток заставлял волосы Эдны Конрад дико развиваться вокруг её лица. Тлеющие угли танцевали, и играли на ветру, как последние игры пары детей, горя в воздухе всего мгновение, а затем навсегда исчезая. Ключник всё ещё не мог разобрать, почему Эдна решила взять его с собой в дом. Она не поняла? Что он был опасен? В любой момент, он может сорваться — да что угодно, кроме громкого шума, может вывести его из себя. Однако она упорствовала, возможно, даже перед лицом неодобрения своего набитого соотечественника. Он не мог поверить, что соглашался с чучелом животного, а не живым дышащим человеком, но когда этот дышащий, живой, упрямый и красивый человек вел себя так упрямо перед лицом такой очевидной опасности, это оставляло ему мало возможностей.       Ключник моргнул, переводя взгляд с огня на невозмутимое лицо Эдны, и сглотнул. Это была еще одна из его проблем. Эдна была прекрасна, особенно сейчас. Даже всё жестокое обращение с ней со стороны врача в лечебнице не смогло лишить ее природной мягкости. Ее буйные фиолетовые локоны развевались, как ленты, рассекающие воздух, а глаза, часто милые и озорные, были прикованы к её горящему прошлому, наблюдая, как балки проваливаются сквозь прогнивший потолок и изъеденная молью мебель гибнет в огне. Свет врезался в ее тело, отбрасывая красные и желтые блики на ее лицо, как неспокойная вода — как море. Океаны света, которые сдерживали тени и омывали его самого, достаточно, чтобы согреться на свежем ночном воздухе. Его руки поднялись, чтобы обхватить себя за плечи, и хотя он не нуждался в них, чтобы согреться, ему нужно было держать себя в руках. Дрожь, начавшаяся в его руках, распространилась по всему телу, и он чувствовал, что в любой момент просто развалится на куски, органы и все остальное. Это была его проблема. Когда было слишком много шума. Когда было слишком много свободы. Когда было слишком много красоты.       Он медленно, неторопливо сделал несколько шагов по направлению к Эдне. Это было все равно, что брести по грязи или глине, обхватив себя руками, отчаянно пытаясь удержаться, и как только он оказался в пределах досягаемости рук подлой женщины, он взял свои руки, и он протянул их, и он сильно дрожал… «Не надо», — её голос прозвучал правдиво, пронзив его голову и сердце, как стрела, быстрая и яростная. Она повернула к нему голову, и он с ужасом понял, что она его не боится. Даже после того, что он сделал. Даже когда его руки были на уровне её шеи. Он сглотнул. «…Я собираюсь причинить тебе боль». «Нет», — сказала она, поворачивая голову к нему лицом. Если Харви и хотел что-то сказать, то на данный момент он хранил молчание. Рот Эдны дернулся вверх, и на нём внезапно появилась легкая улыбка, от которой у него перехватило дыхание. «Ты бы никогда не причинил мне боль». «Это неправда», — сказал он, качая головой, его собственные волосы упали ему на лоб. Мыться в лечебнице было… тяжелым испытанием, особенно в наручниках на все тело. Он представил, что уже некоторое время как следует не принимал душ. Еще одна причина уйти от него, связать его и оставить где-нибудь, чтобы его нашли, или обуздали, или, или…       Руки. Он открыл глаза, не сознавая, что они закрылись, и все его тело затряслось, и он увидел, как изящные руки Эдны с тревогой сжимают его собственные. Она сделала неуверенный шаг ближе к нему, как будто поставила ногу на натянутый канат, и он инстинктивно попытался отстраниться, но трясина, которая держала его, удерживала его чувства на месте. Она взяла его руки и бесстрашно поднесла их к своему горлу, словно подзывая его. Чтобы соблазнить его сомкнуть руки на ее тонкой, покатой шее… но даже когда его разум метался и сталкивался сам с собой, а тело сотрясалось так сильно, что ему казалось, что это может потрясти землю… он не сомкнул пальцы. Он дышал неглубоко, наполовину прислушиваясь к приближающимся пожарным машинам (они были бы идеальны, чтобы поймать его и вернуть в безопасную комнату с мягкими стенами), но ужасно восхищенный собственной неспособностью причинить вред Эдне. Ни в церкви, ни сейчас. Она все еще улыбалась, и это сбило его с толку, и его рука поднялась, чтобы остановиться на её челюсти, переходя от того, чтобы почти задушить её, к тому, чтобы обхватить её лицо, как что-то драгоценное, что-то, что он боялся бы разбить, если бы грубо обращался с ним. «Видишь?» — сказала она, потянувшись вверх, чтобы смахнуть волосы с его лица. «Ты не сделаешь мне больно». Возможно, но он все ещё был напуган. Он всё ещё дрожал. Он все ещё держал её. На его лице появилось выражение растерянности и тревоги. Вся его прежняя учтивость и очаровательная обходительность исчезли, иссякли и сменились страхом, который ему становилось все труднее и труднее подавлять. Он попытался заговорить, но в тот момент это было совершенно невозможно. Она сбежала и раскрыла секреты своего прошлого, решив, что лучше всего уничтожить последний груз, связывавший ее с личной тьмой в шлейфе пламени. Почему же он все еще был в её жизни — именно сейчас, как никогда? Он не знал, что потянул её вперед, пока не сделал это. Он не знал, что делает, пока не закончил, а к тому времени было уже слишком поздно. Было слишком поздно возвращать назад внезапное жадное прикосновение его губ к её губам, неуклюжее и неопытное. Ключик никогда никого не целовал в своей жизни; большая её часть была посвящена причинению боли людям и неустанным попыткам не причинять её. Однако он надеялся, что у него получается совсем наоборот: его рот двигался навстречу её рту, а тело дрожало, словно он стоял на краю обрыва, одной ногой оторвавшись…       Самым тревожным, пожалуй, во всем этом моменте было то, как рука Эдны взметнулась к его горлу, обхватила его затылок, и она поцеловала его в ответ своими собственными несовершенными движениями. Для Эдны имело больше смысла никогда не целоваться — это было трудно, когда ты провёл десять лет в психушке, не имея возможности исследовать мир в годы своего становления. Итак, они двигались вместе, их губы переступили порог их неопытности и вошли во что-то совершенно новое. Её рот отодвинулся от его рта на считанные дюймы, а затем она отстранилась, едва дав ему достаточно времени, чтобы сориентироваться, но он, казалось, двигался на автопилоте, волна желания внутри него, которую он не знал, что скрывал, вышла на первый план, когда его губы коснулись её. Харви все еще был в другой её руке, болтаясь сбоку, но его вряд ли волновало, видит ли он или какие мысли у него могли быть в тот момент. Что имело значение, так это то, что его тело было прижато к телу Эдны, и что он мог обнять её, а она могла крепко обнять его и не дать ему развалиться.       Но он вздрогнул и понял, только когда поцелуй прервался — медленно, ни одна из сторон не особенно стремилась останавливаться, — что его дрожь прекратилась. Он остался с закрытыми глазами, слегка приоткрытыми губами, тело было подавлено, как в эпицентре бури. В конце концов его глаза открылись, и он уставился на Эдну. Она пристально смотрела на него, и его рука скользнула вверх, чтобы убрать волосы с её лица. Румянец залил его лицо, и её в ответ, и внезапно её руки взлетели ко рту. «Мы забыли о докторе Марселе!» — сказала она почти шёпотом. Что-то, что нужно было сказать, но слишком тихое, чтобы из-за него можно было сильно встревожиться. Ключник посмотрел на огонь, который, наконец, привлек внимание остальной части деревни, когда он схватил её за руку и потащил во двор, с глаз долой. Она показала ему незакрепленные планки в заборе, куда она отправится на поиски приключений с Харви, и они двинулись как одно целое, спасаясь из одного моря в другое. «Сейчас мы мало что можем с этим поделать», — сказал Ключник. Он взял её за руку и перестал дрожать. И он был цел.