Представляешь, как люди радуются?

Серёжа хотел умереть, исчезнуть, испариться, провалиться под землю, прекратить своё бессмысленное существование. Серёжа не хотел ходить по земле и дышать, не хотел засыпать и просыпаться, не хотел смотреть на счастливых людей, видеть, что у кого-то всё хорошо. Серёжа хотел плакать, биться в истерике, но весь запас слëз давным-давно иссяк. Серёжа хотел испытать хоть что-то. Что-то кроме всепоглощающего чувства вины, вскрывающего заново старые, едва зажившие раны, рассекающего тупым ножом растерзанную изломанную душу, ломающего остатки разлетевшегося на мелкие осколки сердца, царапающего лёгкие изнутри, выворачивающего наизнанку полупрозрачные остатки жизни. Серёжа был готов умереть, он был готов на всё, лишь бы эти страдания прекратились, только бы это остановилась, хоть на минуту, секунду, хоть на мгновение. Саднящая боль медленно убивала его разум. Дни пытали Разумовского длинной вереницей воспоминаний, немилостливо подкинутых ослабленным бесконечными потоками транквилизаторов и нескончаемым самобичеванием сознанием. Ночи морили жуткими кошмарами, выдëргивая Серёжу из омута сна с паникой, разрастающейся в груди подобно искре, за секунду превращающейся в масштабный пожар. В сознании оставалось лишь одно - страх. Железными путами он сковывал лёгкие, намертво впитывался в кожу, обдувал холодом дрожащее тело. Руки будто сами до синяков вжимались в плечи, пытаясь хоть как-то выпустить всепоглощающую панику. Дышать становилось настолько тяжело, что казалось, ещё чуть-чуть, мгновение, и смерть накроет Серёжу с головой. На деле он лишь проваливался в глубокий сон, укрывающий больной мозг лёгкой дымкой пустоты и безмятежности. В себя Разумовский приходил лишь утром, когда первые лучи холодного мартовского солнца, едва просачивающегося сквозь грязное закопчëнное окно, мягко золотили его съежившуюся от холода фигуру. Серёжа ненавидел просыпаться. Осознавать, что он всё ещё жив и ему снова придётся целый день продираться через ад на Земле, было не просто тяжело, это было одной из самых изощрённых пыток темницы, в которой Серёжа пребывал последние два месяца своей жизни. У него не осталось ничего. Он своим руками убил всё, что любил, всё, что у него было. Олег был для него целым миром, лишившись которого, Серёжа не знал что ему делать и как жить дальше. Всю жизнь он сопровождал его, поддерживая абсолютно во всём, за что бы Разумовский не взялся. "Ты сам в этом виноват" - билось в сознании день и ночь напролёт. Он понимал. Сам виноват. Надо было вовремя обратиться за помощью. Когда Птица ещё не до конца завладел его разумом. Когда ещё были силы сопротивляться. Ржавый протяжный скрип железной двери прервал саморазрушающие мысли, пронизывая утреннюю тишину и заставляя Серёжу резко вскинуть голову, боязливо оглядываясь по сторонам. Олег молча поставил поднос с завтраком на небольшой стол, положил рядом ежедневный выпуск газеты и, скользнув взглядом по сжавшейся фигуре, направился к выходу. - Олег! - отчаянно произнёс Серёжа, не успевая осознать собственные слова. - Олег... пожалуйста, умоляю, скажи хоть слово. Мне страшно. Ты снова лишь галлюцинация? Олег... Прости, я так виноват, я ни за что не наврежу тебе... снова. Птицы больше нет. Клянусь, его нет... Пожалуйста... Скажи хоть что-то... - На ужин будет лазанья. - приглушëнно-хрипло выдавил Волков, впервые за два месяца пересиливая себя и заставляя сказать хоть что-то. *** "Правила есть правила". Холод пробирал тело, едва воспоминание всплывало в памяти. Одинокие дни пролетали, будто минуты, оставляя позади всё. Всё, что было хоть немного для него значимо. Воспоминания о весёлой беззаботной молодости, раньше всегда приносящие спокойствие и умиротворение, сейчас служили лишь ещё одним напоминанием о том, что уже не будет как раньше. Не будет счастья. Олег ненавидел свою новую жизнь. Ненавидел дом, который он за кругленькую сумму купил у одного из знакомых наёмников, задействовав все свои средства, чтобы тот не пошёл писать донос об укрытии международного преступника. Ненавидел посёлок, в котором он закупал необходимые продукты, стараясь пробраться незамеченным и не вызвать подозрений. Ненавидел двор у дома, который был слишком большим и вызывал иррациональное чувство беспокойства, будто за каждым деревом кроется как минимум отряд спецназа. Ненавидел страх, липким слоем обволакивающий Волкова двадцать четыре часа в сутки. Ненавидел своё отражение. Потускневший взгляд, без единого проблеска надежды в тёмных глазах. Сухие потрескавшиеся губы, которые давным-давно забыли что такое улыбка. И, наконец, пять шрамов, ужасающих, отвратительно-розовых, при едином взгляде на которые его будто отбрасывало в Венецию, на холодную шахматную плитку. Олег ненавидел всё и всех, кроме человека, который был во всём виновен. Подсознание не затыкалось ни на секунду. "Зачем ты это сделал? Он же тебя чуть не пристрелил!" - Олег и сам не знал. Изо дня в день не понимал, почему он всё ещё с ним, в этом Богом забытом посёлке в алтайской глубинке. Что это? Стокгольмский синдром? Вполне возможно. Иных объяснений для никуда не исчезнувшей любви у него не было. Он до сих пор любил Разумовского. Того восьмилетнего мальчика в залитом светом коридоре, которому он протянул последний оставшийся карамельный леденец. Он цеплялся за образ. Надеялся, что когда-то Серый снова станет таким. Ерунда, конечно, никто из них уже не станет как прежде, ни после всего, что они пережили. Никогда уже Серёжа не посмотрит на него как тогда - весело, дерзко, влюблённо. Нет, от того Разумовского не осталось ничего. Он стал другим. Во взгляде отражались лишь усталость, ужас и странная, чужеродная надежда. Совсем маленький огонёк надежды тлел в глубине синих глаз. Всегда. Надежда была неизменной константой, всегда преследовавшей Серого. Надежда на что-то хорошее. Просто, абстрактно хорошее. Волков пытался отыскать в глазах Разумовского что-то дикое, сумасшедшее, что-то, о чём говорилось в медкарте, которую он забрал у Рубинштейна. Но натыкался лишь на Серёжу. Сломанного, уставшего, но лишь на него. Клятвы в том, что Птицы теперь нет звучали правдоподобно и из раза в раз доказывались взглядом. "Прости, прости, прости". Олег простил. Олег уже давно простил. Лёжа в итальянской больнице с пятью свежими кровоточащими ранами - простил. Слишком хорошо Волков понимал, насколько плохо было Серёже. Он не хотел причинять ему ещё большую боль, не хотел быть причиной его пыток. Честно - не хотел. Но не мог снова поверить ему. Не мог снова довериться человеку, в упор выстрелившему в него пять раз. Пытался, по чуть-чуть вновь учился с ним говорить, перебрасываться дежурными фразами вроде того, что будет на ужин и какая приятная погода за окном. А погода за окном и вправду была замечательная, стояло прохладное июньское лето, с каждым днём солнце пригревало цокольный этаж мягкими лучами, проникая во все уголки импровизированной темницы. На осунувшемся лице и острых плечах Разумовского маленькими вкраплениями начали появляться веснушки, словно небольшие созвездия солнышек, они покрывали бледную фарфоровую кожу. Весь вид Серого будто кричал "смотри, я почти как раньше, почти такой же". Разве что синие глаза больше не метают искры, а некогда пламенные волосы отросли и потускнели. Олег помнил, как в детдоме они каждый год с нетерпением ждали лето. Как хотели избавиться от школы, безумно надоевшей за целый год, как выдумывали все мыслимые и немыслимые занятия и планировали лето чуть ли не поминутно, как бегали по набережным Невы и покупали мороженое с газировкой на последнюю мелочь, как день и ночь гуляли по Питеру, наслаждаясь умиротворением и редким единением. Он всё ещё помнил, как в одном из скверов они впервые поцеловались, помнил вкус сахарной ваты на серëжиных губах, помнил, как долго они утопали в объятиях друг друга, помнил воздушное чувство лёгкости и правильности происходящего, будто нашёл последнюю детальку пазла. Олегу хотелось лишь снова оказаться в том времени, когда ветер развевал рыжие пряди, счастливо блестели васильковые глаза, и Серёжа впивался в его губы нежным, тёплым поцелуем. Тогда, в том прошлом, которое сейчас казалось чем-то из другой жизни, они мечтали лишь выпуститься из детдома и "начать жить уже как нормальные люди". Они желали стать свободнее и взрослее, не осознавая что ничего хорошего со всем этим не придёт. Они думали, что всегда будут вместе, что ничто их не разлучит. Но жизнь распорядилась иначе. У них был дом, яблоневый сад и миллионы на банковском счету. Идиллия, если, конечно, исключить разделяющую их железную дверь, закрывающуюся на два оборота ключа, а также отсутствие маломальского доверия Олега к Серёже. Волкову хотелось лишь снова оказаться в прошлом, чтобы снова они были юными и беззаботными. - Выходи и иди за мной. - проговорил Олег, заходя к Разумовскому и окидывая Серого пристальным взглядом. Тот лишь вопросительно посмотрел на Волкова, но молча проследовал за ним на улицу. Под одной из больших яблонь стояли деревянные стулья и стол с двумя чашками кофе. Серёжа непонимающе взглянул на Олега, требуя объяснений. - Подумал, для нормального функционирования организма необходим витамин D, а в доме его вряд ли достаточно. - невозмутимо ответил Волков, садясь и отпивая кофе. - Так и будешь стоять истуканом? - Почему ты не ненавидишь меня? Почему ты... такой? - отчаянно-тихо прошептал Разумовский, пытаясь выискать ответ в пронзительных карих глазах напротив. - Пей кофе, а то он совсем остынет. - после минутного молчания произнёс Олег, откладывая неприятный, но такой необходимый разговор на потом. ***

Сергей Разумовский мёртв

"Вчера утром на обочине дороги возле Бузулукского бора было найдено изувеченное тело, предварительно опознанное как Сергей Разумовский - безумный маньяк, скрывающийся под маской Чумного Доктора и терроризирующий Санкт-Петербург полтора года назад. Скрывшись от закона год назад, он, предположительно, залёг на дно в Оренбургской области. Сообщение о найденном трупе житель Бузулука, пожелавший остаться неназванным, отправил в вышестоящие органы незамедлительно. Человека, виновного в смерти Сергея Разумовского, задержать по горячим следам не удалось. Однако теперь мирным гражданам можно спать спокойно, не боясь, что их сожжёт убийца-психопат." - Оле-е-ег... М-м-м... Как ты это объяснишь? - с лёгким смешком в глазах поинтересовался Серый, пальцем указывая на кричаще-красный заголовок первой страницы газеты. - А он быстро справился. - одобрительно хмыкнул Олег, вставая с кресла, беря в руки газету и пробегая глазами по тексту. - В России оставаться небезопасно, твоё лицо знакомо буквально всем, и рано или поздно это сыграет с нами злую шутку. Если уезжать, то тебя на первом же пограничном пункте выловят и отправят в психушку. Однако если все будут думать, что ты мёртв, то мгновенно потеряют бдительность и, даже при плохой маскировке, у нас велик шанс проскочить незамеченными. - Волков устало откинулся на спинку кресла и прикрыл веки. - Всё складывается просто прекрасно, через пару недель мы уедем в Германию и будем жить спокойно, не боясь, что ворвутся омоновцы и нас повяжут. - Представляешь, как люди радуются? - задумчиво проговорил Серёжа, нечитаемо смотря в стену. - То есть, они же теперь будут жить и не беспокоиться о том, что в какой-то момент их убьют. Они ведь... они ведь ничего не понимают, они думают, что Разумовский - это тот ужасный маньяк из телевизора. А я... я уже не такой. Мне всегда казалось, что я способен контролировать Птицу, даже тогда, в Венеции, я свя́то верил, что смогу вовремя остановить его. А получилось... ужасно всё получилось, я не справился, я так облажался. Никогда в жизни мне не хотелось ничего настолько, насколько мне сейчас хочется всё изменить. Олег, я так виноват... Во всём, абсолютно во всём, виноват лишь я. Ты этого не заслужил... Я когда впервые очнулся после Венеции, я думал что не выживу. Я не думал что смогу жить без тебя, я ненавидел себя за то, что убил тебя. А потом... потом, когда я увидел тебя, мне стало ещё хуже. Я не мог смотреть тебе в глаза, не после того, что сделал. Мне было так плохо, что я даже и описать не смогу, но что я тут говорю о себе, не представляю, каково было тебе, Олеж... Никогда моих слов не будет достаточно, я уже никогда себя не прощу. А ты меня простил... Почему ты меня простил? Я не заслужил этого, я ужасный человек. Помнишь, как ты впервые заговорил со мной здесь? Помнишь, как вытащил в сад, пить кофе? Я убивался днями и ночами, всё пытаясь понять - почему ты после всего так ко мне относишься. Неужели ты меня не ненавидишь? Я не понимаю, что происходит, я по тебе соскучился, мне бы так хотелось... не важно, просто спасибо, что ты всё ещё со мной. - в конце голос сорвался и Серёжа, всхлипнув, обречённо глянул на Олега, будто бы только сейчас соображая, что он только что наговорил. В комнате воцарилось молчание. Слышно было лишь мерное тиканье кухонных часов. За окном брезжил январский рассвет, раскидывая свои бледно-розовые лучи на всё, до чего мог дотянуться. По комнате плясали причудливые вытянутые тени. Пауза затянулась на неприлично долгие минуты. Буря эмоций одолевала Олега. Теперь он окончательно понял - Птицы больше нет. Речь, вырвавшаяся из Серёжи только что, была его собственной. Не мог Птица так говорить - торопливо, боясь что его перебьют, путаясь в собственных словах и мыслях. Нет, перед Олегом точно был Серёжа. Его Серёжа. Почти как раньше. Разумовский до крови закусил губу, нервно вцепился ладонями в локти и весь будто сжался, дожидаясь ответа. Он затравленно смотрел на Олега, бесконечно жалея о том, что не сдержал язык за зубами. "Это конец, сейчас он уйдёт и я останусь один, только теперь уже навсегда" - билось в сознании Серого. Волков медленно поднялся с кресла и сел рядом с Разумовским, беря его руки в свои. - Серёж... Прости... Надо было выслушать тебя с самого начала. Я совершил ошибку... Прости... - прошептал Олег, подаваясь вперёд и приобнимая Серёжу. Тот лишь всхлипнул и вцепился в Олега, утыкаясь носом в родное плечо. Бетонная стена, так надёжно держащаяся между ними последние полтора года, наконец рухнула. Впервые за много лет, они почувствовали себя счастливыми. Впервые за много лет, они были вместе. После всего, что они пережили, их уже действительно ничто не разлучит. - Я люблю тебя. - тихо, едва слышно, пробормотал Серёжа, ещё сильнее прижимаясь к Олегу. - Я знаю. И я тебя люблю. - откликнулся Олег, мягко целуя Серёжу в висок и зарываясь носом в мягкие рыжие волосы.