Снег. Он такой обычный, но при этом красивый и сказочный. Будто я попал в счастливое детство, где нет места
мыслеасфиксии. Ребёнок, не думающий о смерти, просто живёт своими яркими мечтами и заботиться о том, чтобы они стали однажды явью. Но дело в том, что я никогда не был счастливым ребёнком, не считая времени с бабушкой, когда я излучал счастье. Всегда у меня были мысли, что я делаю что-то не так, неправильно, что сам какой-то не такой.
«Бракованный».
Холод пробирает до дрожи, забирается под одежду и проникает, вдобавок, в сердце. Пар выходит изо рта, руки стали красными, как и щёки, кончик носа и губы. Но домой идти не хочется, поскольку ничего меня там не ждёт. Снова мы с мамой поругались. А всё из-за Леонидовой. Родительнице я высказал, что и ноги моей не будет в той психушке, на что она снова начала говорить, что это ради моего же блага. А я разозлился и сбежал из дому. Бесит, что кто-то вечно что-то за меня решает! Неужели они все думают, что я не могу сам что-либо сделать?
— Антон, ты уже замёрз. Может, домой? — нежным голосом говорит Арсений, идя рядышком. «Домой» — значит к нему, ибо в свою квартиру я не пойду, а причину он знает. Я успел излить этому человеку душу, даже послать всё к чертям, в особенности постоянные разговоры о моём психологическом состоянии.
— Нет. Хочешь иди, — чётко отвечаю. Беспокоюсь за его здоровье, ведь мы шароебимся несколько часов. А вдруг что-то случится? Вдруг упадёт тут?
— Я, пожалуй, останусь, — заявляет он, продолжая наш молчаливый разговор. Не могу не думать о… сердце. Моя бабушка умерла именно из-за этого, у неё оторвался тромб. Я не мог тогда осознать до конца, что моего лучика больше нет. Нет больше той, кто называла меня цыплёнком и приглашала к себе. Нет больше той улыбки и искры в глазах. Нет больше любви и нежности в ответ. Моей бабулечки попросту нет. Сейчас до сознания дошло, что она умерла и я никогда не увижу её вживую. Тогда… и… Арс?.. У него ведь ИБС, которая теперь всегда с ним и живёт в нём. Пусть он живёт как можно дольше.
— Я хотел с тобой поговорить на счёт… твоих порезов. В ту ночь… я видел. Зачем ты наносишь себе увечья и портишь своё прекрасное тело? — остановившись, спрашивает Арсений, смотря в глаза. Эти бриллианты настолько чисты, что я не могу врать. В ушах стоит оглушающий шум, снежинки застыли в воздухе, будто кто-то остановил время. Я не могу оторвать глаз от него… смотрю и молчу. Никто не должен знать о
моей музыке, даже он. От невозможности молвить, размыкаю губы и слышу собственное сердцебиение. Не могу сказать, что начал причинять себе вред, когда стало слишком больно держать внутри. И, если Арс когда-нибудь об этом узнает, то его сердце остановится, так как этой правды сам он не сможет выдержать.
— Ответь мне, — слышу сквозь свою тишину его хриплый голос. Мои глаза начинают слезиться из-за редкого моргания. В груди что-то сжимается, причём так сильно, что уже больно. А ведь новый рисунок появился на моей коже этой ночью… Эгоист! Ненавижу себя! Ненавижу! Арсу будет слишком больно, когда он узнает о моей смерти! Лучше б меня вообще не было!
— Я… — пытаюсь что-то сказать. — Я…
Не могу. Я не могу врать. И не могу сказать правду. Это больно ударит по нему, несмотря на то, что он постарается сдержаться и не показывать. Я чувствую лёгкое прикосновение чужих пальцев к своим, отчего я чуть вздрагиваю, но не сопротивляюсь. И будто я падаю с высоты, оттолкнувшись и закрыв глаза. Ветер бьёт в лицо, перед глазами фильмом проходит вся моя жизнь, а там, внизу, место, где скоро меня найдут.
— Не бойся рассказать мне, — шепчет друг, делая короткий шаг. Дабы показать, что ему можно доверять, переплетает наши пальцы и сжимает, в то время как я не могу остановить скатывающуюся по щеке слезу.
— Я не могу… — шепчу в ответ, а солёная вода течёт дальше. Представляю, что, узнав обо всём, Арс просто разочаруется во мне, как и все. Даже мама уже от меня устала, но на это мне сейчас всё равно, ибо в мыслях один Арсений.
Он накрывает своей ладонью мою щёку, стирая слёзы лёгкими движениями, улыбается, а я плачу. Не могу я подвести его, взять и умереть, не могу. Но хочу. И это самое «хочу» разделяется на две категории: «хочу умереть», «хочу жить для него». Наша клятва будет нарушена и сожжена дотла, оставляя после себя только пепел, но и тот развеется на ветру. Боже, эта улыбка… такая красивая, настоящая и без доли лжи. А я вру. Всем вру. Даже Арсу. Он со мной искренен, а я…
— Антош, — шёпот и прикосновение большим пальцем по моей нижней губе, — можно тебя попросить? — смотрит в глаза, опускаясь к подбородку. Я слегка киваю. — Не делай так больше.
И это останавливает напрочь всё. Маленькая просьба, всего лишь просьба. И она была бы для меня ничем, если бы это сказал другой человек, но… Арс. Это он попросил. Попросил. Нежным голосом и глазами в самое сердце. Но я не могу. Не могу. Не могу. Не могу. Я должен дойти до финала и уйти, должен, понимаете? Мне осталось всего семнадцать заданий. Бросить? Кто мне это позволит? Я — кит, и я в игре. Так долго идти, чтобы остановиться? Лишний раз доказать себе, что трус?
Арсений. Это Арсений, который просит не делать себе больно. Просит. А я эгоист, тварь и последняя сука, которая ставит просьбу лучшего человека в мире на второй план.
— Прости меня, — выдавливаю из себя и выдыхаю. Он несколько секунд смотрит, легонько улыбается, а после тянется ко мне. Прикасается своими губами к моим, в то время как я закрываю глаза и не понимаю уже ничего. Наши пальцы по-прежнему переплетены и сжимаются, вторая его ладонь скользит к загривку, притягивая к себе. Он целует, а я просто сдаюсь. Отвечаю и лениво размыкаю губы, не видя смысла уже ни в чём. Хлопья падают чаще и быстрее, а мы стоим и целуемся.
Бывшие лучшие друзья. Это уже не дружба, а что-то большее. Друзья ведь не целуются под падающим снегом, не занимаются сексом даже из интереса. А мы делаем. Тогда, кто мы друг другу?
«Любовники»? Но это не значит то, к чему сейчас все привыкли.
«Любовники» — от слова
«любовь». Однако мы не любим друг друга. Или… любим? По поводу себя, я не знаю, так как запутался во всём, включая собственные чувства. Бывшего парня я разлюбил — это точно. Но не понимаю теперь ничего. Не понимаю, могу ли любить Арсения? И смогу ли полюбить? Но мы ведь знакомы с детства и дружим с первого класса! Мы априори не можем любить друг друга! Нет, конечно, нет. Конечно, не можем.
Чужие губы нежно и медленно переходят к щеке, оставляют пару мягких прикосновений на уголке моих губ. Жизненно-важный орган колотится, заставляя остановиться работе мозга. Арсений опирается лбом о мой, а я, разомкнув губы, тяжело дышу, пытаясь-таки понять, что сейчас произошло. Безрезультатно. Его тёплые руки согревают, как и горячее дыхание. Словно я стал немым и могу только смыкать и размыкать губы.
— То-оша… — шёпотом тянет, слегка улыбаясь с закрытыми глазами. Не осознавая ничего, я бросаюсь в такие объятия, что начинаю цепляться пальцами за его куртку, будто это моя последняя надежда. Истерика одолевает меня, и я не могу остановить поток слёз и попыток что-то сказать. Жмурю глаза, дабы картинки, что одна за другой показываются, исчезли. Даже нежный голос Арса не способен остановить. В ушах снова чужие голоса: голосок бабушки, когда она учила меня готовить, баритон Юры, когда мы гуляли у станции, держась за руки, говор одноклассников, когда полон класс на перемене. Все они бубнят и шепчут, и одновременно кричат. На меня. Обвиняя во всём. Даже в смерти бабулечки! И… среди них Ира. Она тихо стоит вдали, смотря вишнёвыми глазами в душу, а после разворачивается и уходит, пока я срываюсь с места и пытаюсь её догнать. Тщетно.
Я оказываюсь в хорошо известном мне месте. Здесь холодно и темно. Чувствую и необычный холод — мёртвых. Я на кладбище, где миллионы крестов и могил. Неуверенно ступаю по мокрой земле, страх растёт во мне, но я иду. Пытаюсь что-то рассмотреть, однако не получается. Слишком темно, холод, кажется, проник в меня самого, раз я дрожу и, подставив ладони к губам, горячим дыханием согреваюсь и тру их друг о друга.
Взгляд падает на свежую могилу с известным мне именем и датой: «12.07.2006 — 17.11.2021». Мне стало поистине страшно, ведь до этого времени я не задумывался над тем, что буду стоять у могилы Иры и бояться умереть.
— Антош, посмотри на меня, — говорит Арсений, тормоша меня за плечи. — Ты слышишь? Антон, открой глаза.
Я мотаю головой, жмуря глаза. Всё ещё в голове эта дата
: «17.11.2021». Дата смерти Иры. Даже не за себя боюсь, а за неё. Эта девочка настрадалась и сдалась, точно так же, как я.
Кладбище, могилы и мёртвые, тянут за собой, шепча что-то неразборчиво. Пытаюсь сделать шаг вперёд, но не получается. Опускаю глаза и двигаю ногой, но ничего не выходит. Сердце сильно-сильно бьётся, руки холодеют, страх в глазах нарастает. Голос. Родной, знакомый голос останавливает. Он кричит: «Анто-он!» И я возвращаюсь назад. К владельцу голоса.
— Маленький мой, тише, прошу тебя, — шепчет Арсений, не отпуская меня из объятий. Я открываю глаза, видя перед собой самого родного человека. Мой Арсений. Мой. — Я рядом, всё хорошо.
И я действительно начинаю верить, что всё хорошо, если он рядом. Всхлипываю, жмурю глаза и утыкаюсь в его шею, не желая отпускать. Он тёплый и хороший, умный и красивый, хитрый и чуткий, весёлый и добрый. Арсений. Он разный, но только с ним я могу настоящий. Жаль, что не могу рассказать об игре, иначе будет хуже. Но даже так я доверяю ему больше, чем кому-либо.
Ладони Арса поглаживают по спине, а нежный баритон шепчет что-то, но я уже не понимаю, поскольку отключаю сознание, включив сердце. Оно говорит, чтобы не оставлял, не отпускал и берёг. Но как? Всё… всё уже решено. Хватаю ртом воздух, дабы успокоиться. И потихоньку это помогает, однако слёзы одна за другой продолжают литься из глаз. Его голос разливается по телу, заглядывает в каждый уголок, особенно в глубины души. Арс повсюду: в объятиях, в голове, в душе и…
сердце?
— А… Арс… — всхлипываю и отстраняюсь, встречаясь с бриллиантами. — Помоги мне… — шёпот.
Он смотрит мне в глаза, немного хмурившись. Я и сам не знаю, чем может мне помочь, ведь помощь мне уже не нужна. Никто не в силах мне помочь, даже что-то попытаться сделать. Даже Арсений. Еле-еле сжимаю его ладонь, в то время как оставшаяся солёная вода течёт по щекам.
— Ich würde gerne deinen Sinn sein.
Внутри всё перевернулось, взорвалось, разрушилось. Не мог подумать, что однажды услышу это от него. Эти слова… мог сказать только тот, кто… Нет, и размышлять не хочется. Это же… невозможно. Да! Невозможно!
— Bitte, mein kleiner,— стирает слёзы с моих щёк. Моё сердце бьётся как бешеное, явно готовое выпрыгнуть. — Ich will immer nebenan sein.
— Bitte… — лишь выдавливаю, а через секунду мои губы накрывают чужие и я теряюсь окончательно. Не помню ничего, не осознаю и не пытаюсь. Я просто отвечаю на поцелуй нежный и с толикой чего-то нового. Просто сдаюсь и отпускаю ситуацию. Да, мы были лучшими друзьями, не думали о том, что когда-нибудь перейдём на новый уровень. Да, я не представляю остаток своей жизни без него, как и детство. Если бы не Арс, то всё было бы намного хуже. Он сильный и смелый человек, которому по плечу абсолютно всё, стоит ему только захотеть. Но, с другой стороны, это неправильно. Вообще всё.
Наша вспыхнувшая страсть, наша тяга друг к другу. Плюс гомосексуализм. Не мне говорить, что это плохо, так как сам никогда не чувствовал ничего к женскому полу — то, что должен. Но Арс… я ведь всегда думал, что он найдёт в будущем себе девушку, потом жену и появятся у них дети. А теперь эти мысли разлетелись в пух и прах. ИБС. Дурацкая болезнь, которая нестерпимо мешает человеку жить нормальной жизнью, такой, какой он хочет. Многое запрещено. Многое разрушено.
Не помню, как пришли домой к Арсу, как я лёг на мягкий матрац, как принял душ, как закрыл глаза и уснул.
***
Снова эта ванна с горячей водой, снова лезвие в руках, снова эти мысли. Обнимая ноги и сидя в ванне с водой, кладу голову на сгиб локтей, всё ещё думая о том, что произошло. Я вернулся домой, с матерью по-прежнему не разговариваю, да и не до этого сейчас.
Два дня. До семнадцатого ноября осталось всего два дня. Я удивительно спокоен, возможно, это мысли о недавнем поцелуе глушат крик. Хочу встретиться с Ирой, попрощаться и поблагодарить за всё. С ней мне легко и спокойно, я могу раскрыться и не побояться осуждения. Даже новость о моей ориентации приняла спокойно, но этого я и ожидал. Ира не из тех, кто мгновенно поменяется в лице, услышав, что человек из твоего окружения предпочитает любить кого-то своего пола.
Вспомнив образ этой светлой девушки, на глаза наворачиваются слёзы. Она не должна умереть, не должна, потому что не заслужила такой жизни. Говорила, что мать позабыла о ней, лишь иногда кричит, когда та делает что-то не так. А всё время посвящает младшей дочери, Наташе. Старшей же, больно, что она осталась в стороне, будто совсем не нужна и не важна. В глазах матери только одно имя — Наташа. А ещё новый муж. Ира рассказывала, что терпеть не может отчима, от чего часто ругается с ним, а потом уходит из дому. Кажется, никто не замечает её отсутствия. Но вдруг с ней что-то случилось? Вдруг больше Ирочка не вернётся домой? Всё это говорила подруга, а я полностью её поддерживаю. Через два дня случится то, что Ирочка больше никогда не вернётся домой. Она просто не придёт после прогулки домой, к примеру, или после школы. Будет находится на крыше заброшенного элеватора и решаться сделать шаг вниз. В стенах квартиры не раздастся нежный голосок, на кровать её она вновь не ляжет. Попросту исчезнет, словно и не было никогда. И как так происходит? Вроде живёшь, а потом бац! И нет.
Шмыгнув носом, глубоко вдыхаю, после чего стираю слёзы, концентрируюсь на задании: выцарапать что-то на одной из частей тела. Мысли об Ире я откладываю, поскольку сердце за неё и так болит. Вы, наверное, думаете, почему я не чувствую некой боли и не предпринимаю ничего? Всё слишком просто. Я понимаю её как никто другой, и прекрасно знаю, что никого она не послушает, так как всё решено. Собственно, как и у меня. Никто не сможет отговорить меня от суицида.
Размышляю, что можно «нарисовать», а в голове только одно имя. Имя, которое я считаю самым красивым, а его обладателя — самым лучшим. Немедля ни минуты, подставляю кончик лезвия к коже в области сердца, жмурю глаза, стиснув зубы, и начинаю.
Смычок протыкает кожу, заставив меня зашипеть. Рукой осторожно двигаю, чувствуя, что глубоко порезал себя. Так даже лучше. Веду вниз, потом возвращаюсь к началу и веду точно так же, создав незаконченный треугольник.
Мы целовались. Не первый раз. Снова эта музыка внутри. Но
музыка не та, которая сейчас вытекает из рисунка. Это что-то другое, совершенно неизведанное. Похожее уже было, когда я был влюблён в Юрку. Но с ним было всё легко и сказочно, а здесь… всё запутано, непонятно и таинственно. Последний раз резко провожу по коже, убираю руку и знаю, что отныне на левой части груди красуется кровавая буква
«А».
Арсений. Это его буква.
Открываю медленно глаза, наводя взгляд на правую ладонь, в которой покоится лезвие. Его половина в крови, отчего быстро ополаскиваю водой, чтобы потом помыть с мылом. Накрываю ладонью
рисунок, слыша сердцебиение. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Так громко и отчётливо, будто с помощью фонендоскопа слушаю. Но нет, оно бьётся в приятном ритме, чем вызывает лёгкую улыбку и образ Арса в голове. На губах лёгкое покалывание, словно секунду назад закончился нежный поцелуй. Мне хочется снова оказаться с лучшим другом, взяться за руки, прижаться и поцеловаться. Чтобы он обнимал и не отпускал, а я бы не уходил. Я бы наслаждался моментом и слышал его аромат — пряников. Удивительно, но именно эту сладость он любит больше всего, ещё и мармелад. В детстве я задаривал его мармеладом и пряниками с чёрным чаем. Мне просто хотелось увидеть его счастливую улыбку, почувствовать чужие руки за спиной и услышать нужные слова. Так прекрасно, когда важный для тебя человек улыбается из-за тебя же.
После себя я оставлю ему подарок, если можно так сказать. Оставлю память после себя, и только ему. Потому что никто не засел в душе за шестнадцать лет так, как Арсений. Наша дружба была самым лучшим воспоминанием, самым невинным и счастливым. Только с ним я улыбался и смеялся по-настоящему, смотрел на него и готов был всё отдать, лишь бы не упустить малейшую секунду. Но, увы, всё в прошлом. Точнее счастье — именно оно осталось где-то там далеко, где нет моей музыки. Мне так нравится слышать её звуки, с помощью
смычка создавать всё новые пьесы, разливать ноты по помещению. И нравится, что эту
музыку могу слушать один я.
Включаю горячую воду, чтобы наполнить ванну до краёв. Температура не будет обжигать или делать больно, потому что я привык. Над собой я не издеваюсь, а лишь хочу хоть что-то почувствовать — будь то горячая вода или новый глубокий порез. Сую правую руку под напор воды, наблюдаю и не чувствую ничего, помимо физической боли. Но она терпима, отчего добавляю вторую руку, пытаясь найти в себе отголоски чувств, обычных, человеческих. Тщетно. Нет ничего. Только пустота и темнота.
Сползаю вниз, когда ванна полная, погружаюсь под воду, закрывая глаза.
Я на льду Байкала, в тёплой одежде, вокруг никого и ничего, по крайней мере так кажется. Лёд такой плотный и чистый, что отчётливо видны паутинки, которые запечатаны в твёрдой воде. Выдыхаю и понимаю, что до жути холодно. Поворачиваюсь и вдали вижу чей-то силуэт. Прищуриваюсь, делаю шаги — с каждым новым всё быстрее. Хочу увидеть, кто это, словно это последняя надежда и шанс, которые упускать нельзя. Остаётся метров сто или чуть меньше, и я узнаю человека напротив. Но не успеваю крикнуть что-то внятно или сделать что-либо ещё, так как неожиданно лёд подо мной трескается со звуком, проваливаюсь, успев только вскрикнуть. Воздух мгновенно покидает лёгкие, а лёд снова покрыл толстым слоем озеро. Тело идёт верно ко дну, но я двигаю руками и ногами, пытаясь за что-то ухватиться. Ничего нет, только вода и лёд. Кулаками бью о него, видя по ту сторону того самого человека. Он тоже бьёт о лёд кулаками, костяшками и, кажется, разбивает их в кровь. Я кричу, но меня не слышно. Понимаю, что хочу жить, но поздно. Хочу снова дышать кислородом и ходить, хочу разговаривать и молчать. Поздно. Сука, поздно! От нехватки воздуха и его полного отсутствия в лёгких, сдаюсь и закрываю глаза, дав последней мысли промелькнуть — умер. Тянет что-то вниз, и моё тело всё-таки идёт ко дну. На этом точно всё. Моя жизнь закончена.
Резко выныриваю, дыша часто и осматриваясь. Слава богу, я снова дома, в этой ванне с горячей водой. Я жив и моё сердце бьётся. Но что тогда это было? Галлюцинации и бред суицидника? Да. Просто почудилось, несмотря на незримую реальность. Было всё настолько правдоподобно, что ощущался каждый поток ветра, а также вода, которая сначала коснулась кожи, потом проникла внутрь меня. Было до ужаса страшно, будто бы я действительно потерял последнюю нить к жизни и спасению. Тот человек был тем, о ком я думаю сейчас, иначе быть не может. Это именно тот, кого я боюсь потерять больше всех. Тот, из-за кого я всё ещё сомневаюсь, умирать или нет. Тот, ради кого была вся моя жизнь. Тот, в котором обитает мой смысл.
Закончив с кошмаром наяву, покидаю ванную комнату и ухожу на кухню, где делаю скорее себе чёрный чай, в верхнем ящике нахожу пачку пряников. Сажусь за стол, когда всё готово, отпиваю немного напитка и вспоминаю любителя этого вида чая. Я не знаю, зачем я делаю это в данный момент, потому что объяснения нет. Открыв пачку, беру один пряник и откусываю. В память тут же врезался поцелуй под снегом, что шёл хлопьями. Наши пальцы были переплетены и никто не хотел отпускать. Я нашёл свой покой в тот момент, обрёл истинное счастье. Но пугает сейчас одно —
дружба. Мы почти десять лет дружим, а в наши шестнадцать всё вылилось в неизвестно что. Сначала пьяный поцелуй, потом секс и сейчас снова поцелуй. Но самое главное, что мне не хочется прекращать всё это. Хочется обниматься, целоваться с ним, быть рядом и никуда не уходить.
Двадцать один день. Именно такое количество суток мне осталось.
После, меня ждёт другой мир, в котором будет моя душа, а в этом моё тело будет лежать в могиле. Представляю, как будет плакать мама, ведь в последнее время она показала, что любит меня, пусть и отталкивала в моём детстве. Но, несмотря на это, я не чувствую должной любви. Думайте, что хотите, но я не могу отыскать в себе большую любовь к матери. В моих мыслях только Арсений, только он и его счастливая улыбка с ямочками. Когда он улыбается, то появляются огни в глазах и румянец на щеках. Такой красивый.
И не хочется, чтобы этот человек умирал, потому что его забрала болезнь. Точно также, как когда-то отобрала у меня бабушку. У неё оторвался тромб ночью, а утром обнаружили уже труп. Мне было страшно смотреть на неё мёртвую, так как для меня она осталась вечно живой. Помню её глаза, улыбку и всё остальное. После её смерти не стало и меня. Словно из эпицентра оторвали самое лучшее. А ведь ей было так мало для смерти. Ей так и останется не полных семьдесят пять. Да, может, для кого-то это много, но для меня мало. Я хотел, чтобы она увидела мой выпускной, хотя бы за девятый класс, как у меня начало что-то получаться. Но после, всё полетело к чертям. Я так и забросил поэзию, так и не сочинил что-то «эдакое», так и не узнал об этом никто, кроме неё, так всё и потерял. Самое главное — я уже потерян.
Убираю всё со стола, допиваю чай и мою кружку, после чего направляюсь в свою комнату. Но в коридоре встречаюсь с мамой, кидаю один взгляд и ретируюсь в свою обитель. Не хочу разговаривать с ней, даже пересекаться. Присаживаюсь на край кровати, взяв в руки телефон. Мы с Ирой должны договориться о встрече, так как остался уже один день.
Ирина Кузнецова
«В сети»
17-го в 5 вечера
22:29
Читаю и чувствую ноющую боль. Значит я буду последним, кто видел её живой.
Договорились. На нашем месте
22:39
Она читает сообщения и соглашается. Я откладываю гаджет, ложусь на кровать, устремляя взгляд в потолок. В голове вихрь мыслей, и ни одну из них не могу поймать, чтобы размышлять. То Ира, то Арсений, то мама, то бабушка. Все эти люди мелькают перед глазами, но не могу ухватиться за одного.
Нужно просто принять, что завтра её не станет, а через три недели не станет и меня. Это просто жизнь, которая ни ей, ни мне не принесла счастливого конца.
