Ховик-Холл, графство Нортумберленд.

«24 декабря (6 января)».

Даже в сердцах волшебников, магов и других разумных магических существ теплится надежда на рождественское чудо. То самое, которое неподвластно ни палочкам, ни зельям. Для каждого оно обладает своей собственной уникальной силой. Но есть у всех этих рождественских надежд общая черта — секундная стрелка часов, что, замедляясь, проскочит циферблат под номером двенадцать и сотворит чудесное исполнение главного желания, обращенных к ней вдохновлённых глаз. Волшебники с замиранием сердца прошепчут нигде неуказанное, никогда незаписанное единое «заклинание». Все они будут просить о любви. Снежное пуховое одеяло покрыло шапки многовековых громадных деревьев, одевая отчего-то вечнозеленые растения в торжественные белоснежные наряды. Замерзшее огромное озеро, напротив старинной усадьбы, в сезон морозов превратилось в стеклянный покров для катания на коньках. Вокруг ледового полотна был раскидан дикий сад. Формальные и прихотливые посадки викторианской эпохи украшали территорию, сохраняя в каждом кубическом метре ностальгию прошедших столетий. Чрезвычайно разнообразный ландшафт из острых скал, игристых холмов и проросших растений, собранных неоднократными экспедициями по всему свету, начиная с четырнадцатого века. И все же главной достопримечательностью графства можно считать именно великолепное здание из свободного камня в квадратной форме. В центре всего этого сказочного богатства располагается величественный Дом-башня с плоской поверхностью крыш и обилием укреплений. Каждый новый глава семейства расширял поместье, внося свои коррективы, желая подарить «семейному гнездышку» еще больше помпезности, благ, излишеств, комнат, залов, холлов, этажей, террас. Роскошь витала в воздухе, подчёркивая утонченность и значимость всего рода. Усадьба Ховик-Холл, графство Нортумберленд. Он уже был здесь ровно год назад. Тогда, в преддверии самой волшебной ночи годовалой давности он впервые переступил порог этого шикарного родового поместья чистокровных волшебников семейства Чон. Мальчишке только-только исполнилось девятнадцать лет, когда он перевёлся в школу чародейства и волшебства Хогвартс, буквально, за пару месяцев до зимнего торжества. Семейные обстоятельства вынудили его переехать из «уютного и романтичного» городка Труа, на территории Шампань в «чопорную и строгую» Англию, город Дерби, южную часть графства Дербишир. На момент радикальных географических и «романтических» изменений в жизни юного чародея тот уже отучился в своей родной французской школе с гастрономическим названием «Шармбатон» целый академический год. Поэтому лёгкая всепоглощающая ностальгия и грусть не уступали перед ощущениям новых возможностей и знакомств. Чимин с детства купался в климате легкости и изыска, поэтому так счастлив был оказаться в учебном заведении с шелковой струящейся школьной формой, с расставленными по залам хрустальными ледяными скульптурами, с высокими стеклянными вазами цветов. Ставшие родными за тот год стены отличались захватывающей дух красотой. Замок Шармбатон был окружён ухоженными вечно зелеными садами и лугами, контрастирующими на фоне горного ландшафта. В центре школьного громадного дворика располагался чудесный фонтан, обладающий целебными свойствами. И всё-таки на скорую привязанность к французской эстетике переезд дался ему проще, чем он рассчитывал. Решение не было неожиданным или спонтанным. Мальчик готовился к тому, чтобы отпустить свою драгоценную Францию и постараться полюбить Англию. Но даже спустя год, спустя всё то, что с ним случилось, он до сих пор скучает по родным ароматным узким улочкам города Труа с их старинными домами. В свое время в французском «городе культуры и истории» проходили самые знаменательные «шампанские ярмарки», которые принесли поселению славу не только на территории Франции, но и по всей Европе. А все потому, что только игристые вина местных виноградников и винных погребов имеют право называться всеми любимым напитком — Шампанским. Удивительное стечение фактов, раз эти пьянящие пузырьки крепко-накрепко ассоциируются с новогодним торжеством.

***

«Сегодня, Дорогой Дневник, я поделюсь с тобой еще одним из воспоминаний. Это наша история о том, как «ранимая французская душа столкнулась с аристократическим джентльменством Британии в канун Рождества Христова». — Волшебные чернила проникают сквозь ароматный пергамент, отпечатываясь в листах вечности, чтобы однажды раскрыть свои тайны новому законному владельцу. Свет свечи мягким полотном накрывает небольшой кусочек деревянного стола, изысканную мраморную чернильницу, что покрыта крапинками темно синего цвета, а так же освещает объемную резную рамку с живой фотографией. Снежные хлопья летят сквозь все время их знакомства, на заднем плане кружатся пары на коньках, некоторые из них отличаются особым артистизмом и грацией, в то время как на переднем плане раз за разом смеющиеся лица сталкиваются улыбками и падают на лед. И будто бы этот смех проникает в сумеречье комнаты, окуная всё глубже в день знакомства, точнее в их первое совместное утро».

***

«Девятнадцать лет назад. 31 декабря».

Жизненные события развивались словно по чьему-то сценарию. Восемнадцать лет назад его мама Чхве Давон познакомилась с очаровательным волшебником Пак Хён Су. Мужчина не был плечист, не был слишком уж хорош собой, но он был харизматичным, весёлым, добрым и заботливым. Он был молодым. Парочка потерялась друг в друге за считанные недели после знакомства. Тогда им было по семнадцать лет, поэтому им обоим не был известен их вторичный пол. Ни ХёнСу, ни сама Давон понятия не имели, каким будет вторичный пол каждого из них: альфами, бетами или омегами. Возможно, именно поэтому так сильно гордились своими чувствами. Молодые люди любили без участия услужливой природы и феромонов. Первый год отношений пара была счастлива. Давон окружало постоянное внимание любящего партнера: прогулки под луной и солнцем, дождем и снегом; шикарные ужины в дорогих ресторанах и заказанная на Панда-экспресс острая курочка. Много-много ласки, много любви. Может быть, именно любовь позволила будущему бете Пак Хён Су и омеге Чхве Давон забеременеть ребеночком. Обычно шансы родить в таких парах не превышают сорока пяти процентов. Но у них всё произошло случайно, в собственный день рождения девушки, в её восемнадцатилетие, в ночь ее становления омегой. В первую же течку Давон, которую она разделила с любимым человеком. Они были слишком счастливы. Что же произошло? Почему теперь все мысли и слова об отце Чимина формулировались исключительно в прошедшем времени? Что ж, нужно повторить ту самую простую деталь: «он был молодым». В случившемся разладе молодой семьи определённо есть кого винить. Только вот, смысла в этом не только мало, его просто нет. Спустя полтора года после рождения Чимина некогда счастливая парочка дошла до своей кульминации. Господин Пак и его супруга решают развестись, после разбивающей сердце омеги измены. Многие пары расстаются именно на этапе появления в семье новорождённого ребёнка. Это абсолютно не уникальный случай, но всё-таки все надеются, что у них будет иначе — навсегда. Так же думала и мать Чимина. Всё — просто, потому что сложно. Омеги начинают уделять всё свое внимание и время только что появившемуся на свет ребёнку. У хрупких созданий на плечах оказывается слишком ценный груз. Порой молодой родитель не находит возможности, чтобы поспать или поесть. Ведь полностью зависящий от нее ребенок требует жизненно необходимую заботу и опеку. В это бессонное, нервное время «страдают» не только омеги, ведь альфа, или в случае Давон бета, чувствует себя покинутым. Альфа/бета замечают лишь то, что его красивая избранница перестала следить за собой, потолстела или похудела, в случае с матерью Чимина — очень похудела. Под глазами затерялись мешки бессонных ночей. И её глаза больше не сияют так ярко от рассказов о волшебном мире, как это было раньше. Она изменилась. Она больше не та девушка, на которой женился по любви, исключительно по-взаимности мужчина. Давон была маглом, поэтому Паку старшему всегда удавалось впечатлить её рассказами о другой жизни. Но теперь все её мысли и разговоры сводились к жизни нового человека. ХёнСу не пытался стыдливо прикрыться или обвинить в собственных ошибках супругу. Он признался об измене спустя месяц после предательства. Он поддался искушению и знал, что за ту роковую ночь придётся платить слишком высокую цену. Совесть мучила каждую минуту, что он смотрел в уставшие глаза жены. Ровно месяц он мучился, пытаясь найти для себя лазейку, чтобы остаться, чтобы скрыть обман. И всё же, он признался. Не потому что хотел уйти из семьи, а потому что любил, — он знал, что должен был поступить честно, насколько это возможно в его бездумном и опрометчивом случае. Стоит заметить, что отец Чимина облажался лишь раз, зато грандиозно. Давон не было двадцати, когда она осталась одна на руках с маленьким ребёнком. Бывшие супруги не смогли остаться друзьями, но и врагами становиться не стали. Госпожа Пак воспитывала ребёнка в любви ко второму родителю. Сам же ХёнСу не позволил себе действовать по плану: «натворить дел и удрать». Он полностью материально обеспечивал жизнь своей потерянной семьи из двух человек. В конце концов, когда-то родители Чима любили друг друга. В конце концов, отец Чимина не был полнейшим мудаком. И благодаря воспитанию матери, сам Чимин всю жизнь думал также. Для самого же Пак Хён Су разрушенная им семья стала его отдушиной в скучной, размеренной взрослой жизни. Отец и сын виделись часто, и эти встречи всегда были полны заботы и смехом. Он пожалел об измене в тот же день, когда вернулся домой. Он жалел об этом каждый вечер субботы, слушая рассказ об очередной, но такой удивительно важной улыбке ребёнка. Он жалел каждый день рождения Давон, каждый Новый год, каждый день. Второй удар судьбы, отправивший мужчину прямиком в нокаут, произошёл, когда ребёнку исполнилось десять лет. По абсолютно естественному стечению обстоятельств тринадцатого октября семейство в полном составе из трех человек праздновало день рождения Чимина. И когда, крепко сжав кулачки, зажмурив глаза и, буквально, перестав дышать, ребёнок сосредоточился, чтобы загадывать самое сокровенное желание, когда, надув щёки до покраснения, он уже готовился задуть десять золотых свечей, всё оборвалось одним громким скрипом. В распахнутое окно прыгнула голубо-шерстная кошка, на шее которой висел серебряные бубенец. Растерянные маленькие глазки чуть ли не дали ходу слезам, что моментально наполнили узкие глазки. Чимин не мог поверить в жестокость происходящих событий. Его прервали в самый важный момент, когда он уже было попросил у вселенной оказаться волшебником, как его отец. Каждый раз, слушая рассказы о волшебном мире, Чимин мечтал оказаться его частью. И вот, когда он уже почти загадал свое заветное желание, его безжалостно, самым наглым способом прервала уличная кошка. Обернувшись к праздничному торту ребенок не выдержал и всё-таки раздался слезами, — все свечи были погашены кошачьим сквозняком. Хён Су понял одно: Чимин — самое большое чудо его жизни. Он был чудом, когда родился в любви между бетой и омегой, он был чудом, когда принял в себя именно волшебную кровь в браке между маглом и волшебником. Его маленький сияющий лучик оказался волшебником. Он был чудом, которое ему подарила не менее чудесная девушка-магл. Пак Хён Су сожалел. Спустя еще девять лет прилетел последний удар. По крайней мере, ХёнСу надеялся на это. Месть — это оружие холодное. Поэтому и подается со временем, когда меньше всего ждешь. Разумеется, это не Давон мстила, это было ясно, как раннее весеннее утро в Труа. Мстила судьба, жизнь, карма, называть можно по-разному, но итог от этого не изменится. По-прежнему холостой, по-прежнему любящий свою семью ХёнСу не был готов узнать ошеломляющую новость о переезде Давон и Чимина в Англию. Но еще сильнее он не был готов узнать причину смены локации места обитания дорогих сердцу людей. В один из запланированных семейных ужинов субботы Давон пригласила за стол еще одного человека. Если быть совсем точным — его полную противоположность: высокого, широкоплечего, очень хорошо сложенного мужчину. Отличался радикальным образом не только внешний вид бывшего и нынешнего кавалера, но их поведение. У того были темные глаза, что оставались закрытыми на несколько засовов для Пака, но такими согревающие теплыми для Давон и их Чимина. Мужчина почти весь вечер молчал и слушал, редко задавал вопросы, а все четыре улыбки за несколько часов беседы были адресованы: три — Давон и одна — Чимину. Нуль — самому ХёнСу. Что уж говорить об улыбках, если единственный взгляд, которым, буквально, осадил Пака мужчина был в самом начале, когда Давон представила их друг другу. В те бесконечные секунды давления животных феромонов до ХёнСу дошло, — этот Ли Дон Ук решил забрать себе его семью до крупицы. А так же этот Ли Дон Ук оказался не просто доминантным Альфой, он был истинным альфой Давон. Тем вечером она сообщила о переезде в Англию. Тем вечером Пак впервые увидел ее такой сияюще счастливой. Тем вечером была поставлена точка, и он, наконец-таки, отпустил их. Пак хён Су больше не жалел.

***

«Дорогой Дневник, каждый раз когда я думаю о том, что мы никогда бы не встретились, сложись судьба родителей иначе, мне становится стыдно. Я стараюсь оберегать свою совесть от этого чувства, но всегда заканчиваю тем, что благодарю маму, папу и Ука. Каждый раз благодарю Его за то, что год за годом он обещает мне танец в поместье его друга Ко».

***

«25 декабря (7 января)».

Человеческая память устроена своеобразным способом: мы забываем важные моменты жизни, повлиявшие на ход событий радикальным образом, но помним строчки из рекламных роликов; можем со спокойной совестью вычеркнуть из чертогов когда-то близкого друга, с которым провели детство, юношество или отрочество, но до конца дней будем помнить день выпуска любимого музыкального трека. Память словно оберегает нас, словно смеётся над нами или же вместе с нами, а может, и вовсе, предать так окончательно и бесповоротно. Чон подвисает на несколько забвенных секунд, пока наслаждается непривычным уютом в некогда холодном и пустом замке. Маленькие ножки заботливо упрятаны в теплые шерстяные ворсистые носки, что на несколько сантиметров длиннее и шире положенного. Невооруженным глазом можно уловить несоответствие размеров, но несмотря на это, носки, как и было задумано изначально, выполняют свою основную функцию — согревают драгоценного гостя фамильного поместья. Едва переступив порог бездушных стен мальчик в чонгуковых шерстяных носках подарил этому месту нечто настолько волшебное, что превратило пустошь в дом. Как только это слово из трех букв лейтмотивом проносится в голове чистокровного волшебника его бездонные глаза расширяются от удивления. В мгновение ока его атакует внезапное осознание — «серендипити». Чон был готов поспорить, что помнит каждое мгновение, проведенное с хрупким созданием в тёплых носках. До рождения этого неожиданного «осознания» он был готов отстаивать в своей памяти каждое утро сонного личика, завтрак блинчиками с кленовым сиропом, прогулки по дворцу, вечернее посещение Хогсмид, совместные занятия в библиотеке, каждую улыбку и ссору. Но сейчас он стоит, облокотившись на каменный косяк двери, смотрит на греющегося у камина Чимина, и понимает, вспоминает, видит события годовалой давности. Чимин уже был здесь. В Ховик-Холл, графства Нортумберленд.

***

«Я хочу поцеловать Вас, безумно сильно хочу этого. Моя самая первая, самая честная запись о тебе, Чимин.

— До сих пор не верю, что позволил Ему открыть страницы моего дневника. Он всегда столь несдержан в словах, всегда оставляет свой след росчерком легкой руки. Пожалуй, только благодаря его смелости то рождественское утро стало по-настоящему волшебным».

***

«Триста шестьдесят пять дней назад. 24 декабря (6 января)».

Впервые их взгляды пересеклись на Святочном балу, посвященному празднованию прохождения этапов магического состязания «Турнира Трёх Волшебников». По традиции помпезное событие проходило в стенах древнейших усадьб семей-основателей турнира, коими являлись чистокровные волшебники с гордыми фамилиями Сон, Ко и Чон. Предки именно этих доблестных династий были первыми участниками состязаний. Если углубляться в историю, то после затяжных кровопролитных военных действий было принято решение, что путем такого мирного соревнования наследников династий будет принято решение об исходе войны между враждующими правителями. Тогда, много веков назад они боролись за власть, за территории и природные ресурсы. Сейчас, в век демократии и парламентаристской свободы — это лишь увеселительная ярмарка тщеславия, в которой родовые семейства по-большей части нарочно не принимают участия. Но привилегия остается привилегией. В порядке очереди, каждые пять лет наследник одного из семьи-основателей принимает в своем доме кучку школьников, включая участников турнира. Ровно год назад по желанию высших сил пристанищем для жаждущих славы и признания стал Ховик-Холл. Для Чон Чонгука, единственного чистокровного наследника по мужской линии, проведение бала не стало неожиданным решением, он четко отследил последовательность и очередность. Пятнадцать лет назад его старший двоюродный брат уже организовывал сие мероприятие, теперь настала очередь подросшего Чонгука. Только в отличает от остальных наследников он не считал, что бесполезная растрата собственного капитала и бесценного времени может быть «привилегией». Если бы его попросили уступить данное право кому-нибудь иному, то он бы согласился не раздумывая. Но так он думал лишь до того момента, как встретился в упор с медовым янтарным свечением этих глаз. Чудесное осознание, — если бы именно в том году Святочный бал принимал гостей в поместье Сон или его давнего друга из семьи Ко, если бы сам Чон всё-таки умудрился отказаться от этой бессмысленной ноши, или, в конце концов, если бы он так и просидел всё время танцев в своих покоях, демонстрируя полнейшее пренебрежение к каждому гостю, как он и планировал, то они бы, вероятнее всего, никогда бы не встретились. Их пути попросту бы не пересеклись. И тогда пустошь Чона никогда не превратилась в уютный ароматный пряничный дом. Самым высокомерным шагом, что был дарован Чону его фамилией, он рассекал зал за залом, стремительно направляясь мимо гостей в сторону своих покоев. Нервно одернув запонки и ослабив узел официальной удавки, Чон вдыхал душный, терпкий воздух, пропитанный потом танцующих. Из главного холла доносились гремение оркестра, топот каблуков, смех, бренчание дорогой посуды. Чон не был радикальным занудой или снобом, но сегодняшнее счастье посторонних людей вызывало рвотный рефлекс в перемешку с головной болью. Оглядев веселящихся студентов со всех трех школ через распахнутые дверцы, Чон перехватил безалкогольный пунш с подноса порхающего поблизости лакея. Отсутствие даже минимального процента алкоголя заставило морщиться в разочаровании лишь больше. Спустя ровно секунду приходит понимание того, насколько сильно ему повезло, несказанно повезло, раз он решился вылить содержимое бокала залпом. Отсчитывав секунды, в следующее мгновение он врезался в «те» глаза. Физического столкновения не было, никаких киношных подставных сцен, только один скромный взгляд, а дальше Чон ничего не помнит. Не преувеличивая. И будь в руках полный пунша бокал, то всё закончилось бы смущающе позорной неуклюжестью, а не забвением глупого сердца. Через весь зал стрелой пронзающей тело насквозь он был ослеплен этим скромным грустным сиянием. В самом углу, поодаль от танцующих пар забился самым очаровательным образом маленький котенок с пушистыми волосам. Маглы частенько слышат красную сирену служебных машин в подобных ситуациях. Ситуация — «SOS». MAYDAY. Положа руку на сердце, Чон не был плохим человеком, но и борцом за справедливость его не назовешь. В добавок к чрезмерному светскому отстраненному поведению прилагалось полное отсутствие эмпатичности к чувствам других. Человеком он плохим не был, про таких говорят иначе, причем много-много говорят — холодное сердце. Сам мужчина мог бы поспорить со званием ледяного принца будучи сильно моложе нынешних лет. Порой, это даже ранило страстную натуру и боевой дух. Но сейчас, конкретно в эту ночь, некоторыми минутами ранее он бы согласился со всеми ярлыками в свою сторону. Только вот ключевое положение мыслей заключается именно во временных рамках. Он бы не обратил внимание ни на что, вот только, это было до «некоторыми минутами ранее». Потому что после того «столкновения» быть безразличными уже не представляло возможности. Перечеркивая приобретенные привлекательные недостатки характера, Чон Чонгук был смелым, стойким и решительным. Лучший выпускник факультета Гриффиндор последних семи лет. Человеческое воплощение: «вижу цель, не вижу преград». Стоило бы обратить внимание на шепот вокруг его персоны, что привычно стремительным шагом пересекает бальный зал. Стоило бы смотреть по сторонам, чтобы насладиться восхищенными взглядами, вздохами. Чонгук в юности очень любил вкус величия, но сейчас к своим двадцати шести годам его более не беспокоило признание посторонних. — Ты слишком крохотный, знаешь об этом? — всё, что угодно, только не это. Пожалуйста, только бы он не сказал это вслух. Любая другая заученная с рождения фраза звучала бы лучше: «добрый вечер», «подарите ли вы мне танец», «могу ли я узнать, как вас зовут». Всё затасканное, банальное подошло бы идеально для приятного знакомства. Только вот парень напротив был действительно крохой, поэтому самым важным было для Чонгука узнать, знает ли тот, насколько очаровательным тот выглядит. Воробьиное слово отскочило от белоснежных кроличьих зубов моментально, его уже не воротить. Интересно, кому-нибудь в реальной жизни удавалось поймать «вылетевшего воробья», чтобы устанавливать подобные фразеологизмы. Какой же всё-таки мозг человека уникальный организм. Выставил владельца тела полнейшим идиотом и продолжает размышлять о беде насущней. Чон уже было пересек грань, в которой представлялось слайд-шоу из отскакивающих от зуб четверостиший, как якорем вернулся на землю обетованную. Есть ли хотя бы призрачный шанс, что гремящая мелодия звучащей польки перекрыла абсурдность первого впечатления. Забытая годами особенность восприятия мира вернулась совершенно не вовремя. Чонгук уже несколько лет не стыдился себя до той степени, чтобы начать краснеть ушами. Большие от рождения глаза улавливают панический процесс, начиная бегать по предметам внешнего мира. Цепкие зрачки ухватываются за аккуратную красоту маленького личика, что расположено ровно на одну голову ниже его собственного. Обладатель самых розовых щек на всём магическом и нет свете приоткрывает губки в попытке вздохнуть или ответить, но снова закрывает их. — Простите. — Сложно. Нет, совершенно не понятно, извиняется ли мальчик за собственные габариты, или, может быть, он даёт шанс исправить положение, перефразировать обращение, вырулить разговор. Только бы это была попытка номер два. — Чон Чонгук, — мужчина выдыхает, обещая себе, что не всё потеряно, постепенно возвращая своему внешнему облику контроль. — Вы танцуете? — Это именно то, с чего нужно было начать, идеальная первая фраза для знакомства главных героев исторических драм. — Только по-принуждению. Склонившийся в уважительном поклоне с вытянутой левой ладонью вперед Чон застывает в заученной позе. Нет уверенности, правильно ли Чон всё понял. Слишком велика вероятность, что ему отказали?! Чонгук не уверен, потому что подобного опыта у него никогда не было, но если это действительно то самое «нет», которое ранит других людей, то оно звучит по-настоящему болезненно. — Отказываете мне? — Чонгука не глухой, но поверить в происходящее до сих пор сложно, поэтому брови моментально стягиваются к переносицу орлиного носа, а голова наклоняется чуть в бок. Может ли кто-то такой крошечный и милый обрекать ответ в настолько неуважительную форму? Он ведь мог соврать, так делают все вокруг. Врут, знают, что не правдоподобно, но тем самым остаются в мире формального равенства. Он мог сказать мягче, сказать тоньше. Он мог промолчать, но «котенок» ответил именно так, с желанием оскорбить. При столкновении глаза не казались жестокими или холодными, поэтому Чон решился подойти не задумываясь. Поторопился. Очень поторопился с выводами. Раньше он не ошибался в людях так феерически грандиозно. — Что? — Будто пугаясь не меньше ближайших свидетелей разговора, переспрашивает мальчишка, — Нет! Я не, я… — Мальчик делает шаг назад, выглядит по-прежнему взволнованным и растерянным. Диссонанс. Он отказал, не облачив ответ в уважительную форму, но выглядит так, будто это ему было адресовано жестокое «нет». Чонгук поднимает голову, но остается в почтенно уважительной позе приглашения. — Нет, простите, сэр Чон. Я просто, просто, это шутка. Мгм, в голове звучало лучше, смешнее. — Соглашаясь со своими мыслями кивает сам себе и сам для себя мальчик. — «Гордость и предубеждение»… — Джейн Остин? — Чонгук хотел звучать раздраженно, рассерженно, но что-то внутри ломалось, заставляя голос быть мягким и бархатным. Это удивило не только отказавшего партнера, но и самого Чона. Милое создание настороженно протягивает ладошку, будто страшась, что поступившее приглашение более не актуально. — Верно, пока я жил во Франции, я читал ее романы взахлеб. — Парнишка неловко улыбается, слегка разводя уголки губ в стороны. На его по-прежнему розовых щечках красуются небольшие веснушки и абсолютно противозаконные ямочки. — Ну, то есть, разве есть что-то более британское, чем Джейн Остин? — Чону сложно фильтровать мысли, действия и речь. Перед ним стоит что-то неизведанное, незнакомое, непонятное. Словно с другой планеты. Внешне собеседник выглядит очень хрупким, нежным, напуганным. Он же использует фразочки из глупого женского любовного романа в качестве ответа на реальное приглашение. Ни один из его даже малознакомых приятелей, недругов и коллег не посмел бы ответить подобным образом. Как это вообще могло прийти в голову к взрослому человеку. То есть, пусть этот очаровательный малыш и выглядит крохой, но Чон точно знает, что он уже совершеннолетний, раз обучается в одной из школ волшебства и чародейства. — Ульям Шекспир, например. Может, на крайний случай О`Брайн? Цитата любого из них была бы более британской. — Но самое странное в этом всем, что Чон не оскорблен, а просто растерян. Как вообще можно было додуматься цитировать Джейн Остин? Хорошо, опускаем момент его собственного провала. И всё же это непонятно. Он — непонятный. — Тогда мне стоит больше времени проводить за чтением британской классики, нежели за танцами. — А вот это уже отказ, то самое «нет», Чонгук уверен, уже знаком с этим болезненным чувством. Он улавливает скромный и слегка неуверенный поклон, прежде чем собеседник завершает до ужаса неловкий разговор, намереваясь покинуть зал. И благодаря наработанной быстрой реакции бывшего ловца снитча, Чон успевает предотвратить нежелательный побег. — Я не хотел Вас обидеть, — шепчет мужчина почти в самый носик, задравшего голову растерянного партнера. От неожиданного захвата в танцевальную позицию прижатый вплотную к чужому телу мальчик оказывается в еще большей ловушке. Его глаза застывают, расширенными зрачками упираясь в лицо напротив. Он даже не с разу понял, как оказался чуть приподнятым над скользким расписным партером. — Я не обижен, мне неловко. — Не смея прерывать интимность атмосферы, шепчет мальчик в ответ. Он — непонятный. Что значит «не обижен». Чонгук руководствовался далекими от джентльменства манерами , но тот вместо того, чтобы самым справедливым образом надуть губки и влепить пощечину — «я не обижен». Но самое странное, — это то, что Чонгук верит. Они слегка отстраняются друг от друга на расстояние принятое называться приличным. — Сам не знаю, почему решил, что каждый британец должен знать текст моего любимого романа. — Чон наблюдает за самым очаровательным моментом его жизни. Он несколько раз мысленно останавливает партнера от самообвинений, но только не вслух. Ему хочется насладиться этим тихим и мягким голосом еще немного. Чуть-чуть. — Мой ответ был глупым, я сам спровоцировал Вас на… — Грубость. — Нет, что Вы, я имел ввиду… — Разумеется, это создание выглядит невероятно мило «раскаиваясь», но Чон не садист. Видит, что парнишке действительно жаль, нет притворства. А значит, пришло время демонстрации британского джентльменства. Он отходит на несколько сантиметров и дарит уже более низкий поклон. — Я был груб с самого начала. Я приношу свои глубочайшие извинения. — Возвращается к своей паре, кладет руку чуть ниже лопатки на тонкий стан, что так хорошо ощущается сквозь легкий атласный пиджачок. Второй рукой придерживает маленькую ладошку. — Я успел наговорить лишнего, хотя всё, что хотел спросить по-настоящему, — это Ваше имя. Могу я узнать, как Вас зовут? Чон делает первый шаг, начинает вести за собой, отсчитывая первый квадрат любимого им вальса. — Чимин, сэр Чон. Меня зовут Пак Чимин, родом из небольшого французского города Труа. — Наконец-то решившись поднять свои янтаря чуть громче шепчет Чим, прочищая горло между фразами. — Я бывал в Париже и Марселе, очень красивая страна. — Чонгук греется под солнечными лучами ностальгии о чужой родине. — О да, я ее обожаю. — Чимин отвлекается на пару мгновений в прошлое, из-за чего теряет равновесие, крепче ухватываясь за сильное плечо партнера. Его щечки очередной и, разумеется, не последний раз розовеют. Чимин, сам по себе, очень хороший танцор, поэтому оступиться в шагах вальса ощущается так неожиданно неловко. — Пак Чимин, Вы самый красивый ее представитель. — Что же касается Чонгука — не справляется, держит оборону всей Англии из последних сил. — Вам стоило посетить неделю моды, чтобы понять, как вы ошибаетесь. — Именно потому, что я посетил не один показ, я могу с уверенностью утверждать обратное. Стоило Вам поднять взгляд на меня, как я уже молю о танце. Разве это не прямое доказательство вашей пленительной красоты. — Сэр, я… Боже, я просто чудовищно неловок в том, чтобы вести светскую беседу. Пожалуйста, давайте опустим вежливые комплименты, поверьте, мне очень легко поверить в них и транслировать иначе, нежели стоило бы. — Я Вас смущаю, но поверьте, я смущен не меньше, не говоря о том, что в моих словах нет и доли лести. — Чонгук переводит дыхание. Ему стоит вернуть себе здравость рассудка, потому что риск показаться бестактным грубияном остается слишком велик. — Могу я поинтересоваться, сколько Вам лет? — Во Франции я отучился ровно год, прежде чем отправиться в Англию. Совсем недавно мне исполнилось девятнадцать лет — второй курс, факультет Рейвенклоу. — На лице парня снова появились эти противозаконные милые ямочки, предвещающие самую теплую улыбку, что когда-либо видел молодой наследник. — По правде говоря, это просто чудо какое-то, что меня пригласили на сегодняшний вечер. Мои успехи в учебе не такие уж и впечатляющие, а полеты на метле оставляют желать лучшего. Я полагаю, что таким образом меня хотели приободрить. Но находиться здесь более, чем неловко, когда так незаслуженно. Многие обладали большими правами находиться в эту ночь на балу в самом красивом месте, которое я когда-либо видел. Уверен у Директора были благие намерения, но это едва ли поможет укрепить дружеские отношения между мной и моими однокурсниками, которые остались за бортом. — Не говорите так. Я уверен, через пять лет Вас вновь пригласят на Святочный бал уже в поместье семьи Ко, и Вы будете находиться там абсолютно заслуженно. — Только у меня к Вам просьба, Чимин. — Какая? — Самому мальчишке кажется, что его голос сломался окончательно, теряя перезвон и привлекательность тенора. Будто бы с момента их знакомства он может лишь шептать или кряхтеть, подобно лягушке. Ему вновь и вновь приходится прочищать горло от смущенного комка нервов. — Пообещайте мне, что никогда не будете участником самого турнира. — Чон ни позволял веселью распространиться по его дому, потому что не забывал, что именно празднуют молодые волшебники в стенах Ховик-Холл. — Что? Думаете, я не справлюсь. Верно, я и сам так считаю. — Чимин даже не успевает оскорбиться. Ему нужна была подобная отдышка, потому как от речей этого красивого и сильного мужчины мозги перестали соображать хоть что-то. — Дело не в этом, Чимин. Турнир Трех Волшебников — самое бессмысленное зрелище современности. Это опасно. По-настоящему опасно. Не знаю, как можно желать славы настолько, чтобы рисковать собственной жизнью ради нее. — Я отучился в Хогвартс лишь год, но уже смог разобраться в алгоритме отбора на факультеты. Вы самый прославленный выпускник львиного логова, и мне казалось, что выпускник гриффиндор должен знать, какого это, желать чего-то подобного так сильно. — Правда Ваша, гриффиндорцам свойственно жертвовать собой. Но… — Вы не тот, кто отдаст собственную жизнь за что-то? — Интересно, а будь мистер Дарси представителем их мира, он бы стал рисковать собой ради кого-то вроде Чимина. Это даже смешно. При чем тут мистер Дарси, с чего Чимин вообще решил, что Чонгук может быть его воплощением. — Верно. Я люблю жизнь. Она прекрасна. Я хочу жить долго, богато и счастливо, не осуждайте меня за это. — Это было бы лицемерием с моей стороны. — Ответ такой точный, радикально непреклонный, что сам Чимин начинает сомневаться в том, как на самом деле должен поступать «принц на белом коне». — И всё же, если на чаше весов будет жизнь любимого человека, ни один лев не будет сомневаться в собственной жертве. Чимин лишь вдыхает мускусный воздух, задыхаясь смелостью неожиданного признания. Он читал о таком у любимой Джейн, представлял подобные беседы перед сном. Много-много всего выдумывал. Но по-настоящему не верил в существование «мужчины мечты», которого бы обязательно дождалась главная героиня романов. Ведь как ни крути, в реальности не он был действующим персонажем истории. — Я довольно неплохо разбираюсь в людях… — Выдох. Дышать — это вообще очень важно. Особенно когда хочешь быть честным. Говорить комплименты безразличным людям — едва ли не самая простая вещь из всего светского этикета. Так вот, противоположно отягощено сказать пару добрых и искренних слов тому, кто возглавил список «небезразличных». Музыка подходит к своему кульминационному разрешению, но Чон прижимает кроху крепче, совершенно не готовый отпускать частичку Франции. — Если позволите, Вы будете сиять, я это точно знаю, для этого вам не обязательно рисковать собой. Я наивно поделюсь с Вами своей правдой: через пять лет, когда вы будете справлять Рождество в поместье Ко, я хочу быть рядом с Вами, хочу танцевать этот вальс, хочу держать Вас как сейчас, нет, еще крепче.— Надрывно продолжает Чон, борясь с теми желаниями, которые однозначно сочтутся вольностью. — Пожалуйста, — Чимин тушуется, окончательно теряя контроль над ходом ног. Танец прерывается для них двоих, когда пара застывает по центру зала. — Я правда не умею отличать правду от хорошего тона. — Вы бы позволили кому-то вроде меня,.. нет! — Чон отряхивает голову от спасательной формулировки, придуманной теми, кто боится нести ответственность за свои слова. — Вы позволите мне быть подле Вас не только этим вечером, Чимин? Всё происходящее ни в коем случае нельзя отнести к событиям реального характера. Нет никакого смысла рассматривать пару под призмой логики и скептицизма, никакой психологии и промывания мозгов. Никаких синдромов и манипуляций. Просто человек нашел своего человека. Нет никаких доказательств, потому что в их случае это не теорема. Чим немеет. Легкие отказываются выполнять свою работу. — Я бы хотел этого. Музыка сменяется на очередную подвижную польку. Сформировавшиеся пары для вальса благодарят друг друга и расходятся, надеясь на очередной танец с понравившимся партнером.

«Год спустя. 24 декабря (6 января)».

Нежный перебор с едва уловимыми касаниями. В эту ночь их только двое. Большая вытянутая ладонь с трепетным приглашением на танец длинною в жизнь, одну на двоих. На изящном стройном теле лишь хлопковая рубашка, что свободным кроем струится по телу, обволакивая его в заботливой ласке. Мягкость ткани ощущается особенно приятно, когда Чон опускает руку на узкую талию, устраиваясь кистью между лопаток. Рояль аккуратно зазывает в центр бального зала знаменитой усадьбы. Он не настаивает, не утягивает, не поглощает, — спрашивает, быть может даже просит. Чимин скользит ладошками по сильным, пока еще расслабленным плечам, ласкает взглядом фигуру перед собой, отмечая фактурность дорогого сердцу человека. Между ними сквозит легкий ветерок, когда Чон уносит их в первый воздушный оборот по роскошному залу. Музыка начинает заполнять всё пространство так же незаметно, но настойчиво, как чистокровный волшебник занял всё пространство сердца и разума. Чимину кажется, что будь Чонгук инструментом, то обязательно стал бы тем самым роскошным роялем, выступающим сольно, противостоя основной массе оркестрантов. Единственный. Тот, кому хватит мощи гордо звучать и не зависеть от поддержки других. У него не может быть побочной, только главная партия в симфонии жизни. А сам Чимин был бы струной виолончели, что покорно оттеняла бы красоту их совместного звучания. Мелодия постепенно набирает темп и краски. Они обращают себя друг в друга, более не в силах оторвать взгляда. Музыка ощущается физически, а Чон приобнимает чуть ближе, чуть крепче, толком и не осознавая своего стремления. Виолончель, срывается в гармонии скрипок, переливается колокольчиковым перезвоном. Инструменты симфонического оркестра сливаются в воздушной мелодике трепетного вальса. Заговорчески уносят в свой мир вечного единения, скрепляют поглощенные взгляды двух пылающих сердец. Игривые, но глубокие ноты сладостно разносятся по-всему залу, отскакивая от стен, проникая под кожу. Виртуозные клавиши роскошного рояля задают босым ногам беспрерывный темп, заставляя пару крутиться оборот за оборотом. Мир вокруг вертится все быстрее с каждым новым тактом, сжимая картинку до летящих цветных полос, фейерверков. Кажется, будто бы они оказались посреди северного сияния. Музыка взрывает пространство, отдаляет стены, пол и потолок. В этом мире остаются лишь двое. Чонгук еще теснее прижимает правой рукой тело, еще ближе к себе. Пальцами ощущает, как движутся лопатки на спине у Чимина. Как мышцы перекатываются от движений этого вальса. Второй рукой он крепко держит маленькую ладошку в своей. Глаза напротив сияют, искрятся. На румяном личике теплится завораживающая улыбка. Искренняя, счастливая. Приподнимает мальчика, возносит выше всего в этом мире, аккуратно опуская уставшие ножки на свои. Заливистый смех украшает собой главную партию вальса, а Чон может лишь влюбляться снова и снова. Малышу приходится чуть приподнять голову, чтобы смотреть в темный космос, полный звездных галактик. Аккорды тяжелеют, рояль обрывает легкость лейтмотивов, занимает главенствующую позицию. Бело-черные клавиши отскакивают от невидимых сильных пальцев. Си-бемоль мажор поглощает тональностью ночи, у которой лишь одно название «навсегда». Чимин еще никогда не ощущал физически ту страсть упрямых, настойчивых и беспрекословных пальцев, что виртуозно перебирают клавиши. Он будто бы сам превратился в музыкальный инструмент, за который засел столь одаренный музыкант. Чон прижимает хрупкое тело еще теснее, ближе. В воздухе сгущается мелодия правды, одаривая всё, что было до и будет после в судьбоносную необратимость. Сиренево-тёмно-синяя ночь, но небо остается ясным, звездным. Так звучит си-бемоль мажор. Так звучат объятия Чонгука. Оборот за оборот, квадрат за квадратом. Больше нет детского притворства, смущенного флирта и смешливой игры. Нос к носику, горячее дыхание на губах. Улыбки меркнут, но что-то по-настоящему сильное зажигается в смотрящих друг в друга глазах. Тон проецирует свое внутреннее стальное напряжение с металлическим блеском отраженных звезд. Самое главное в музыке — всегда «неслышное». Чтобы почувствовать это не нужны ни глаза, ни даже уши. Оно пробирает сквозь кожу, пропитывает ясность сознания, не обманывая ложными надеждами и страстью. Только обжигающая всё нутро правда. Чон подхватывает под бедра и прижимает к стене. Сбитое дыхание из-за танца. Сбитое сердцебиение из-за друг друга. — Я люблю тебя. Чон шепчет, не разрывая зрительного контакта. — Я. Люблю. Тебя. Люблю, люблю. Так тихо, так громко. Как всегда безапелляционно, как всегда искренне. Смело, но боязно. Чон выдыхает в него жизнь, а Чимин задыхается. То самое «неслышное», что звучало каждую минуту между ними, то самое, что обязательно должно быть оглашенным, озвученным. Тихим. Громким. Безапелляционным. Искренним. Смелым и боязным.

***

— Я люблю Вас, мистер Чон-Дарси.-

Моя последняя запись о тебе.

***