***
— А вот и я! — Кокоро звучно дала Мисаки знать о своём возвращении. Грязные каблуки упали на парадный коврик, пакет с продуктами на банкетку. Чуть не упал под тяжестью бутылки спиртного. Мисаки и не шелохнулась. Все чувства отупились, кроме слуха: Кокоро заходит в ванную, моет руки, доходит неспеша до кухни, чем-то шуршит, ставит чайник на плиту. Мисаки не видела, как бутылка коньяка медленно опустошалась, не чувствовала запах свежих овощей, не сразу осознала, как грудь Кокоро коснулась её, а ладонь скользнула по щеке. — Милая Мисаки, добрый день, — полуголая Кокоро нависла над Мисаки, словно ангел-хранитель над умирающим. Мисаки хотела почувствовать тот трепет от её чистого образа, что был раньше, в юности, ведь даже под влиянием алкоголя она оставалась всё такой же чистой и искренней, в этом Мисаки никогда не сомневалась. Но даже просто думать о какой-либо эмоции было сейчас невыносимо тяжело для неё, и она быстро сдалась. — Ты так долго спала, что я пошла по магазинам без тебя. — Лёгкие поглаживания по щеке, холодная рука Кокоро, пот на лице Мисаки. Чувства словно перемежались друг с другом в Мисаки, потому что когда Кокоро трогала её, то другое переставало функционировать. Мисаки потеряла краски в своих глазах, комната стёрлась до чёрно-белого эскиза. Так тяжело держать глаза открытыми... — Кокоро-сан... Лёгкий поцелуй. Простой обмен слюной, вкус которой Мисаки не смогла распробовать. Даже двигать ртом было тяжело. Веки захлопнулись. Дыхание на минимум. Запах пыли. Духи Кокоро. Алкоголь. — Я сейчас приготовлю ужин и вернусь. Не скучай! Кокоро-сан всё такая же формальная, думала Мисаки. Слова подходили Кокоро, но их смысл совсем не увязывался с их нынешним положением. Мисаки не могла скучать без Кокоро. Она даже не помнила, когда в последний раз скучала, потому что даже не помнила, когда в последний раз хоть что-то испытывала. И этот радостный тон под влиянием алкоголя — лишь болезненный толчок для вставшего на пути циркового слона. Он должен подняться на задние лапы, всё как по дрессировке, иначе зрители будут недовольны. Мисаки любила Кокоро. Мисаки продолжала себе это говорить, но чувства так отупились, что эта мысль почти перестала иметь важность, как просто написанное на огрызке бумаги предложение, которое никто никогда не прочтёт. Мысль была, но связь с ней медленно обрывалась. И хотя воспоминания всё ещё витали в её полуразрушенной памяти, все они тоже переставали с каждым днём иметь хоть какое-то для неё значение. "Мишель! Мишель, ты была просто неотразима!" "Мы всегда будем рядом с тобой, Мисаки." "Я люблю тебя, Мисаки! Ты моё сокровище! И уж поверь, я это совершенно серьёзно тебе говорю!" Ах, как же легко быть молодой, думала Мисаки, пока Кокоро доваривала овощи. Раньше именно Мисаки занималась всей работой по дому, ведь это был только её дом, но когда депрессия окончательно загрызла её рабочие конечности, на помощь пришла Кокоро-сан и стала ухаживать за Мисаки в благодарность за её же каждодневную заботу. Эти взаимные жесты помощи сначала вселяли надежду в Мисаки на то, что она снова встанет на ноги, но прошло больше месяца, а серость в глазах и мысли о слонах и самоубийстве не оставляли её по сей день. — Мисаки, дорогая, ты знаешь, сколько сейчас времени? — спросила шёпотом улыбающаяся Кокоро. Кажется, она не была уверена, уснула Мисаки или нет. Та лишь отвернула голову в сторону стенки. — Уже почти время ужина! Ты проспала полдня, Мисаки. Пора вставать. Кокоро полностью раскрыла занавески, собрала весь накопившийся мусор и вернулась к Мисаки с бутылкой воды. Она подняла Мисаки в сидячее положение, придерживая её за спину, дала отпить. Ослабшие руки Мисаки были до тошноты тощими, фиолетовые вены и красные шрамы молча кричали о боли своей хозяйки. Кокоро постоянно приходилось поднимать левую руку к шее Мисаки и опускать к спине, так как голова никак не хотела держаться поднятой. Кокоро успокаивала себя тем, что Мисаки хотя бы сама открывает рот. — Мисаки, тебе нужно поесть. — Кокоро действительно волновалась за Мисаки. Она с трудом запихивала еду ей в рот, а когда пыталась позвонить в больницу, Мисаки зверски вырывала у неё телефон. Кокоро имела установку, что если Мисаки упадёт в обморок от голода, то уже не станет медлить, но пока она ещё еле справляется, она будет рядом с Мисаки. Потому что ей больше не о ком заботиться. Она ни за что не потеряет ещё одну подругу. После приёма пищи Мисаки снова легла на футон. Кокоро постелила рядом с ней ещё один, приняла душ и после всех вечерних занятий легла спать рядом с Мисаки. Вот уже две недели они так рядом не спали друг с другом. Мисаки огородилась от Кокоро после пары ссор, вызванных недопониманиями в их группе. Мисаки хотела поставить на место басиста нового участника, более опытного и грамотного, но Кокоро категорически отказывалась расставаться с нынешним, подкрепляя своё решение "нежеланием расставаться с ещё одним другом". Состав группы "Hello, happy world!" впервые поменялся девять лет назад, когда Хагуми заявила на телевидении о решении посвятить всю себя спортивной карьере. За два года в бейсбольной лиге она стала ярким лучом надежды для множества фанатов, и даже те, кто знал её по карьере в группе, были рады каждой её награде и призовому месту. Помимо игры в бейсболе, она успела попробовать себя в олимпийских видах спорта, даже заработала бронзу по лёгкой атлетике. У Хагуми больше не оставалось времени на группу, даже на выходные встречи с девочками, и со временем она совсем от них отдалилась. Уже через два года после ухода Хагуми группу покинула и Каору. Все пророчили ей успех на актёрском поприще, так оно и вышло: Каору сыграла пару второстепенных ролей в крупных картинах, и её стали замечать продюсеры. Через год работы актрисой Каору уже получила главную роль в романтической драме о трагичной судьбе двух девушек-акробаток и завоевала ещё больше сердец по всему миру. О музыкальной группе не было и времени вспоминать. Единственная, кто до сих пор продолжала оставаться в группе из старых участниц — это Канон, уже не молодая, давно переставшая красить волосы и заикаться. Все взрослеют со временем, и Канон тоже. Уход Хагуми и Каору сильно сказался и на ней, и когда никто не видел, она давала себе вволю наплакаться от ностальгии и желанию вернуться назад, в детство. Но всё меняется, как и она сама. Когда Мисаки с Кокоро расставались после очередной ссоры, то Канон была единственным мостом общения между ними. Мисаки жаловалась ей на безрассудные решения Кокоро, а Кокоро задавала слишком много вопросов, которые не могла задать Мисаки, и Канон всегда внимательно их обеих выслушивала. Возможно, именно благодаря ей группа до сих пор окончательно не раскололась. Мисаки не хотела, чтобы Кокоро видела её такой — слабой и ни на что не способной. Она всегда была опорой для Кокоро, всегда делала всё, чтобы та была счастлива. После того, как группа сузилась до трёх человек, Мисаки стала втрое усерднее работать, занимая уже роли писателя песен, композитора, диджея, правой руки Кокоро-сан и некоторое время дизайнера костюмов. Тем временем, пока проводились поиски новых гитаристок для группы, Мисаки включала фонограмму гитар Каору и Хагуми, работая на сцене сразу за троих в тяжеленном костюме мишки Мишель. Но в какой-то момент Мисаки перегорела. До пепла. Работы накапливалось всё больше, а времени на отдых всё меньше. Она перестала жаловаться Кокоро на усталость и просто хотела как можно скорее закончить с написанием припева, с бумажной волокитой и многими другими планами, лежащими перед Мисаки мёртвым грузом. Она всегда знала, что Кокоро и её помощники могут заняться всем этим, но Мисаки двигало нечто большее, чем повышенная зарплата или признание от её любимой подруги-босса: гордость. Она знала, что вот-вот перегорит, она всегда понимала, когда нужно вовремя остановиться, где "золотая середина", но перед ней всегда стоял другой, более весомый фактор, определяющий её выбор — вечно позитивная Кокоро Цурумаки, наследница многомиллионной компании, принцесса с золотыми волосами, чей блеск затмевал эту самую "золотую середину". — Хочешь выпить, Мисаки? — ласковая улыбка Кокоро сверкнула. "На самом деле, я всегда..."***
Лёжа на футоне, Кокоро не отводила взгляд с неподвижной Мисаки. Полузакрытые серые глаза слабо двигались под вуалью ресниц. Ослабевшие сухие руки сцепились в замок на груди. — Ты такая красивая, даже когда уставшая, Мисаки, — сказала окрылённая вином Кокоро. Мисаки всегда знала, как сильно Кокоро её любит. А именно "так же, как и всех — одинаково сильно и всем сердцем". Эта, казалось бы, чистая любовь ко всем и всему была для Мисаки чем-то нечеловеческим, даже святым, что вселяло в Мисаки ещё больше благоговения к её, несомненно, идеальной и чистой подруге. Но с годами эта чистота всё равно дала трещины, залитая алкоголем, психологическими травмами, деловыми проблемами в семье и ещё многим, многим, так многим... Для Мисаки Кокоро никогда не переставала быть чистой, несмотря на всё, что на них обеих навалилось. И, к сожалению, Мисаки с этим грузом уже была не в состоянии справиться. — Кокоро... — Хорошо, Мисаки! — Словно читая её мысли, Кокоро взяла руку подруги в свою, очень осторожно. Даже с закрытыми окнами в комнате всё ещё было прохладно. После они молчали ещё несколько минут. Их пальцы были сплетены, так же крепко, как и на похоронах отца Мисаки. Её рука, слегка подрагивающая от холода завывающего ветра, и рука Кокоро, на удивление очень тёплая даже без перчаток. Кокоро тогда тоже ничего не говорила, но очень хотела, и эта мысль помогла ей найти в себе силы сказать сейчас хоть что-то. — Мисаки, о чём ты сейчас думаешь? — ... О медузах. Мисаки врала. Вредная привычка врать присосалась к ней с возрастом под давлением улыбки Кокоро. Когда Мисаки окончательно довела Кокоро своими доводами о том, что она и есть Мишель, та не выдержала. Мисаки никогда не забудет заплаканного розового личика молодой Кокоро. До сих пор в своих кошмарах Мисаки видит это лицо, полное боли и огорчения. Кокоро всегда знала правду. Мисаки всегда теперь будет винить себя за то, что разрушила маленькую сказку своей принцессы. — Ах, Мисаки-чан, если бы ты только попросила моей помощи хоть раз... Кокоро думала о Мисаки. Она тоже всегда была готова помочь ей, но Мисаки была непоколебима. Ей тяжело было принимать чью-либо помощь, тем более от Кокоро, полной работы и забот обо всём на свете. Мисаки хотела говорить, но слова с трудом выходили из неё. Рот еле-еле шевелился, но она обязана была поговорить с Кокоро. "Это нужно нам обеим." — Кокоро... я знаю, как много возложено на твои плечи. Я всегда видела, как много ты делаешь для других. Как жертвуешь всем даже ради тех, кто тебе не был близок. Ты всегда отдавалась группе "Hello Happy World!" целиком и полностью, вкладывала всю свою радость, фантазию и усилия просто ради того, чтобы люди могли, услышав твою музыку, стать счастливее и улыбнуться. Ты всегда отдавалась другим больше , чем себе. И я тоже в какой-то момент поняла, что хочу отдаваться так же нашей группе. Я тоже захотела дарить всем радость... А потом я и сама стала чуточку счастливее. Хотя я всегда знала, что того, что я делаю, никогда не будет достаточно... — На лице Мисаки стала проявляться еле заметная печаль, почти переходящая в плач. — Сколько бы я ни старалась, моих усилий никогда не будет достаточно, чтобы полностью помочь тебе... Я никогда не смогу загладить свою вину... Кокоро смотрела на Мисаки не понимающе. Маленькая слеза стекала по щеке Мисаки. Кокоро смахнула её, погладила щеку Мисаки и прошептала: — Что ты такое говоришь, Мисаки? Ты делаешь всё ради нашей группы, а значит и ради всех наших фанатов! Даже спустя столько лет, что мы вместе, ты остаёшься сильной, ответственной и честной, какой я тебя помнила ещё в школе. Ты всегда прикладывала так же много сил для нашей группы, как и Каору, Хагуми и Канон. Мы все были одинаково важны для группы. Как и Мишель... — Н-но я... Мишель... она... — Мисаки думала, что вот-вот может разрыдаться. Удивительно, как сильно это воспоминание впечаталось в её мозг, разрушающее сейчас твёрдую оболочку каменного кокона, покрывшего Мисаки за эти несколько пустых безэмоциональных недель. — Мисаки, милая... я знаю, что ты до сих пор сожалеешь. Я знаю, что ты всегда будешь чувствовать себя виноватой... Но я уже давно не ребёнок. И ты тоже. Мишель навсегда останется для меня дорогой подругой, как и все наши друзья. Как и ты. Факт того, что ты играла роль Мишель, никогда не убьёт мои чувства к тебе. Ты навсегда останешься моим солнечным лучиком в этом мире. Кокоро нежно гладила Мисаки по голове, протирая её личико платочком. Она неспешно давала Мисаки отдышаться и успокоиться, прежде чем снова начать говорить. Она должна позволить выпустить из Мисаки все накопившиеся чувства. На самом деле, для Кокоро это тоже было нужно. — А помнишь, как Мишель... то есть ты... парила в небе... ты подхватила меня и смотрела прямо в глаза... а в небе были звёзды... — И салют... — Точно! И салют ещё был! Удивительно, что Кокоро всё ещё помнила события их школьной юности, думала Мисаки. Словно ничего и не изменилось с тех пор: она, Кокоро, Хагуми, Канон, Каору никогда не расставались, никто не уезжал и они до сих пор были лучшими подругами. Странности проходят, она всегда это знала со слов своих и чужих родителей. Мисаки думала и даже сначала ожидала того момента, когда уже наконец эти дурехи перестанут дурью маяться и начнут серьёзно разговаривать об учёбе, группе и их планах на будущее, но так этого и не дождалась. Девочки даже после выпуска продолжали быть такими странными, как и всегда. И только с их расставанием перемены не заставили себя долго ждать: Каору всё также цитировала цитаты великих людей, но уже реальные и всерьёз; Хагуми также забавно всех обзывала, но лишь за кадром камер и вне контекста множества интервью. Канон, по мнению Мисаки, изменилась только в лучшую сторону: она научилась справляться со своим топографическим кретинизмом и стала подробно изучать морскую фауну. Её женственные черты стали более выделяющимися, как и у Чисато-сан, что некоторое время заставляло Мисаки ей завидовать. Но даже несмотря на худшие или лучшие изменения в их жизни, Мисаки просто хотела вернуться в то время, когда они были ещё совсем юными, не замученными работой, имеющими ещё уйму свободного времени и сил, и смело смотрящими в своё, несомненно, светлое, полное надежд будущее. Они все вместе были словно большая радуга, яркая, которая, казалось, существовала всегда. Где бы вы ни были, она всегда будет с вами. Одним только своим видом, мыслью о себе она дарила надежду на собственный успех, на то, что и в вашей жизни может случиться что-то хорошее, просто надо в это верить. Загнанная в свои мысли, Мисаки еле расслышала дрожащий голос Кокоро: — Это же я... я виновата в том, что мы теперь порознь... — Рука Кокоро стала сильнее сжимать руку Мисаки. — Я была так наивна... но мне, правда, это нравилось. Я была счастлива знать, что дарю этому миру новые улыбки, что много людей становятся благодаря мне радостнее, но... — Голос Кокоро всё сильнее дрожал меж её влажных губ. — В какой-то момент совсем забыла о самых близких мне людях... Это я... я отрезала их от нас! Наши друзья! Где они?! Это всё моя вина, они никогда не простят меня, и я сама... — Тише, Кокоро. — ладонь Мисаки мягко прикрыла её губы. Сухой большой палец впитывал в себя влагу сочных, покрытых слюной и вином, губ Кокоро. Другая рука поглаживала светлую макушку. — ... Это и моя вина тоже. Прошу, прекрати всё взваливать на себя. Умоляю. — Я знаю. Прости меня. Теперь они обе тихо плакали. Мисаки медленно опустила ладонь с губ Кокоро на её подбородок, шею, коснулась ключицы и грудины. Какая же Кокоро светлая, даже бледная. А тем временем Мисаки лишь зацикливалась на своей никчемности, не видя всей картины полностью. Кокоро было очень тяжело от состояния Мисаки. Просто она всегда хорошо умела это скрывать. — Прошу, не причиняй себе ещё больше вреда. Только не ты. Мой самый близкий человек. Прошу, дорогая Мисаки... Случайные поцелуи спадали с губ Мисаки на тело Кокоро. Они обе всё ещё были холодными, и Мисаки надоело это тошнотворное состояние. Ей надоело страдать, холодеть и не существовать. Она наконец-то снова чего-то желала, а именно тепла. Тепла от Кокоро. Она сцепила пальцы своих ладоней с пальцами Кокоро так сильно, как только могла. Кокоро погрузила свой холодный носик в плечо Мисаки. Волосы её пахли потом, опилками и сожалением. Кокоро лизала ухо Мисаки, пока та тихо выдавливала из себя стоны. Грудь Кокоро всегда оставалась тёплой и такой родной... Мисаки лёжа лизала её покачивающиеся соски: пришла очередь Кокоро расслабляться. Мисаки устала от своей слабости. Она хочет сделать Кокоро приятно, и всё. — Знаешь, Кокоро... на самом деле, я всегда хотела быть хоть чуточку такой же яркой и жизнерадостной, как ты. Хотела иметь хотя бы десятую долю твоего оптимизма и энергии, чтобы и я дарила всем окружающим такое же тепло. Кокоро вздрогнула. Помимо того, что говорила о ней Мисаки, она ещё и всегда старалась скрывать своё горе от других, свои печаль и разочарование. Но даже такой светлый лучик, как она, устаёт светить. Слёзы текли из её глаз сами собой. Пара минут, и всхлипы были уже слышны на всю комнату. Мисаки крепко прижала к себе Кокоро, когда та издала более громкий стон. — Не бросай меня, Мисаки! — Наконец, Мисаки всё чувствовала. Она слышала, как Кокоро плачет, как Кокоро трогает её своими горячими руками, как их запахи, такие разные, смешиваются в одну ноту, как вкус смазки из её милого влагалища покрывает её язык. Мисаки так давно ничего не испытывала. Она хочет больше Кокоро. Только её и только для неё одной. Золотистые волосы плавали волнами по мятому матрасу, пот с Мисаки стекал на её живот, страпон медленно толкался в размякшую под действием алкоголя девушку. Мисаки напряглась всем телом, лишь бы удержать мягкие бедра Кокоро в своих руках. Она и правда могла в любой момент упасть в обморок, то ли от упадка сил, то ли от счастья. Да. Счастье. Вот, что Мисаки сейчас чувствовала. Она наконец снова почувствовала себя нужной. Она нужна была Кокоро. Она всегда нужна была ей. И теперь, когда нет больше никого, кроме них двоих. И вот, слова драгоценной подруги дошли до её ушей. Золотистые волосы блеснули в её глазах. Их радуга уже никогда не будет прежней. Часть старых цветов исчезла, но часть осталась. Им остаётся лишь заполнить пустоты новыми полосами. Новых цветов. — Никогда.