Однажды в октябре

Крумлов - один из немногих городов, где Валя с ее нежной любовью к Чехии никогда не была. Неизвестно, что именно – беспокойная жизнь, выматывающая работа или справедливое опасение малоизведанных мест – мешали ей запаковать чемоданы и отправиться в путь прежде, но сейчас, стоя перед разноцветной картой, испещренной яркими кнопками и карандашными пометками на полях, Валя выбрала именно этот, ничем не отмеченный на беспорядочном маршруте своих поездок городок. Путь в Крумлов пролегал через величественный Будапешт, в котором история раз за разом начинала борьбу и неизменно проигрывала городским инновациям и динамично развивающейся европейской жизни. Валя любила широкие мощеные улицы и кружащие голову виды столичной набережной, однако в свой короткий издерганный отпуск стремилась окунуться в тишину и покой вдали от городского шума и повседневной удушливой суеты. Крумлов встретил ее улыбкой проверяющего билеты кондуктора, шоколадным мороженым в вафельном стаканчике, купленным на автостанции, и тихой печальной осенью, мягко разлившей пестроту красок по крышам маленьких аккуратных домов. Вопреки привычке Валя не стала снимать номер в гостинице и довольно быстро нашла приют у старушки-чешки, чей крытый потемневшей черепицей одноэтажный домик одиноко ютился под сенью раскидистого клена на берегу единственной протекавшей через Крумлов реки. По соседству с домом разместились жилые многоэтажки (выросшая в Москве Валентина долго не могла привыкнуть к бытовавшему в Крумлове мнению, что все, сколько-нибудь превосходящее третий этаж, считается высотным зданием), библиотека, закрывшееся по окончании летнего сезона кафе, отделение почты и разросшийся старый сквер со стоящим в центре пересохшим фонтаном и дюжиной лавочек вдоль укрытых листвой дорог. Распахнув у себя в комнате окна, Валя с наслаждением вдыхала не помещавшийся в груди теплый вечер и чувствовала, что пьянеет от разливающихся вокруг терпких запахов пряной осени. Терзаемые ветром занавески выливались в окно, и Вале хотелось вместе с ними стечь на рыхлую влажную землю, добраться до корней деревьев и, взбежав жизненным соком наверх, затеряться среди мягко шуршащей листвы. Отключив телефоны и скайпы, Валя часами гуляла по узким нагретым улочкам, изредка заглядывая в неприметные частные магазины, которыми в изобилии владел город, предлагавшие своим посетителям гранаты, орехи, сушеный и свежий инжир, кофейные зерна, ароматные фруктовые саше, финики, свечи, масла и корицу, буквально заставляя немедленно скупить все это и, придя домой, высыпать на столешницу и раствориться в чудесной дисгармонии вкуса и аромата. Выходя поздно вечером с руками, полными шуршащих бумажных пакетов с чешским шоколадом, грушами, медом, вином и корицей, Валя неспешно шла по набережной, а в неровных озерцах луж от недавнего дождя робко отражались блестящие звезды. - Какая густая тягучая ночь. Вокруг осязаемо тихо, но, пожалуй, немного холодно. Валя вздрогнула и обернулась. Она долго сидела на лавочке в сквере, уютно укутавшись в мягкую тишину, и читала, пропустив, однако, как потемнело вокруг и как матово зажглись фонари. За ее спиной стояла Рогозина, и Вале захотелось потереть глаза в уверенности, что наваждение исчезнет. Голос, на задворках сознания напомнивший, что у полковника тоже отпуск и что Крумлов на минуточку родной город ее брата, слабо пискнул и потух, смытый волной удивления и суеверного страха. Свой страх Валентина не смогла бы объяснить никому – ни себе, ни при даче показаний в случае чего. Она прекрасно ладила с людьми и беспрепятственно общалась и с брутальным Майским, и с серьезным Кругловым, и с балбесом Тихоновым, и с ветреной Белой. Но полковник Рогозина выходила за рамки ее «хорошо» и никак не укладывалась ни в голове, ни вдоль спинного мозга. Чуть прищуренный спокойный взгляд, сведенные тонко очерченные брови и упрямо сжатые губы рождали в голове цепочку не связанных друг с другом размытых ассоциаций, которых Валентина страшилась и от которых бежала прочь. От сухой улыбки хотелось провалиться сквозь землю, от легкого касания пальцы сами собой непроизвольно сжимались в кулаки. Кинжально-острый пронзительный взгляд, изредка цеплявший ее на собрании, вызывал жгучую смесь практически животного страха и чего-то еще, что склонное к анализу сознание Антоновой никак не могло распознать. И вот сейчас Галина-черт-бы-ее-побрал-Рогозина стояла в двух метрах от нее – высокая, спокойная и идеально прямая, стояла, грея тонкие руки в карманах угольно-черного пальто. Плескавшийся в глазах жидкий металл обжигал спину Антоновой, отчего та невольно выпрямилась, как школьница у доски. - Добрый вечер, Галина Николаевна, - отработанный ровный голос, однако, не в силах скрыть мелькающую в воздухе мимолетную дрожь. Спрашивать что-то по-детски глупо, и Вале остается молчать. А впрочем, на вопрос нужны силы, которых в ее активно слабеющем теле остается совсем немного. - Почему Крумлов? – Рогозина роняет вопрос, заставляя Валентину нагибаться и собирать осколки на совсем недавно родственной влажной рыхлой земле. - Случайность, - бегущая от детскости Валя отвечает по-детски глупо и тихо хмыкает: от чего бежим, то и находим в конце концов. - Здесь холодно. Пойдем? - Куда? – страх пугливо прижимает уши, Валя по-прежнему смотрит себе под ноги и видит у лаковых туфель аккуратное ничего. - Кофе, Валя. Всего лишь кофе. *** Крумлов не жалуется на малое количество кафе, кофеен и прочих мест скопления тепла и уюта, куда можно было бы запросто зайти и под хорошую музыку выпить чашечку горячего латте с миндальным пирожным. Но в этот вечер им не везет – или в кофейнях не находится желаемого, или желания как такового нет. За три четверти часа до полуночи Валя поняла, что замерзла. Выходя сегодня из дома она никак не предполагала, что вечер с уклоном в ночь проведет не на лавочке в парке, а в компании своей молчаливой начальницы, за три часа лишь только раз мельком уточнившей, будет она с сахаром или без. Учитывая то, что кофе тогда они так и не выпили, этот короткий факт можно списать в утиль и ограничиться полным ее молчанием. Валя не помнила, в какой момент ее заботливая натура отметила посиневшие губы Рогозиной, память выдала информацию об отсутствии старушки-хозяйки еще ближайшие дня три, а приглашение сорвалось с языка. Ровно как и не помнила, откуда на столе рядом с шоколадными конфетами оказался подогретый глинтвейн. Зато отлично помнила жар, волной прокатившийся по телу после первого глотка. И скинутый Рогозиной пиджак на своих плечах. И растаявший шоколад на длинных пальцах. И потемневший взгляд в опасной близости. И грудное бархатное «Валя» на своих губах… Антонова куталась в плед и смотрела в камин. Беспорядочно пляшущие языки пламени жадно облизывали брошенные в огонь орехи, вокруг разливался вязкий запах треснувшей скорлупы. В жестяной кружке тусклыми бликами переливался глинтвейн. Она обернулась. На диване, спиной к которому прислонилась Валя, лежала Рогозина и даже сейчас хмурилась во сне. Ее рука свободно лежала поверх покрывала, из-под которого снежно белел отворот спешно накинутой рубашки. Валя протянула руку и пальцем аккуратно провела по тонкой морщинке. Открывшая глаза Рогозина испугала Антонову, но руку та убрать не успела: узкая ладонь была перехвачена и несильно удержана около лба. - Привет, - несмело сказала Валя, чувствуя, как возвращается страх. Она распознала природу второго примешавшегося тогда чувства и, казалось, боялась теперь еще больше. - Привет, - голос Рогозиной прозвучал глухо. Чуть щурясь и не сводя внимательного взгляда с Антоновой, она медленно поднесла ее руку к губам. От ощущения прикосновения к тонкой коже запястья Валентина вздрогнула. Поднявшись, Рогозина притянула Антонову за руку. Валя тихо выдохнула и несмело провела теплой ладонью по ее плечу. - Какая холодная ночь, - проговорила Рогозина. - И как тепло с тобой рядом, - прошептала Валя у ее губ. fin