Двери

Валентин слишком хорошо знает взгляд, которым смотрит на него Клаус, он видел его у других, он сам смотрел так на Юстиниана — и потому он делает вид, что не замечает. Не замечает, что брат замолкает на полуслове, если Валентин появляется в комнате. Не замечает, как розовеют нежные, не знающие бритвы щёки. Как подрагивают руки, когда Клаус наливает ему вино. Разгорячённый поединком Арно по дурной своей привычке снимает рубашку, чтобы вытереть пот, но Клаус смотрит не на него — и этого Валентин тоже не замечает. Это требует усилий — чужое неприкрытое восхищение обжигает почти физически ощутимо. — Клаус хотел бы быть твоим оруженосцем, а не моим, — легкомысленно говорит ему Арно. — Он заблуждается, как и положено семнадцатилетнему юнцу, — отвечает Валентин, — Вспомни нас после Лаик. У тех, кто на нас слишком сильно похож, ничему не научишься. Арно смеётся. Валентин — нет, потому что он знает, что Арно прав. Зима длится бесконечно, тёмная, холодная зима, заставляющая людей прятаться в жилищах, и избегать брата не получается — Клаус везде следует за Арно, а Арно ищет общества друга. Клауса должен был взять Лионель или Эмиль или Алва, думает Валентин раздражённо. Клауса мог бы взять Ариго, и тогда он остался бы в Альт-Вельдере, под крылом Ирэны. Тогда это казалось отличной идеей — научить Клауса беззаботности Арно, увезти подальше от всего приддовского, от воспоминаний, от кошмаров. Увезти от воспоминаний совсем не получилось — в самые долгие и тёмные ночи Клаусу снятся кошмары, он просыпается до рассвета и больше не может уснуть. Брат не жалуется, но Валентин слышит, как скрипит дверь его комнаты, как он выходит в коридор и останавливается перед его дверью, не решаясь войти. Валентин лежит в темноте и старается не замечать, как внутри у него всё сжимается от беспокойства, от желания открыть дверь и впустить Клуса к себе. — Слишком много шадди приводит к бессоннице, — говорит Валентин утром, видя бледное лицо и глубокие тени под глазами, и тут же жалеет об этом, потому что Клаус вспыхивает и вскакивает из-за стола. — Я не ребёнок, чтобы пить на ночь тёплое молоко! — Ты плохо спишь? — удивляется Арно, приглядываясь к оруженосцу. — Нам определённо нужны вечерние прогулки и горячий пунш после. Как ты на это смотришь, Валентин? — Положительно. Но я не уверен, что смогу составить вам компанию — мне необходимо написать несколько писем. Клаус садится обратно, но на Валентина он больше не смотрит. Средство Арно помогает — ночью Валентин прислушивается, но в доме царит тишина. Валентин пытается заснуть, переворачивается с боку на бок, но сон не идёт. Он встаёт, зажигает свечу, берет книгу, но слова скользят мимо сознания, не оставляя следа в голове. Он думает о Васспарде, о Юстиниане, о Габриэле и Ирэне, о столовом ноже и бьющем крыльями лебеде, об ундовых ивах, макающих ветви в воды реки, о шелесте тростника в лабиринте Альт-Вельдера, о том, как он сам прыгал с льдины на льдину над тёмной холодной бездной. Мысли снова и снова возвращаются к тому, о чём он запретил себе вспоминать, и не в силах с ними совладать, Валентин откладывает книгу и встаёт. Он идёт по коридору бесшумно. Между их комнатами всего восемь шагов, и на каждый шаг сердце в груди замирает. Валентин останавливается перед тёмной дверью, кладёт руку на начищенную медную ручку и не двигается. За дверью — тишина. Он слышит только собственное дыхание, неглубокое и неровное. Он может развернуться и уйти. Перед ним простая гладкая дверь, никаких резных щупалец и волн, но Валентину вдруг чудится, что он в Васспарде, и бледные лица давно покойных Приддов укоризненно смотрят с портретов на подростка, замершего перед комнатой старшего брата. Он моргает, прогоняя наваждение, и надавливает на ручку. Дверь Юстиниана тогда оказалась заперта. Эта поддаётся сразу, и за ней стоит растрёпанный босой Клаус, глаза его широко распахнуты, а в руках кинжал, который сразу же падает на пол с глухим стуком.