El sabor de las margaritas

Всё начинается во дворцовом парке. Трепещет под легким ночным ветром шелк шатров, со всех сторон доносится музыка, а темноту разгоняет золотистый свет сотни фонариков. Сегодня – последний летний бал перед отъездом королевского двора в Тарнику, и по традиции его проводят под открытым небом. Сладко пахнет цветами - ими украшены деревянные праздничные столбы с лентами и шатры, столы с угощениями и кресла гостей, они всюду – живые и свеже-срезанные. В их нежный запах примешивается пороховая нотка – это дворцовые мастера запускает золотые и алые фейерверки под восторженные вскрики гостей. Вокруг десятки придворных, снуют слуги с подносами, и Ричард то и дело практически теряет Ворона в толпе, а потом и вовсе слышит от него небрежное «можете быть свободны, юноша, повеселитесь». Ричард хотел бы: войти в танцевальный круг с какой-нибудь прелестной эреа, урвать пару слов от Её Величества - как же она хороша сегодня, одетая в сияющее серебром платье, с пышной прической, украшенной свежими цветами. Но вокруг душная летняя ночь, и каждый вдох дается Ричарду все тяжелей. Он уже готов испугаться – не детская ли болезнь вернулась, но нет тяжести в груди, лишь резь в носу и словно перехваченное удавкой горло. Ричард думает – это просто слишком много вина или морисские благовония эра, и отходит к самым тихим, дальним шатрам. Достав платок, он сдавленно кашляет, уже не боясь, что кто-то услышит и засмеет его, просто желая избавиться от скользкого ощущения в горле. На глазах выступают слезы, и Ричард со злой досадой вытирает их ребром ладони. Легче не становится, но он хотя бы дышит. *** Всё начинается в восьмой день Летних Ветров, когда соберано и его оруженосец возвращаются под утро из дворца. Соберано весел, перебрасывается необязательными для ответа шутками с Хуаном, отдавая ему плащ и перчатки, от него пахнет вином и цветами – определенно, приемы на свежем воздухе нравятся соберано гораздо больше, чем в душных залах дворца. Дор Рикардо держится позади, молчит, и глянув на него, Хуан понимает, что «держится» это самое правильное слово. Он мелко и часто дышит, словно силясь вдохнуть больше воздуха, под глазами залегли глубокие тени, и юный дор совсем не выглядит счастливцем, вернувшимся с бала. Забирая у него плащ, Хуан мимолетно и будто случайно касается его ладони – обычно теплые пальцы сейчас холодны. На дворе уже серые предутренние сумерки, и соберано сразу уходит к себе в спальню. Распорядившись подать ему и дору Рикардо в покои теплой воды для умывания, Хуан уходит на кухню: там еще тихо и пусто, только дремлет неподалеку от примолкнувших на ночь печей трехцветная кошка. Дернув ухом, она зевает и лениво следит за тем, как он перебирает засушенные травы в холщовых мешочках – в них он разбирается не хуже Кончиты. Он заваривает в теплой воде чабрец, душицу и крапиву, досыпает оранжевых всполохов цветов календулы – руки знают, что делать, и Хуан просто занимается делом, не обращая внимания на царапающую изнутри нежность и беспокойство. Что ему до соберанова оруженосца, вздорного и дурного? Лишь бы был здоров и не доставлял соберано проблем. Тяжелая глиняная кружка чуть греет ладонь, когда Хуан поднимается на второй этаж и тихо стучит в дверь бывших покоев герцогини Алва. – Дор Рикардо. Тот еще не спит – и даже не переоделся, только расстегнул пышный черно-синий колет и успел умыться - мокрые волосы торчат словно совиные перья вокруг бледного лица. – Хуан? – Горячий отвар для дора. От простуды. Соберано приказал отнести вам. Соберано, конечно, ничего такого не приказывал, но Хуан уверен - приказал бы, обрати внимание на чужую бледность и тяжелое дыхание. Он передает кружку Рикардо и вновь касается – случайно, абсолютно случайно – его руки. И возвращаясь в свою комнату на первом этаже, Хуан ощущает, как призрачно покалывает подушечки пальцев там, где он задел прохладную тонкую кожу чужой ладони. *** Всё продолжается через пару дней: его зовет на прогулку Наль, рассказывает про летние городские ярмарки, и Ричард позволяет кузену увлечь себя на заполненные людьми улицы. Они идут мимо разноцветных палаток и полощущихся на ветру тентов, вокруг пахнет свежим хлебом, речной рыбой, жарящимся на вертелах мясом, дешевым вином и цветами – и Ричард снова чувствует, как что-то давит на горло изнутри и сыпет песка в глаза. Они с Налем покупают холодный сидр у торговца с греющим ухо северным «р-рр» в говоре, но он не помогает: душащее ощущение не отступает, лишь слабеет после пары жадных глотков, и вновь возвращается, когда они идут дальше сквозь толпу. Наль спрашивает, все ли в порядке – он заметил, как Ричард трет глаза, и приходится отмахнуться, сослаться на бессонную ночь и – как позорно! – вернуться в особняк. Чем дальше Ричард уходит от улиц торговых кварталов – вокруг становится больше зелени дворянских садов, и солнце уже не так давит на затылок, тем трудней становится дышать. *** Всё повторяется в жаркий полдень, когда дор Рикардо возвращается с прогулки, и Хуан находит его на ступеньках у главного входа в особняк. – Дор, я помогу. Ну же, отдайте, – Хуан забирает у него шляпу и плащ, помогает стянуть колет, и Рикардо, освобожденный от жаркой, пропахшей пылью и потом одежды, слегка разгибается, смотрит снизу вверх на Хуана и шепчет тихое «спасибо». – Разморило вас от жары, дор. Не для здешнего лета шляпа ваша, да и плащ тепловат. Рикардо кивает, хотя Хуан видит: это не жара, не разморило его – что-то мешает дышать и слезятся глаза. Он помогает юноше подняться, крепко сжимая его ладонь в своей, обещает прислать слугу с водой и отваром от простуды – и приносит их сам. *** - Держите руку мягче, Ричард! Мягче! У вас в руках шпага, а не пика. Ворон раздражен, его голос звучит хлестко, но Ричард даже не может ничего ответить - горло снова перехватило, внутри словно набили колких шариков чертополоха, и все, на чем получается сосредоточиться, это собственное дыхание. - Плохо, - Ворон отступает на несколько шагов назад и опускает шпагу, второй рукой резким, порывистым жестом откидывая волосы с лица. - Юноша, что с вами? Этот удар мы с вами отрабатывали вчера - и вы были почти хороши, а сегодня... давайте на сегодня закончим. Можете быть свободны. Ворон уходит, не оборачиваясь, но Ричард не следует за ним. Он испуган, зол и раздражен – еще с утра он дышал спокойно, полной грудью, а стоило спуститься в сад для тренировки с эром, как невидимый песок поселился в глазах и горле. В дальнем углу посыпанной мелкими белоснежными камнями площадки, на которой Ворон занимается фехтованием, стоит большая бочка с дождевой водой. До нее недалеко, но десяток шагов ощущается для Ричарда вечностью. Этой водой пользуются слуги – для полива цветов и чего-то еще, но Ричарду сейчас плевать на это – хочется умыть пылающее лицо. Он растирает щеки, еще раз зачерпывает ладонью воду, пахнущую деревом и тиной, и жадно пьет, но легче не становится. Это не надорская болезнь – Ричард уверен в этом, он слишком хорошо помнит присупы удушья у себя и Айрис. Это не простуда. Это не яд, иначе почему бы он чувствовал себя хорошо с утра! Или – вчера? Воздух вокруг становится липким, удушающим, и Ричард опирается ладонью о край бочки, силясь сделать вдох по глубже. – Дор Рикардо, – низкий голос, мягкий перекат звуков. Хуан. Нужно обернуться, сказать Хуану, что все в порядке, но Ричард только качает головой и неловко заваливается на бок. Он не теряет сознание, но все вокруг становится мутным, словно покрытым слоем грязного льда. Под головой оказывается что-то твердое, в губы утыкается горлышко – фляжки, бутылки? – и Ричард делает пару глотков, и не сопротивляется, когда смоченная в прохладной воде ткань проходится по глазам и щекам. Чужие пальцы распускают шнуровку на рубашке… и в другое время Ричард бы возмутился вседозволенности клятого кэналлийца – нет, просто Хуана, который не дал ему упасть – но сейчас сил на это нет, и он просто откидывается затылком на твердые колени и пытается дышать. – Не простуда это, дор Рикардо, – низкий голос звучит, как шум морского прибоя, который Ричард никогда не видел, но ему кажется – волны должны звучать именно так. – Несколько дней назад началось, да? Раньше не было у вас такой беды. – Да. С приема во дворце. – В парке, дор Рикардо. А потом вы на ярмарку еще ходили на Южную площадь. Торгуют там всяким… и цветами, небось, тоже, да? Ричард слабо кивает. Он дышит, и промытые водой глаза уже не так режет, а пара глотков смягчили словно подранное изнутри горло. – Так беда ваша – это цветы и есть, дор. Маргаритки. Они сейчас в саду у нас зацвели как раз; и на ярмарках торгуют ими. Небось, и в саду королевском они были. Действительно, были. Бело-розовые и ярко-красные, они и украшали прическу Катари, были вплетены в гирлянды и пышным ковром покрывали все цветники. *** – Вы еще полежите, дор. Не вскакивайте. Вот так, сверху, хорошо можно рассмотреть лицо Рикардо – едва заметный на светлой коже шрам на лбу, у самых волос – небось, из далекого детства, и бледные веснушки на носу и щеках, и тень от длинных, на зависть всем служанкам в доме, ресниц, и как недоуменно кривятся обветренные губы после слов Хуана про цветы. – Пыльца их, видать, вам вредна. Частенько такое бывает – кому от сирени, кому от деревьев каких цветущих. Через неделю пройдет. Рикардо все еще дышит хрипловато, но уже куда легче. Расспрашивать или возмущаться у него явно нет сил, и он только ерзает затылком по коленям Хуана, бездумно пытаясь устроиться поудобней. Темно-русые пряди растрепались, одна падает через лоб и почти касается носа, и невыносимо хочется протянуть ладонь и убрать её. Делать этого, конечно, Хуану не дозволено, и потому он снова смачивает платок водой из фляжки - глаза еще стоит протереть, и замирает, услышав свое имя. – Да, дор Рикардо? Тот откидывает голову сильней и наконец приоткрывает глаза – светлые-светлые, почти прозрачные на солнечном свету. – Спасибо. Хуан кивает. Медлит. И все-таки протягивает руку, убирая со лба тяжелую темно-русую прядку.