Ирония семьи

Поздний осенний вечер. Сыро, идёт шумный холодный дождь. Ветер кидается водой в окна так, что стекла тревожно вздрагивают. Часы крадутся к ночи. Если пройти во двор простого сельского дома, то можно удивиться ватной глухоте, властвовавшей там — совсем не то, что творится на улице. Темнота дотянулась до каждого уголка и могла бы съесть глаза любого, решившего оказаться здесь. Лишь на маленькой кухне горит тускловатый свет. Его испускает старушка-люстра с парой давно погасших лампочек. От печки веет приятным, ленивым кошачьим теплом. Невысокий деревянный столик был накрыт потёртой засаленной клеёнкой; она блестела от жирных масляных пятнышек. Пахнет остатками сладостей, свежезаваренным чаем, душноватым солёным табаком. Ссутулившийся сорокалетний отец вальяжно посасывал сухими губами сигарету. — И вот случилось, что подменили-таки этого Петра. Было дело, когда он, будучи молодым, поехал учиться в эту… Как её… Лер? — Голландию. — Да, точно. И, как всякий царь, он отправился туда со своей свитой. Побыл там какое-то время, ждут его у нас. А возвращается Петруша наш, — объявил папа, — без неё! Без свиты! Без людишек своих! Во как. Спрашивается, царь это? Или, может, какой-то ещё посторонний тип, отправленный за границу с определёнными целями? Лера продолжала пялиться на стол, хотя ни мармеладки в розовом пакетике, ни печенья, ни красивый фарфоровый чайник не манили её. Слишком яркие, надоевшие вещички… Да, подобные философствования заводились в её семье нередко. — Что-то не помню, чтобы нам на истории об этом рассказывали, — начала было девушка. Отец пафосно выпустил дым изо рта и ответил: — У вас программа, как и всё образование в нашей стране, сущий мыльный пузырь. Сплошная врань. Правдивого ничего нет, ибо все давным-давнёхонько переписано. Внутри будто бы загорелась и задымилась маленькая острая спичка. Лера нервно перебирала пальцами у себя на колене. Она чувствовала, как её кожа касается джинсовой ткани, но мысли туманили голову совсем другим. В груди что-то назойливо шевелилось и щекотало. — Послушай, где ты такое узнал? — начала было Лера. Она негодовала. Отец отвёл руку с дымящейся папиросой в сторону. — Тебе какая разница? Ты пойми, они провели кучу исследований, всё доказали. — Ну нет, ты же сам говорил, что не все то золото, что блестит, — серьёзным тоном проговаривала Лера, понижая голос, — кто такие они? — Ты о ком? Она вздохнула и оглянулась на часы: стрелками они показывали, что беседа нагло своровала целый час. — Ну кто эти твои ученые? Молчание. — По телику была передача, выступали эксперты… — Пап. Был в России единственный Пётр Первый, и никаких двойников не существовало. Школьные учебники пишутся руками других экспертов. Историков, в отличие от этих. Папа не унимался: — Ты меня слышишь вообще? Это признанные люди, на официальном канале. — Этот канал — отстойник российского телевидения. Снова пауза. Дождь за окном усилился. — Послушай, Лер, я тебе так скажу… Что ж, в жизни приходится терпеть многое. — Любое мнение имеет место быть, главное, чтобы оно имело обоснования. — Эти обоснования сродни надписям на заборе. Взрыву не миновать, потому что пороху в этот разговор было подсыпано немало. Дочь, едва заметно содрогаясь, исподлобья поглядывала на свинцово молчащего, вонючего от пота и табака родителя: нельзя было понять, что выражало его лицо. То ли удивление, то ли внезапную задумчивость, то ли закупоренную, как в консервную банку, злобу. Пара мгновений; негодование стремительно росло и нужно было решаться. Девушка вскочила со стула. — Спокойной ночи, папа, — отрывисто произнесла она, развернулась и вышла в темноту… Сидя за своим дневником она долго грызла кончик шариковой ручки. Приближалась полночь. Наконец, юная рука вывела на клетчатой бумаге размашистым, «взрослым» почерком единственную фразу: «Дурака учить — решетом воду носить».