Первый

      Сколько себя помнила, Изуку всегда восхищалась и в тайне была влюблена в Каччана. Это были два разных чувства, но для неё они сплетались в нечто единое и крепкое, нечто, что позволяло ей жить, двигаться дальше, надеяться на лучшее, даже когда их отношения совсем испортились.       Она не ожидала, что со временем начнет колебаться в одном из этих чувств. Не в своём восхищении, нет — что бы между ними не происходило, она продолжала верить, что Каччан вырастет отличным героем.       Но её любовь… её любовь порой подвергалась суровым испытаниям, особенно когда в средней школе Каччан начал догадываться, что она к нему испытывает, и использовал это как еще один способ задеть её и показать, что они друг другу не ровня.       Если бы влюбленность можно было сравнить с цветком, то благодаря Каччану это несчастное растение подвергалось многим испытаниям. Безжалостному морозу, когда Изуку слушала, как Кацуки почти с садистским наслаждением рассказывал ей о том, насколько жалко она выглядит, когда смотрит на него своими «тупыми коровьими глазами», в надежде, что он обратит на неё внимание. Палящему зною, когда он с жаром «ставил её на место», указывая, что слабым девчонкам, да еще беспричудным ничтожествам, вроде неё, в ЮЭЙ, а тем более в героизме не место. Губительному ливню, обрушившемуся в виде летящих со всех сторон насмешек, потому что Каччан в итоге даже не пытался держать язык за зубами и откровенно насмехался над ней на глазах у публики.       Как будто мало было быть изгоем, будучи единственным беспричудным ребенком в классе, где у каждого была хоть какая-то да способность. Мало было прослыть глупой бестолковой фантазеркой с пустыми мечтами. Мало слышать за спиной и в лицо насмешки со словами о том, что она не более чем сталкер, который не может отцепиться от популярного одноклассника, пытаясь найти место рядом с ним только из-за того, что они дружили в детстве и их родители в хороших отношениях — как будто не Каччан всегда приходил к ней первым, чтобы начать задирать.       Нет, благодаря Кацуки она еще заимела репутацию безумно влюбленной дурочки, хотя большее, на что она когда-либо решалась — это несколько робких взглядов в его сторону, невольно выдавших её чувства.       Всё это было… просто больно. Наверное прочувствовать всё это было бы тяжело любой девочке-подростку её возраста, но пережить всё это давление было сложнее, когда на её стороне не было никого, кто мог бы её поддержать.       Однако… в каком-то смысле Изуку даже была рада, что всё сложилось именно так, потому что старанья Каччана, которые он приложил, стараясь втоптать в землю её чувства, в конце концов окупились. В конце концов, он более чем успешно справился с этой задачей, когда Изуку «случайно» застала его после уроков, жарко и горячо целующего девчонку из параллельного класса, которая в последнее время упорно пыталась занять место в его свите.       Изуку была уверена, что он не мог не знать, что она придет туда, потому что забыла несколько вещей на собственной парте после уроков, и Каччан не мог не знать, чья это парта и то, что она рано или поздно вернется за ними.       Это, если не считать насмешливого взгляда ярко-красных глаз, брошенного поверх плеча сидящей на парте спиной к дверям девушки, который встретился с её собственным, прежде чем Кацуки вернулся, чтобы целовать её с еще большим пылом.       Изуку только тихо прикрыла дверь, и неторопливо направилась к раздевалке, не желая прерывать происходящее. Больно… почему-то не было.       Было пусто.

***

      Странно, но с того самого дня ей стало даже легче. Постоянная ноющая боль, тоска и горечь сменились почти пугающим её саму безразличием. Казалось, что она потеряла что-то важное, но не могла даже заставить себя пожалеть об этом.       Не то чтобы слухи или насмешки из-за её влюбленности стихли — напротив, их стало даже больше, учитывая то, что Каччан как будто не мог оставить в покое эту тему.       Но Изуку не могла заставить себя почувствовать себя плохо по этому поводу, особенно учитывая то, что слишком увлеченные высмеиванием её романтической «одержимости» Каччаном, одноклассники теперь гораздо реже поднимали тему её амбиций и желания стать героем.       И быть может поэтому она никогда особо и не пыталась отрицать тот образ, который ей пытались навязать. Это был не самый богатый выбор, но быть глупо «влюбленной безнадежной дурочкой» нравилось ей куда больше, чем «беспричудной выскочкой с несбыточными мечтами».       Хотя бы потому что в первом случае она теперь уже точно знала, что это неправда. Если раньше и был момент, когда, глядя на Каччана, она испытывала приятное волнение, желание быть рядом в том самом, особом, романтическом смысле, то теперь…       Теперь эти мысли вызывали у неё скорее мороз по коже.       Стоило ей только представить как глаза, которые всегда смотрели на неё либо с ненавистью, либо с презрением, неожиданно наполняются теплом и нежностью, Изуку передергивало, потому что глубоко внутри она знала, что Кацуки сделал бы это лишь для того, чтобы в очередной раз посмеяться над ней и её доверчивостью.       От образа того, как этот рот, который столько раз осыпал её обидными словами и оскорблениями, прижмется к её собственным губам, становилось противно, не говоря уже об этих ладонях, которые с легкостью испускали громкие, опасные взрывы, касающихся её ничем не защищенной кожи.       Каччан по-прежнему был в её глазах потрясающим: пылающим солнцем, которое несмотря ни на что будет сиять ярко и высоко. Просто Изуку отныне не хотела находиться рядом с ним, предпочитая наблюдать издалека: в конце концов, она на своём опыте успела выяснить, насколько обжигающим может быть это самое солнце вблизи.       Проблема только в том… что держаться подальше от Кацуки по какой-то причине оказалось неожиданно непростой задачей. То и дело она чувствовала его тяжелый, прожигающий взгляд на своём затылке, в классе, как бы сильно она не пыталась абстрагироваться от окружающего шума, его громкий, требовательный голос то и дело привлекает её внимание с каким-нибудь очередным дурацким требованием — и она знала, что лучше подыграть ему, потому что в ином случае Кацуки просто возникал возле её парты и начинал доставать её уже там, а это было в разы хуже. Да даже на пути домой из раза в раз она обнаруживала его и его лакеев идущих в том же направлении даже тогда, когда она намеренно задерживалась в школе, чтобы спокойно вернуться одной.       Хуже всего то, как Кацуки смотрел на неё, потому что в последнее время эти хищные, алые глаза казались задумчивыми, анализирующими что-то, и Изуку понятия не имела, чем для неё должен был обернуться вывод, который Каччан собирался сделать из своих размышлений.

***

      Почти нелепо то, как она позволила себе оказаться в такой ситуации, но единственным оправданием Изуку являлось то, что она никогда не могла представить, что ей грозит нечто подобное. Её и какого-то одноклассника поставили дежурить, и тот, как полагается, сбежал, чему Изуку в тайне была только рада — уборка не была слишком уж хлопотным делом, и она предпочла бы справиться с ней сама, чем проводить хоть какое-то время с ним.       И когда она вышла выбросить мусор позади школы, казалось, что ничего плохого на сегодня ей уже больше не грозило, и Изуку позволила себе расслабиться — и почти тут же услышала за спиной торопливые шаги. Она даже успела обернуться — только затем, чтобы быть грубо прижатой к ближайшей стене. Возмущенный крик застрял у неё в горле, когда она увидела, кто находится рядом, потому что… для чего вообще Кацуки было загонять её в угол, да еще так?       Несколько секунд он молча разглядывал её с таким видом, будто пытался разгадать какую-то сложную загадку, а потом громко хмыкнул. — Играешь ты так же дерьмово, как и делаешь всё остальное, — сказал ей Кацуки насмешливо с таким видом, будто его слова должны были иметь для неё какой-то смысл, но Изуку только покачала головой.       Каччан лишь громко цокнул языком, раздраженный по непонятной ей причине, а потом наклонился еще ближе, неприятно вторгаясь в её личное пространство. — Я сказал, на твои жалкие попытки изобразить безразличие никто не купится, — сказал он с нажимом, будто пытаясь убедить её в чем-то, и внезапно его ладонь легла на щеку Изуку, удерживая голову девушки в определенном положении.       Его голос звучал непривычно глубоко и низко, с незнакомой интонацией, которую она никогда прежде не слышала в свой адрес. Если бы она не знала лучше, то сказала бы, что он звучит… почти взволнованно? — Но если уж ты так отчаялась добиться моего внимания, — продолжил Кацуки, и его слова вновь вернули её к реальности, — то так уж и быть — сделаю тебе одолжение, — закончил он со смешком — и вдруг его лицо стало наклоняться ближе… и ближе… и ближе…       Изуку резко втянула в себя воздух. На неё мгновенно накатила паника, по телу словно пробежал мороз, и прежде чем она успела подумать, Изуку уже хлопнула обеими ладонями по своим губам, а сквозь стиснутые зубы вырвался высокий, скулящий звук.       Магическим образом это сработало, потому что Кацуки резко отстранился от неё, его полуприкрытые до этого глаза широко распахнулись, и впервые за долгое время его самоуверенный, надменный вид сменился шоком и почти растерянностью.       Изуку же, почувствовав, как его хватка на ней ослабла, тут же воспользовалась этим, чтобы оттолкнуть более высокого парня от себя и дать деру, и Кацуки, к счастью, не стал следовать за ней.       Позже, только вернувшись в свою комнату, Изуку забралась на свою кровать, под одеяло, и лишь тогда, чувствуя себя в достаточной безопасности, впервые задалась вопросом, в какой момент мысль о том, что Кацуки поцелует её, превратилась из несбыточной мечты в страшный кошмар?

***

      Как ни странно, жизнь после продолжилась дальше — ни она, ни Кацуки никогда больше не упоминали о том странном эпизоде за школой, так что порой она почти сомневалась, не был ли он плодом её воображения.       Вероятно, нет, потому кое-что между ними всё-таки изменилось.       Нет, Каччан по-прежнему оставался резким и невыносимым, когда дело доходило до Изуку, не считая того, что шутки о её влюбленности начисто пропали из его арсенала, хотя все прочие поддевки и насмешки стали куда злее и грубее: словно Кацуки не был способен оставить её в покое, и чем сильнее Изуку старалась его игнорировать, тем настойчивее становился Каччан в своих попытках задеть её.       Всё это нарастало в течение года до того самого дня, пока их учитель однажды не завел разговор о старшей школе, в которую они планируют поступать, и там же, даже не задумываясь, выдал, что Изуку собирается в ЮЭЙ. Кацуки не только вышел из себя прямо там, в классе, проведя её сквозь унизительный раунд насмешек и словесных упражнений в зубоскальстве со стороны прочих ребят, но пошел даже дальше, решил добавить еще немного от себя после уроков, небрежно предлагая ей сброситься с крыши и «молиться о причуде в следующей жизни».       Это, кажется, наконец-то пробило броню, которой Изуку окружала себя в течении года, потому что слезы быстро начали набегать на её глаза. Лицо Кацуки в ту же секунду загорелось торжеством, которое быстро сменилось какой-то более сложной непонятной ей эмоцией, которую Изуку успела заметить, прежде чем он отвернулся и покинул класс, сопровождаемый своими неизменными лакеями.       Позже, доставая из пруда промокшую, почти уничтоженную тетрадь, в которую она вложила столько сил, Изуку думала, что этот день не может быть хуже.       Она ошибалась, конечно, — вскоре она оказалась в плену у Грязевого Злодея, встретилась со Всемогущим, который окончательно разбил её мечты, а потом увидела Кацуки, который боролся за свою жизнь в лапах злодея — и не задумываясь бросилась к нему, потому что не могла поступить иначе.       И всё этот же самый день стал также одним из самых счастливых в её жизни, потому что она впервые услышала слова, которые никто не говорил ей раньше.       «Ты можешь стать героем».

***

      ЮЭЙ казался ей почти раем после средней школы.       Изуку даже чувствовала себя немного виноватой и очень глупой, из-за того что думала об этом так после всего того беспорядка, что случился в USJ, но не могла отделаться от мысли, что никакие злодеи не сравнятся с коллективным предубеждением и пренебрежением практически всей школы по отношению к одной единственной ученице, которой всего-то не повезло родиться без причуды.       Между ней и Кацуки всё как и всегда было непросто, но теперь пережить это оказалось намного легче — тем более, что Каччана как всегда окружали люди, которые хотели сдружиться с ним и неплохо отвлекали на себя его внимание — по крайней мере, так Изуку тогда казалось. Странным образом Изуку всё еще продолжала время от времени ловить на себе его хмурые мрачные взгляды, значения которых она не хотела разгадывать, потому что неожиданно… но рядом с ней тоже теперь были люди, которые хотели бы узнать её получше — как и она их!       Ей, к примеру, очень нравился Тенья, несмотря на его показную строгость и склонность слишком уж ревностно следовать правилам: Изуку знала, что в глубине души он очень искренний и добрый парень — уж она-то умела видеть это в людях.       И еще, конечно, была Очако. Милая, славная, замечательная… очень красивая Очако, которая практически сразу стала её другом (вероятно, спасение от гигантского робота в итоге было неплохим способом улучшить отношения?).       Очако — легкая в общении, веселая, жизнерадостная, заряжающая Изуку своим оптимизмом девушка, которая в первый же учебный день схватила её за руку и с тех пор отказывалась её отпускать.       Очако, которой Изуку (как она думала поначалу) завидовала, потому что чувствовала себя слишком простой и невзрачной на её фоне. В её глазах Урарака обладала всем тем женским очарованием, которого не хватало самой Мидории — её собственное тело тогда как раз стремительно менялось, наполнялось мускулами и казалось ей квадратным, мужским даже.       Отталкивающим и неприятным. Ей и без того было сложно представить, что кто-то искренне мог бы полюбить её, а такой, какой она была сейчас — и подавно.       Однако именно Очако стала для неё той, кто учил её принимать и любить себя.       Урарака без устали напоминала ей о всех тех героинях, которые обладали накаченной и мощной фигурой, не теряя при этом своей привлекательности.       Очако проводила с ней время, учила одеваться и ухаживать за собой, всегда щедро осыпая комплиментами и похвалами, от которых у Изуку пылали щеки.       Но что еще более важно, Очако… стала той, благодаря кому унизительная пренебрежительная кличка обрела совершенно новое значение, и впервые за годы Изуку при слове «Деку» ощущала не стыд, а воодушевление.       Потому что теперь «Деку» для неё значило «Ты можешь сделать это!» — и Изуку действительно в это верила.       Одним словом, с Очако было легко, комфортно и приятно, и расстояние между ними с каждым разом становилось меньше. Изуку всё чаще ловила себя на том, что тайком наблюдает за своей подругой, любуется ею со стороны — без всякой особой причины, просто потому что ей было приятно делать это. Она испытывала странное волнение каждый раз, когда девушка оказывалась рядом с ней, а каждое случайное, даже самое невинное прикосновение заставляло её сердце взволнованно биться в груди, вызывая странный жар во всем теле.       Спортивный фестиваль, наполненный всеми этими эмоциями, предвкушением, волнением, подъемами и падениями в итоге каким-то образом стал тем событием, которое наконец-то заставило Изуку осознать, что она может испытывать к подруге что-то больше, чем просто дружеские чувства.       В тот день за короткое время она успела сгореть от смущения, перепугаться до смерти и почти довести себя до ручки от паники, что разумеется, не ускользнуло от внимания Очако, которая попросила поговорить с ней наедине.       Именно это и привело их в опустевший класс, где Очако терпеливо сидела на парте, с плохо скрываемым беспокойством наблюдая за тем, как Изуку металась, нервно потирая здоровой рукой гипс на предплечье, потому что… как ей вообще признаться во всем? Что если Очако вообще не нравятся девушки и она найдет её отвратительной, а потом и вовсе не захочет ей больше знать?!       Изуку очень не хотелось терять её из-за своих глупых чувств, которые она не сумела удержать в узде, но, на секунду взглянув на Очако, девушка вдруг поняла, что ей нечего бояться. Всё это время Очако не сделала ей ничего, кроме добра, заботилась и принимала её во всем, и Изуку просто знала, что даже если она будет чувствовать того же, не оттолкнет от себя грубым и болезненным способом       Именно это в конце концов и позволило ей набраться храбрости — и слова полились из её рта будто сами собой: неуклюжие, путанные, но откровенные и честные.       И Изуку не могла поверить своим глазам, но теперь Очако перед ней казалась даже милее и красивее, чем обычно: совершенно румяная, с влажными большими карими глазами, в которых волнение смешивалось с таким откровенным счастьем, что все сомнения Изуку отпали окончательно — её чувства не были односторонними.       Казалось почти естественным, шагнуть к ней ближе после этого. Изуку осторожно уперлась ладонью здоровой руки о парту, почти касаясь бедра Очако, её глаза скользнули по её милому личику, на секунду задерживаясь на приоткрытых розовых влажных губах, к которым спустя мгновение она уже тянулась, чтобы попробовать их на вкус.       Её первый поцелуй был бережным, сладким и тягучим — больше, чем она могла когда-либо мечтать. И Изуку хотелось сохранить этот момент в своей памяти навечно, каким бы неуклюжим и неумелым он ни был: просто потому что он был самым первым для них обеих.       …Она не слышала посторонних звуков, слишком захваченная происходящим, и её затуманенное зрение даже не улавливало ничего вокруг, но было достаточно призрачного ощущения — будто что-то немного сдвинулось в воздухе, потому что Изуку вдруг поняла, что они больше не одни. С большой неохотой она отстранилась от Очако, чтобы посмотреть на дверь, которая находится за спиной сидящей девушки — и застыла, встречаясь с пронзительно острым взглядом хорошо знакомых красных глаз.       В этом есть какая-то странная ирония, успела подумать Изуку, глядя на замершего в дверях Каччана — бледного, с искаженным лицом. Одна его рука была поднята и опиралась на дверной косяк: дерево под его ладонью слегка дымилось. Вторая была опущена, пальцы крепко сжимали ленту большой золотой медали с цифрой один.       Девушка рядом с Изуку обеспокоенно зашевелилась, и Изуку перевела на неё взгляд всего на секунду — и ровно в этот момент дверь класса с грохотом захлопнулась. Когда Очако вздрогнула и быстро обернулась, чтобы посмотреть, но там, разумеется, уже никого не было. — Нас кто-то поймал? — прошептала она с легкой растерянностью, вновь глядя на Изуку, явно не слишком обеспокоенная этим. — Ты не видела, кто это?       Та заставила себя выйти из ступора и потянулась, чтобы взять её ладони в свои. — Не видела, — соврала она, почему-то чувствуя, как её радость теперь кажется слегка омраченной какой-то смутной непонятной грустью. — Это уже не имеет значения, — добавила она и успокаивающе улыбнулась, стараясь игнорировать странную тяжесть в груди.