последний мятеж

Кристина сидит на крыше убежища, где прячутся все самые странные фрики, которых она только знает.   Тут весело, только иногда от этого устаёшь быстро.   Драмы и только драмы тут царят.   В своей жизни хоть бы разобраться, а тут чужая боль-любовь. Ругань, которая почти что не кончается. Споры. Смех и шум, и гам. Она такое, конечно, любит. Всегда любила, ведь в такой обстановке выросла. Без такого жить не может, наверное, но иногда хочется сбежать.   Хочется сбежать, когда дни совсем плохие.   Когда они не удаются вовсе. Когда прошлое гонится за тобой во снах.   Оно гонится, бежит, на пятки наступает. Нигде от него не спрячешься. Прошлое это Кристина привыкла запивать и забывать. Запивать херовым алкоголем, который только пищевод сжигает. А забывать — своими шутками и флиртом.   Никто не знает, что с ней на самом деле было.   Что с ней происходило когда-то совсем давно.   Никто и никогда, блять, не догадается, потому что она прячет всё за тысячей замков, которые сломать нельзя, а код подобрать практически невозможно, если только ты не гений с татуировкой посередине шеи.   Она пыталась навсегда забыть.   Пыталась стереть из памяти то, чего не должно было быть. Но не получается насовсем. И это всё её вина.   Её вина в том, что плохое отпускает она очень плохо.   Её вина лишь в том, что она не умеет по-другому, блять.   Не умеет доверять теперь никому, кроме себя.   Это плохо. Это больно. Это рвёт душу в лоскуты.   Она почти что не спала. А если засыпала этой ночью, то прошлое гналось. Преследовало, по пяткам ходило, будто Кристина вовсе не забывала никогда.   Вот тебе и здоровый человек. Вот тебе и девушка, которая за себя постоять может. Они думали, что могут её сломать. Правильно думали, потому что сломали что-то внутри такое. Что-то важное настолько, что теперь она себя ненавидит лишь на часть.   На огромную такую часть.   Ненавидит кожу свою.   И тело свое тоже, блять, не любит.   Не может теперь с этим ничего поделать. И бороться тоже не в силах. Она может драться до конца. Может бить по человеку, будто он не живой, а лишь груша в старом спортивном зале.   А с этим бороться она не может.   Столько раз пыталась.   И столько раз попадала туда, откуда выхода нет.   Она попадала в свой кошмар, который ей по ночам снится иногда.   Попадала в тот кошмар, который помнит изо дня в день.   Помнит не так ярко, как может. Но иногда воспоминания живые слишком. Иногда они такие, что хочется разбиться на машине. Она винит их всех в том, что она инвалид теперь. Инвалид социальной жизни.   Она теперь не может ничего.   Она даже себя настоящую показать девушке, которая нравится до бабочек в животе, не может.   Боится что пиздец. Для неё это ад. Ад признавать и показывать то, что сама разглядывать боится даже в самые лучшие из дней.   Она сегодня чувствует себя просто отвратительно.   За ней сегодня гналась тысяча чертей. Они сегодня гнались за ней во сне. Гнались и напоминали о том, что она старается до сих пор забыть.   Это ад, по-другому просто не сказать.   Это ад, где она горит по стойке смирно, потому что убежать не может, как бы только ни старалась.   Она же инвалид.   Тянет сигарету одну за одной. На крыше сидит. Синяки под глазами. Закат уже.   Жара просто невыносимая, а она спряталась за тысячей вещей.   Штаны спортивные нацепила, футболку, которая больше неё раза в три. Волосы распущены, и только лёгкий ветер вечера их теребит.   Она курит на этой крыше уже давно. Не знает, сколько времени прошло. Да и видеть никого не хочет, потому что сегодня она не та, кто может шутить и постоянно флиртовать.   Она инвалид сегодня, который улыбнуться не в силах.   Сегодня она та, которой давно когда-то сломали все конечности души.   Сегодня она та, кто жить почти не хочет.   Она сегодня лишь жалкое отражение себя. Может, к лучшему оно. А может вовсе хуита. Никто страдать так не должен.   А она страдает, который год.   Страдает из-за того, что подпускать к себе так и не научилась. Страдает из-за того, что ей нравится кое-кто, а ей даже поверить не получается.   Нет, не так.   Не поверить, нет.   А доверить тело свое чужим рукам. Она думает, что те руки не должны прикасаться к тому, что уродливо до пиздеца. Она не знает, что такое быть с кем-то по-настоящему. Не пробовала вовсе никогда.   Раздаётся шум открывающейся двери. Кристина даже знает, кто это.   Даже догадываться не нужно, потому что только один человек здесь может позволить себе прийти к ней, будто ничего между ними не было.   Только один человек, кажется, вообще может заметить, что она сегодня не такая, как раньше.   Хотела бы она улыбнуться, да только не получается почему-то. Не получается улыбнуться даже той, которая нравится сильно. Вот оно, проклятие.   Вот оно здесь, и вот оно съедает её по кусочкам.   Она слышит шаги за спиной. Шаги мягкие. Слышит, как с ней садятся рядом совсем. Но как будто настолько далеко, что не хватит даже полного бака бензина, чтобы преодолеть то расстояние, которое между ними есть теперь.   А Лиза садится и лишь вздыхает.   Дышит размеренно и смотрит вдаль. На солнце, которое заходит. На всё вокруг, только на Кристину не глядит, будто та ей вовсе не нужна. Будто той не существует.   Она просто пришла, чтобы молча поддержать.   Слов крутых для поддержки она не знает. Не знает, как можно помочь человеку, которого что-то гложет настолько сильно. Не винит себя за то, что сделала. Ей было это нужно. Нужно было проверить то, о чем так думала давно.   Вот только кто же знал, что проверка для Кристины окажется тем, что загонит в ловушку собственных чертей, что в голове живут и возникают из ниоткуда иногда.   Возможно, Лиза догадывалась, но точно она не знала. И не винит себя.   Это же жизнь, мать её.   Они обе сидят так не знают сколько. И ни одна не устаёт. Молчать вдвоём комфортно. Кристина курит, а Лиза даже слова не говорит, как обычно.   Кажется, сегодня день, когда всё вверх дном.   Сегодня Кристина не та, которой казаться хочет. Да и Лиза вроде понимает и не пытается что-то кому-то доказать. Сидят вот так, молчат. Молчат и смотрят. Дышат в унисон. Им хорошо, спокойно вместе. Почти что всё на свете исчезает, потому что они молчат вдвоём.   Даже вздохами не спорят.   Кристина затягивается в раз очередной. Выдыхает дым. Губы облизывает и понимает, что Лиза просто её, наверное, может видеть насквозь, как через стекло.   Она её читает будто книгу, где закладка ветхая лежит на странице определенной.   — Сыграем в правду? — Лиза предлагает, потому что видит, как Кристина с каждым вздохом уходит от мира сего в себя всё глубже.   Что её сжирает то, что Лиза пробудила.   Это не вина, конечно.   Это понимание одной отчаянной души к другой такой же. Это понимание, которое руками не потрогаешь и глазами не увидишь, его лишь сердцем ощутишь.   — Какие правила? — голос безжизненный впервые за столько времени в ответ.   Он будто в один момент все краски потерял.   Потерял своё озорство, и радость кто-то высосал в один прекрасный день. Он хриплый и еле слышимый. Настолько тихий, что может с ветром за первенство поиграть.   — Ты говоришь правду, а я в ответ свою, — Лиза тоже готова признать, что устала за масками прятаться.   Готова признать, что душу устала свою на цепи держать.   Устала себя в неволе держать как дрессировщик тигра бедного и старого. Она чувствует себя как будто ей все сорок и она полжизни прожила уже.   И это, наверное, хуево, потому что не должны люди так страдать.   — Погнали, бля, — а Кристина соглашается, потому что это же Лиза.   Это же Лиза, которой невозможно отказать.   И с ней говорить хочется всегда, даже тогда, когда себя ненавидишь больше власти, которая существует на момент сейчас. Кристина не будет спрашивать то, что ей слышать не надо вовсе. Сегодня день не тот.   Просто хочется говорить с тем, кто понимает чужую боль.   — Хочешь выпить? — а у Лизы вопрос, на который она ответ вроде знает.   А вроде нет.   Вопрос, который она говорит, не должен ранить цель.   Он просто должен дать понять лучше, что сейчас с девушкой, которая сидит и отвечает будто мертвец живой. Она отчасти понимает, что с той творится. А отчасти хочет понять, насколько той сейчас херово. Насколько ей сейчас больно и невыносимо всё терпеть.   — Хочу, — Кристина и правда хочет выпить.   Выпить, лишь бы забыть.   Готова даже яд выпить, лишь бы только мозг отравился и перестал вспоминать то, что было когда-то. Лишь бы только перестать бежать от того, что было очень-очень давно. Лишь бы только забыть навсегда и жить спокойно. Только бы не помнить и не просыпаться по ночам от ужасных кошмаров, которые душу съедают своими острыми зубами.   — Я боюсь наркотиков. Боюсь стать снова зависимой. — Лиза и правда боится.   Боится этого всего, потому что свои воспоминания она никуда не денет.   Потому что помнит, каково оно, жить на дне. Таблетки мозг туманят, и ты становишься одержимым теми бесами, что внутри живут.   — Боюсь остаться одна. — Захарова всегда боялась остаться одна.   А после смерти брата это стало ужасом, который по костям дрожью пробегает. Ей страшно однажды остаться не у дел. Страшно жить без людей вокруг. Да, иногда её раздражает лишний шум и гам, но по-другому жить она никогда не сможет.   Так она хотя бы чувствует себя живой.   — Ненавижу открываться людям. — Лиза говорит смотря вдаль, а Кристина грустно усмехается.   Будто бы насмехается над той, которая ей так сильно нравится. Да, они приняли решение быть друзьями, но чувства хер куда денешь. Но в этих словах она находит саму себя, потому что тоже ненавидит открывать всё самое сокровенное, что только у неё внутри есть.   — Когда бывшая мне изменила, сначала я почувствовала какое-то разочарование в себе, потому что облегчение было таким ярким. Облегчение от того, что мне не придётся больше открываться. — Кристина говорит это грустно.   Грустно, потому что это действительно было самым херовым чувством. Самым дурацким, потому что эгоистичное до ужаса.   — Мне нравится трахаться без обязательств, но иногда мне одиноко, — тихое признание.   Признание, которое, наверное, она никогда больше не повторит.   Не повторит, потому что это слабость, которая может её однажды уничтожить. Правду говорят, что, мол, человеку нужен человек.   — Мне нравилась Вилка. Очень сильно нравилась, — нравилась, но она решила её не втягивать в свою жизнь.   Побоялась, что однажды всё опять испоганит и потеряет близкого человека.   Вот она, трусость во всей красе.   До сих пор иногда трусит на Виолетту смотреть, потому что когда-то свой шанс упустила. Она может молчать о своих чувствах, лишь бы только по-настоящему близких никогда не терять.   — Я люблю Мишель, но иногда не могу её видеть, потому что она напоминание о прошлом, которое я предпочла бы выкинуть из своей головы. — Лиза тоже храбрая, но в то же время трусливая.   С Мишель было хорошо когда-то, но теперь при виде неё вспоминается всё то, за что она себя ненавидит теперь. Ненавидит себя за слабость и неумение отпускать то, что ей нахер вообще не нужно.   — Я никогда не начну отношения с человеком, который мне слишком дорог, даже если буду его любить, — опять же.   Кристина трусливая до ужаса, потому что она может бить, ломать, но отношения с человеком, который ей близок, — для неё смерть верная, потому что она может проебать и дружбу, и любовь.   — Я за секс без обязательств, но если мне изменят, то я снова сломаюсь и больше никогда не буду по-настоящему живой, — тяжело признать, что настолько сильно жизнь её травмировала.   Травмировала так, что теперь она боится встречаться с кем-то, потому что не верит никому.   Никогда, наверное, больше не сможет, блять.   Ей, может быть, стоило бы это всё проработать, как Дима говорит, но она не хочет.   — Я скучаю по родителям, несмотря ни на что. У меня не получается от них отречься, как бы я ни пыталась, — разочарование в родителях в ней давно уже живёт.   Она не помнит уже сколько.   Лишь только понимает, что они по жизни по разные стороны баррикад. Сложно осознавать, что собственная семья ненавидит все твои принципы и идеалы. Слишком трудно понимать их и держаться как можно дальше.   Это всё блядство какое-то, потому что любить родителей, которые тебя не принимают, — это ужасно.   — Я хочу тебе верить. — Лиза правда хочет верить, потому что устала от того, что никого даже поцеловать нормально не может, потому что для неё поцелуй — это огромный уровень доверия.   Устала от того, что приходится прятаться за ледяными щитами, которые растопить ни у кого не получается. Не получается, потому что она близко никого не подпускает.   Не подпускает, потому что не верит.   — Я бы хотела позволить тебе зайти глубже, чем могли остальные, — правда бы хотела.   Хотела бы, да не может.   Не может, потому что это всё настолько бьёт по старым ранам, что пиздец. Бьёт каждый раз, заставляя вздрагивать от того, что помнит до сих пор их прикосновения.   На ней их клеймо.   — Я никогда не смогу быть с человеком, который не даёт нам быть на равных. — Лиза говорит, а Кристина подкуривает сигарету очередную.   Затягивается и выдыхает.   Понимает, что Лиза про них двоих говорит, понимает её. Но не может сделать так, чтоб они правда были на равных. Она не сможет просто себе на горло наступить и позволить себя трахать.   Она никогда не была с девушкой в этом плане.   Никогда.   — Я ни с кем не могу быть на равных. Ни с кем. — Лиза лишь кивает и где-то в глубине души даже понимает.   Понимает, что Кристина не ставит себя выше других, а наоборот всех ставит выше себя. Лиза почти догадывается, почему всё так.   Но теперь не хочет правду просить, ведь понимает, что душу чужую изнасилует.   Опять…   — Можно к тебе прикоснуться? — Лиза спрашивает, решая игру прекратить.   Решает просто перестать.   На сегодня им ответов достаточно, а потом они разберутся. Потом всё станет ясно. Сейчас она видит не ту боевую Кристину. Сейчас она видит перед собой человека, который сломан слишком. Видит человека, которого до сих пор ломает то, что сидит у него в голове.   — Да. — Кристина разрешает.   Разрешает, потому что ей нужно снова всё забыть.   Забыться в чужих прикосновениях, которые не несут в себе того зла, что было ещё тогда, давно.   Хочется согреться в чужом тепле.   Она знает, что завтра они сделают вид, что не было сказано столько правды. Знает, что забудут показательно это всё.   Но сегодня хочется довериться хотя бы минут на пять.   Лиза пододвигается к Кристине. Не торопится. Ценит доверие чужое, потому что оно сейчас хрупкое, как хрустальные бокалы из серванта.   Знает, что если быстро что-то сделает, то спугнет и вызовет очередные триггеры. Она лишь хочет просто прикоснуться в знак поддержки. Сказать касаниями то, что словами не может.   То, что озвучить для неё равно признанию в любви.   А Кристина почти не дышит.   Почти боится сделать лишний вздох.   Боится, потому что ощущения свои проверяет. Это проверка на прочность у неё такая. Это она себя так испытывает, мол, а сможет ли вообще Лизе вот так вот верить? Затягивается сигаретой и думает о том, что расстояние не такое ведь большое, а Лиза медлит.   Медлит, будто понимая.   Лиза придвигается и касается своим плечом чужого. Касается и наблюдает за реакцией.   А Кристине нормально вроде.   Она затягивается последний раз и выкидывает окурок щелчком, будто тот заслужил щелбан. Кристине по ощущениям спокойно вроде и не хочется сбежать куда-нибудь подальше. Скажут, что это же просто плечо, но для Кристины сегодня подвиг.   Подвиг Геракла.   Тринадцатый по счету.   Лиза тянется рукой к чужой руке, что лежит на ткани брюк спортивных. Замедляется спрашивая.   На что получает лишь только вздох, а потом ответ:   — Да. — Кристина тихо это говорит.   Говорит настолько тихо, будто не говорила лет пятнадцать и разучилась.   Она отрывает руку от ноги и тыльной частью ладони держит на весу. А Лиза касается сначала пальцами. Нежно, стараясь не спугнуть. А Кристина глаза прикрывает, расслабляясь будто.   Переплетает свои пальцы с чужими, позволяя ощущить себе тепло чужое.   И становится вдруг тихо так.   Наступает тишина и в сердце, и в голове.