Deja raconte

      Микеле зовет его по имени. Дрожащим голосом. На сцене. Посреди спектакля. Вплетает его имя в сплошной поток текста, где-то сразу после "Сальери" и замирает на полпути, словно осознавая. Раздается тихий всхлип, Флоран замирает вместе с ним и не знает, что делать. Жизнь не готовила его к тому, что Локонте собьется после нескольких месяцев бесконечного повторения, завязнет в моменте, в эмоции персонажа настолько, что сорвется. Флоран просто не представляет, как реагировать, выражение лица Микеле пугает, он делает шаг вперед, разводит в стороны руки и пытается успокаивающе улыбаться. Микеле хватается за него, как за спасательный круг, мгновенно оплетает руками и шмыгает носом прямо в микрофон. Это совсем не по сценарию, аудитория, конечно же, в восторге, а Флоран хочет спросить, что случилось, но напоминает себе о микрофоне и только поглаживает Микеле кончиками пальцев по спине. А затем едва касается губами его шеи и чувствует руку в своих волосах – невербальный намек: "Все в порядке, спасибо, можешь отпускать". Флоран нехотя разжимает руки, и реальность возвращается, словно ничего не произошло, Микеле продолжает сцену как не в чем не бывало. Только его рука остается на плече Флорана, словно ему не хватает опоры, чтобы стоять самостоятельно, а текст перемежается хлюпаньем носа.       Но все же сцена движется дальше, а Микеле не может перестать шмыгать носом даже к началу песни, это беспокоит Флорана какое-то время, но потом привычная колея возвращается окончательно. Хотя полностью успокоиться он не может, потому что у него нет ни малейшего представления, что только что произошло.       Как только занавес опускается, а микрофоны отличаются, Флоран спрашивает еще на сцене:       – Что случилось?       – Перенервничал, – отвечает ему Микеле. Доля правды в этом есть, но ответ этот Флорана как-то совсем не устраивает. Правда, ничего странного он больше не замечает, и Микеле с какими бы то ни было проблемами, просьбами или разговорами к нему не подходит. Маячит где-то на фоне, то тут, то там, почти ни с кем не разговаривает, но после спектакля в этом мало удивительного. Затем на пороге гримерки появляется Дов, Микеле весь как-то стушевывается, замирает на месте, тот сразу машет руками:       – Не-не, я ничего не говорю. Все нормально. Подумал, может, что случилось?       – Ничего, – отвечает Микеле неуверенно. – Слишком много эмоций.       Дов кивает, удовлетворенный, говорит, мол, если что, вы не стесняйтесь, рассказывайте. Все в гримерке кивают в ответ по очереди.       Когда народ расходится, и остается только Флоран из-за своего прожигающего внутренности беспокойства, Микеле всё же говорит:       – Я там на какое-то время настолько поверил, что я вот прямо сейчас умру, что как только я тебя увидел, у меня сразу мозг перешёл в аварийный режим, как будто отключился. Я вообще ни о чем другом не мог думать, кроме необходимости убедиться, что я еще живой. Совсем переглючило.       – Там же Диан была еще, – напоминает Флоран без особой цели, просто так, чтобы посмотреть на реакцию, быть может. Совсем кислая мина от Микеле его забавляет. За Диан обидно, она страдает только потому что она не Клэр, только потому что Клэр и Микеле были чуть ли не сиамскими близнецами, и застать их обнимающими друг друга было в разы проще, чем обнаружить поодиночке. После ухода Клэр у Локонте случился совсем грустный безобнимательный период, пока он перебирал всех участников труппы.       – Не издевайся, пожалуйста, – говорит он в итоге, Флоран улыбается, кивает и подходит ближе к стулу, занятому Микеле, спрашивает немного весело и совсем слегка заигрывающе:       – А сейчас нужно еще убедиться?       В ответ он получает протянутые руки и благодарную улыбку:       – Какой ты, оказывается, хороший.       Не то чтобы месье Мот в кандидаты на обнимания попал сразу. Его там вообще не было, но как-то вышло само собой то ли на репетиции, то ли в антракте, то ли после спектакля, что Флоран себя в этот список добавил самостоятельно по собственному желанию, а Микеле согласился и теперь этим фактом пользовался.       Флоран для удобства со стула его стаскивает прямо за протянутые руки, Микеле посмеивается, но не противится. Ему обычно нравится обниматься, тем более после нервных потрясений. Объятия хорошо работают, чтобы вернуться обратно в "свое я" – так он обычно и говорит, Флоран слушает, кивает и протягивает руки, чтобы в очередной раз почувствовать живое тепло. Так оно и случилось то ли на репетиции, то ли в антракте, то ли после спектакля. Флоран спросил: "Для чего ты всех постоянно обнимаешь?", а Микеле ему и ответил, что, во-первых, для возвращения обратно в себя, а, во-вторых, потому что это успокаивает, а, в-третьих, просто так, потому что ему нравилось. Затем Флоран не особо уверенно протянул к нему руки, у Микеле от удивления взлетели брови, но прошло хорошо. Статус первостепенного объекта для обниманий закрепился за Флораном несколько спектаклей спустя.       В этот раз триггер сработал еще на сцене, а в остальном – по прежнему.       Микеле кладет подбородок на плечо и сжимает руки на чужой талии, Флоран чувствует то самое успокаивающее тепло, может проследить, как пальцы Микеле, перебирая края его рубашки, иногда касаются кожи, и поглаживает его по спине такими же автоматическими движениями.       – Может, Моцарту не хватало адекватного признания? Ну, знаешь, при жизни, – спрашивает Микеле внезапно.       – Моцарту не хватало современной медицины, – парирует Флоран с улыбкой. Микеле тихо хихикает:       – И этого тоже.       – А тебе чего не хватает?       – На данный момент только сна, – зевает Микеле в подтверждение словам. Флоран думает, способен ли он, например, уснуть стоя, и что бы он сам тогда делал, но все равно не отпускает, потому что никто его об этом и не просит.