Дело о пропавшем радикале

Плотный туман клубился над городом и Темзой, обволакивал прохожих и таил в себе необъяснимый ужас, застывший на лицах жителей Лондона. И было совершенно неудивительно то, что в такую погоду большинство воздержалось от прогулок, отдав предпочтение домашнему досугу. Так было и в квартире двести двадцать один Б по Бейкер-стрит. Через окно можно было разглядеть слабый огонек и две тени. Они пугающе не двигались вот уже некоторое время, словно куклы или муляжи. В действительности эти две тени склонились над горой корреспонденции, газет и карт разного масштаба. Все это время, проведенное в этих странных раздумьях, в квартире стояла тишина, нарушаемая только тиканьем карманных часов, лежащих на стопке книг. Неизвестно, сколько прошло минут или часов, когда первый силуэт оторвался, отошел от стола и, важно расхаживая по комнате, начал: — Ни одна типография — здравомыслящая типография — не станет публиковать такую статью. Поэтому я и не думаю, что это какая-то крупная. Надо искать маленькую, неизвестную. Ту, которой терять нечего, — заключила тень. Без должного удовлетворения она уселась в кресло у огня и открыла адресную книгу. Поленья трещали где-то рядом с ней, в квартире пахло какими-то травами, а за окном стояла непривычно мертвая, устрашающая тишина. — Хорошая идея, Маяка, но я бы все же не стала исключать крупные типографии. В конце концов, они опубликовали эту листовку на другом виде листов, без штампа. Они это предусмотрели, поэтому все вероятно в равной степени. — Если у тебя есть идея получше, Эру, я слушаю. Не обязательно было ждать моего предположения, чтобы опровергнуть его и начать толковать свое. Закончив, она громко перелистнула страницу. Маяка Ватсон определенно была тяжёлым человеком. О! Невероятно тяжёлым. — На самом деле, нет. — Хм? — Маяка оторвалась от записей и шокировано подняла взгляд на Эру. У Эру Холмс не было идей? Совсем никаких? Неужели это было взаправду? «Нет, быть такого не может», — думала Маяка, снова утыкаясь в адресную книгу, хотя внимание уже не концентрировалось. Чтобы Эру, да без идеи — просто смешно! Эру Холмс была гением. Она опережала время и умы, была недосягаемой. Поэтому то, что она сказала, казалось простой несерьёзной шуткой, над которой они вот-вот посмеются вместе, а потом Эру изречет такую теорию, что Маяка вновь будет сидеть с открытым ртом. Но нет, Эру молчала и задумчиво всматривалась в лист, полученный из Скотланд-Ярда, хотя, помнится, несколько дней тому назад у них был точно такой же, который, однако, недальновидно был уничтожен в камине. Маяка помнила ту листовку. И не только Маяка. Ее помнил весь город, вся страна. Уничтожающая критика, дополненная грязными историями про представителя правой партии. Даже если бы он сильно постарался, ни что было уже не в силах спасти репутацию. Это понимали все и, тем не менее, потворствовали поимке "преступника", словно это помогло бы. Но действительно ли был он преступником? Маяка боялась ответить на этот вопрос даже про себя. Но пока она не могла решить, кем она его считает, героем или злодеем, она должна была продолжать искать радикала. Возможно, отыскав его, она найдет и ответ. Меньше всего в их практике Маяка любила именно такие дела. С живыми все обстояло иначе, чем с мертвыми. Найти и отправить убийцу на эшафот — одно дело. Другое — устроить охоту на неугодного правительству человека. Они сколько угодно могли быть врачами, детективами, гениями, но они все ещё в первую очередь оставались людьми, которые думали и о других. Но Скотланд-Ярд превратил их в государственных ищеек, которыми сами, в силу своей — как думала Маяка —неумолимой глупости, стать не могли. Маяка скривилась, стоило ей только вспомнить этих тугодумов. Если дело хоть чуть-чуть выходило за рамки по-детски легкого расследования, они сразу бежали к ним, независимым детективам. Когда несколько дней назад впервые во всех домах появилась эта листовка, Маяка уже знала, что Скотланд-Ярд в тот же или спустя несколько дней передадут стопку зацепок — если только таковые имелись — на Бейкер-стрит, втягивая их в очередную неприятность. И инспектор Ирису Лестрейд действительно приходила к ним сегодня, едва тусклое и скрытое в тумане солнце успело подняться над Лондоном. Маяка хотела выставить ее, ещё когда та не ступила на порог, но Эру охотно — то ли от внушающего денежного вознаграждения, то ли от скуки — взялась за дело. И вот сейчас она с лупой, почти не шевелясь, рассматривала кучу со временем пожелтевших выпусков, а Маяка неотрывно смотрела в поглощающий поленья, бумагу и страхи огонь и думала о таинственном авторе статьи. Долгое время ничего не происходило, и над ними висело молчание. В действительности, в квартире было настолько тихо, что вновь слышно было лишь ритмичный стук часов. Едва ли это напоминало умиротворение. Скорее, затишье перед бурей. Эру вдруг встрепенулась, схватила газету и быстрыми и длинными шагами направилась в соседнюю комнату. Маяка тотчас же бросилась за ней: — Ты что-то поняла? Но как? Эру остановилась и с театрально выдержанной паузой повернулась к ней, но, ох, она хорошо знала эту улыбку! — Это элементарно, моя дорогая Ватсон! Я все объясню по дороге. А сейчас лови кэб, мы немедленно отправляемся на Флит-стрит. И Маяка сделала это. Она делала все, что говорила — или, вернее сказать, приказывала? — Эру. Раздражало ли ее это? Нет. Она была абсолютно счастлива иметь возможность участвовать в чем-то большом, интересном. Медицинская практика, оказывается, и близко не стояла по шкале — собственной, и тем не менее, объективной, как считала во всяком случае сама Маяка — захватывающих мероприятий. Хоть ее и мучал ответ на эту злополучную загадку, она терпеливо ждала детектива снаружи, пытаясь и себя, и водителя занять беседой о погоде. Они почти добрались до спекуляций снега во Франции, когда входная дверь распахнулась и оттуда в туман выплыл знакомый силуэт. Эру резво запрыгнула в кэб. Ее внешнему виду Маяка не была удивлена. О, нет-нет, вовсе нет! В чем только она не видела Эру Холмс: заляпанный кровью докторский халат, украденная гвардейская форма, рваная и перепачканная в грязи одежда уличных бродяг из трущоб Спитлфилдз. Но охотничий костюм был чем-то новеньким. Маяка задумалась, откуда вообще он у нее взялся, если Эру ни разу на охоте-то и не была, но вопрос так и не задала. Лишь угрюмо взглянула на шляпу охотников за оленями и подумала о своем новеньком голубом цилиндре, который только неделю назад забрала из лавки мадам ле Бре. Вероятно, со стороны они вместе выглядели совершенно нелепо. Но Маяка ничего не сказала. Таким — обоюдно молчаливым — образом прошла и вся поездка: Эру задумчиво и как-то чересчур увлеченно записывала что-то в свой небольшой блокнот, а Маяка сбивать с мысли не хотела. Посему не очень охотно читала свежую — от старых, которые они перебирали дома, уже в глазах рябило — газету, временами встряхивая ее, а иногда поглядывая в окно, что, впрочем, было совершенно бесполезно: туман скрывал все на протяжении вытянутой руки. — Мы почти приехали. — Верно... — помедлив, согласилась Маяка. Интересно, Эру собиралась ей что-то сказать или просто констатировала факт? К счастью, верным предположением оказалось первое: — Да, как же я поняла, что это типография на Флит-стрит, — она чиркала что-то в блокноте, а ее тон был настолько ленив, что Маяке хотелось развернуться и уйти прямо сейчас. Увы. — Взгляни на дату. Маяка ухватилась за протянутую газету. — Пятое ноября..! Она взбудоражено выдохнула. Руки так вцепились в лист, что, казалось, она укусит, если попробуешь отобрать. Почему Маяка сама не подумала об этом?! Хоть четвертое ноября и был официально рабочим днём, многие лавки закрывались, чтобы работники могли побольше побыть с семьёй или подготовиться к ночи Гая Фокса. Насколько она знала, в тот день работать оставались только несколько магазинов каждой отрасли, которые либо чрезмерно дорожили своей репутацией, либо действительно были открыты из-за крайней необходимости. Так что проверить пару-тройку типографий, которые были... — Подчеркнута. — Что? — Шестерка в годе. Она подчеркнута. Она снова опустила свой взгляд на дату. Тысяча восемьсот пятьдесят шестой. Под последним числом был маленький штрих, который Маяка возненавидела всей душой. — Мне известна только одна типография, которая подчеркивает шестерки снизу. — Господи... Она потеряла переносицу, зажмурив глаза. Почему Маяка не поняла это сама? Ей же даже ткнули в ответ, а ее мысли все равно улетели в неверном направлении. Ночь Гая Фокса! Теперь она и сама понимала, какой бред придумала. Ей не хотелось признавать, но Эру Холмс была совсем далеко. Всегда шла впереди, за ней было тяжело успевать. С этим давно уже стоило смириться, но Маяка продолжала себя корить: если Эру может, почему не может она? Чем же она была хуже? Она не могла не думать об этом, даже когда оно душило ее, заставляло сжиматься трястись не столько от гнева, сколько от раздражающе печального осознания собственной никчёмности. Эти мысли, словно мерзкие паразиты, съедали ее целиком, сворачивали в клубок ревности, зависти и, главное, жалости к себе. Большую часть времени она могла сосуществовать с ними, но порой это было похоже на пытку. И иногда она думала, что даже физическая пытка была бы лучше этого. Изрядно уставшая от собственных мыслей Маяка поспешила покинуть кэб ровно в то мгновение, когда он затормозил. Она была невероятно счастлива наконец оказаться на месте: по меньшей мере она могла вдохнуть свежего и влажного воздуха, очистив разум от плохих мыслей, а по большей — ее ждало интересное дело, которое отвлечет от неудачи. В действительности, она нечасто участвовала в чем-то кроме погонь и домашних расследований, поэтому была возбуждена до предела от любой возможности. Но, похоже, Эру Холмс никак не разделяла ее мысли: — Я пойду одна. Чёрт… Маяка отвернулась, чтобы не показывать слишком очевидное разочарование. Снова. Она снова оказалась вне игры, снова была лишней. Всего на мгновение, но она поверила, что сможет что-то сделать. — А ты пока займись типографией. Услышав хлопок закрывшейся двери, Маяка невнятно вскрикнула и спешно обернулась к Эру. Но кэб уже растворился в густом тумане. Она осталась совершенно одна, но теперь с уверенностью, что Эру Холмс ведёт двойную игру и расследует далеко не лёгкое дело.