Инфекция плюшевых игрушек

      Общеизвестно, что Уэнсдей Аддамс знала о пытках и ночных кошмарах все, и была способна наслаждаться ими, как знаток хорошим вином.       Но, надо признать, жизнь с Энид оказалась отдельным, неизученным и, хуже всего, пугающим видом страданий.       Уэнсдей не сразу научилась этим наслаждаться. С другой стороны, что она имела?       Комната в первоначальном своем виде выглядела так, будто на нее стошнило единорога. Понадобилось очень много ацетона и выдержки, чтобы избавить свою половину от признаков цветового захвата, но и этого было мало.       Дело в том, что Энид все еще существовала и все еще разносила вокруг свою инфекцию плюшевых игрушек, мигающих гирлянд и этой невыносимой музыки. И Уэнсдей даже не хотела заикаться об этом фламинго.       Видимо за неимением других вариантов, территорию Энид метила своей одеждой, но эти нападки быстро прекратились, стоило Уэнсдей сжечь ее носки с какой-то странной розовой кошкой. В тот день, о котором идет речь, они впервые чуть не подрались по-настоящему.       — Какая же ты с-с-с-стерва!!       Разноцветные когти блеснули в витражном свете, и Уэнсдей сделала неуловимое движение, не позволяя себя задеть.       Энид тяжело дышала. Зажмурившись, она держалась за голову.       — Не сдерживайся.       Яркие звериные глаза, горящие голубым, вперились в Уэнсдей, пустив по ее спине табун мурашек. Они пульсировали жаждой сражения и крови. Такой древней, что вены под кожей Уэнсдей гудели в ответ.       Если хоть один из них сейчас двинется…       Раздался грохот.       Энид упала на пол, вдавливая ладони в глазницы.       — Нет… нет, так нельзя.       На секунду Уэнсдей потеряла дар речи от захлестнувшего ее разочарования.       — Что нельзя? — процедила она сквозь зубы. — Отомстить своему обидчику? Разорвать ему горло в ответ на унижение? Нельзя пустить ему по венам яд и слушать, как он молит о пощаде все те часы, пока медленно и мучительно умирает?       Энид всхлипнула.       Этот звук напугал Уэнсдей, как никогда бы не смог самый цветной на свете свитер.       Уэнсдей замерла перед линией, разделяющей их комнату пополам, слушая, как издаваемые Энид звуки постепенно начали различаться как смешки.       Поразительно. Она смеется.       — Могу я поинтересоваться, что такого забавного ты находишь в человеческом убиении?       Глаза Энид показались из-за рук, смешливые и человеческие. Ее улыбка была похожа на солнце, испепеляющее созданий ночи.       — А что забавного в этом находишь ты?       Уэнсдей скрестила руки на груди и приподняла подбородок.       — Это не о веселье. Это о наслаждении и силе.       Энид покатилась по полу со смеху. В буквальном смысле.       Она докатилась до линии и, подперев подбородок рукой, насмешливо и отвратительно-нежно посмотрела снизу вверх на Уэнсдей.       — Ты очаровательна.       Уэнсдей вперилась в нее своим самым смертоносным взглядом.       — Ты пытаешься меня оскорбить?       — Все у тебя с ног на голову…       Мир оставался на месте, двигались только фигуры в кукольном театре. Вставало картонное солнце, сменяясь картонной луной.       Маленькая Уэнсдей соединяла куклу с гильотиной и опускала лезвие.       Головы катились, катились по полу, оставляя за собой кровавую дорожку.       — Мне это нравится.       …И они были соседями по комнате.