Смерть и пепел

Глядя на нестерпимо яркое пламя, приходилось изо всех сил бороться не только с ослепляющей яростью, но и с памятью. Казалось, что пламя, смерть и пепел преследуют его. Почти опускались руки. Опускались бы, если бы это не злило так… та-ак дьявольски сильно. Злость подстегивала его. Не питала его душу, но помогала не стоять дураком, вдыхая горячие хлопья, летавшие вокруг, а также не визжать от ярости, громя все, что подвернется под руку. Злость помогала шевелить задницей, гавкать нужные команды людям. Злость, злоба, гнев, ярость помогли ему сохранить видимое спокойствие, даром что дальние зубы свело от того, как сильно он стискивал челюсти последние несколько часов. С некоторой гордостью он даже подумал, что совсем не дернулся, когда одна из горящих балок рухнула неподалеку от него. Уж сколько он ожогов получал, ему в пору было бы бояться огня, как… как огня! Но нет, пусть все катится в Ады, если он послушается приказа, как какой-то трусливый пес, прежде чем убедиться, что здесь дело сделано! Уж что тут делать остается, только выть волком на луну разве что. Поэтому Кормик отодвинул на задворки сознания воспоминания о недавней войне, горящих Доках, горящих чумных кострах, горящих домах, безумии и смерти, которую нес за собой пепел чумы, а потом войны. Он проигнорировал приказ Брелейны немедленно явиться в штаб, и присоединился к группке добровольцев, набегами осматривающих здание. Не во все помещения можно было попасть, но из двадцати человек, которые должны были быть внутри не нашлось троих. А значит, нужны были те, кто войдет внутрь. К Брелейне он все же пошел, когда стало ясно, что два трупа и один раненный закрыли этот счет на потеху злобному Дунканову следопыту, глазеющему с широкой улыбкой в толпе. Пошел, как был – воняющий гарью, дрожащий от гнева, дерущийся насмерть с собственной памятью, так еще и взбешенный на эту… бабу! О, как его начальница умела бесить. Всем своим видом, своей разумностью, своей осторожностью. Он, конечно, уважал ее. Безмерно и, в том числе, за эти черты. Но бесило иногда так сильно, что он даже забывал о том, что иногда в тиши собственного дома он думает о ней… не как о начальнице. А просто. Красивая она. И сильная. Просто… славная. Потому что строгая, упертая и прямолинейная, как таран, так старательно стирающая личность и женственность, чтобы оставаться весомой, и все же… он иногда думал, как она выглядит у себя дома, или у себя в постели, или у него… И как она будет выглядеть, когда получит весть о смерти Ро. И как будет выглядеть, как посмеет взглянуть ему в глаза, когда он спросит, почему она отозвала в такой момент единственного оставшегося старшего офицера командования... …И, конечно, не (не сразу) узнает, что когда ты очень долго стираешь личность и женственность, когда на твоих плечах тяжелый долг, а память так же подкидывает воспоминания о смерти, пепле, страхе и отчаянии горящего Невервинтера, ты не знаешь как совладать с собой в желании немедленно (немедленно!) увидеть того, чей образ нежданно и негаданно, медленно, месяц за месяцем и год за годом стер ощущение собственного одиночества. Пусть это бестактно по отношению к сильному и смелому мужчине, которого уважаешь и на которого не смеешь украдкой взглянуть из-за субординации (но на которого задушенная нежность требует глядеть как можно чаще), и которого такой приказ наверняка оскорбил, но… Но принесший весть о пожаре не сумел ответить, видели ли Кормика живым. Видели ли его вообще. Они должны были принимать немедленные решения, но принимать их осторожно. Муар должна была увидеть, что командование стражи объединилось и готовит ответ. Как и лорды. Офицер-командующий в Доках… может быть и будет заменен немедленно. А вот Инспектор, это не разменная монета. И не тот, кому можно умереть. Не тот, чью смерть она может пережить без потерь для себя. Вот как глубоко он пробрался в ее разум. Так далеко, что она малодушно призывает его немедленно. И держит руки в плотном замке, выслушивая его обвинения и не желая показывать, как они дрожат (как дрожит все существо) от облегчения. Живой и взбешенный. То, что надо. И здесь и останется. Рядом с ней, когда она увидит его улыбку от вести о расплате, которую Брелейна учинит. И она тоже позволит себе улыбаться. Прямо рядом с ним. Муар не следовало… угрожать делу всей жизни Брелейны. И ее сердцу.