Юбкина бабка Шастун

— Арсений – юбкина бабка – Шастун! Ой, Попов! Эти слова уже заслушаны до не могу, зацикленная версия видео, кажется, не остановится, пока не закончится спустя отведённые десять часов, хотя вряд ли Арсений настолько углублялся в технологии, чтобы просто поиздеваться над Антоном — а это уже точно издевательство, не иначе. В отельном номере полумрак, горит лишь тусклым желтоватым светом торшер, расположенный напротив кровати, да уличные фонари заглядывают сквозь неплотно зашторенные окна. То самое видео крутится, кажется, по сотому кругу, абсолютно не меняясь и звуча одинаково из раза в раз: тот же радостный тон, те же слова, те же крики. Странно, как ещё Шеминов не вылез со своей подстилкой из гетероотчётов, такое чувство, будто он сам всё ещё в ахуе и где-то прячется с бутылкой чего покрепче — отпустил детей-пидоров, перепидорили концерты настолько, насколько это вообще возможно. Хоть не целуются ещё на сцене, на том огромное спасибо, иначе бы многомиллионный кошелёк уже давно плакал из-за ареста двух актёров шоу, которые подзабыли где находятся, позволив вынести то самое личное, которое не публичное, на всеобщее обозрение. Долбанутых шипперов набежало бы, конечно, они бы подняли рейтинги, если уголовной ответственности удалось избежать, но это действительно того не стоит: не при таких условиях, не в нынешней ситуации, не в этой стране. Такое чувство, будто время замерло, а ебучее видео всё ещё нет. Кажется, Арсений обещал скоро вернуться, но нигде не слышатся его шаги: вряд ли он решил передвигаться по номеру бесшумно, чтобы на очередном «Ой, Попов!» вылезти из-за угла и приставить нож к горлу — это всё-таки компетенция Стаса. Было бы намного лучше, если видео длилось хотя бы секунд пятнадцать, но никак не шесть — времени уже было достаточно, чтобы подсчитать. Следующим пунктом уже должно быть количество людей, кричащих в зале, если Арсений не вернётся вот прямо сейчас. Попов, кстати, запретил Антону двигаться, так бы тот уже давно разбил злосчастный телефон об стену, лишь бы собственный проёб не так сильно мозолил уши; эмоций хватило и на концерте, а видос, скачанный явно откуда-то из Твиттера, действует подобно воде, капающей на камень, — со временем и его промоет, оставив ямку. И не то чтобы Антон всегда прямо так беспрекословно слушался Арсения, нет, просто сейчас действительно лучшим вариантом было хотя бы сделать вид, что следуешь указаниям (как минимум, из чистой усталости), иначе тот стальной взгляд, что не сходит с самого выхода из концертного зала, пугал бы ещё долго, угрожая стать тем же ножом, который бы слабо давил на кожу: вроде и не так ощущается, но одно неловкое движение — и пеняй на себя. Так что он просто полусидит-полулежит, упираясь головой в стену, и слушает это злосчастное видео, закрыв глаза. И как что-то из оперы «по щучьему велению, по моему хотению — явись Арсений в комнате» в дверной проём заплывает Попов. И ладно, считать людей было лучше. Он явно был в душе: чёлка слегка влажная, точно от случайно попавших туда капель воды и пара, который, Антон уверен, до сих пор еле видимым туманом окутывает ванную комнату, лицо посвежевшее после смытия тонны грима, который Арс любит называть клоунским, и блядский тёмный шёлковый халат, едва доходящий до колена, — ну конечно, он много места в сумке не занимает, можно и в туры возить. Арсений проходит и наконец блокирует телефон, лежащий на полке под телевизором, и он замолкает, будто своими последними звуками, даже не словами, оставляя аплодисменты и восторженные крики, а сам мужчина, ухмыляясь, обходит кровать и опирается на туалетный столик напротив, прямо под той же стеной, где находится дверь, из которой тот вышел. Вообще интерьер и планировка номера достаточно странные, если сравнивать с другими, но чисто на поспать сойдёт — не голые стены и матрасы, даже душ, уже опробованный Арсением, есть. — Юбкина бабка, говоришь, — стучит тот пальцами по столу, смотря куда-то мимо. — Ну-ну. — Оговорился, с кем, блять, не бывает, — отвечает Антон, рассматривая прямую спину в отражении зеркала, спрятанную тканью всё ещё крайне блядского халата. — Ни с кем не бывает, а ты, видать, каждый день присваиваешь людям свою фамилию просто так, — фыркает Арс, всё так же опираясь на предмет мебели за спиной, элегантно перекидывает одну ногу через другую и руки скрещивает на груди. Наверное, стоит сказать, что он выглядит ни капли не устрашающе, скорее забавно. Ещё и халат совсем не в тему, будто клоунский костюм во время серьёзных разборок, ведь целью совершенно точно не является развеселить собеседника. А ещё есть подозрение, что он без трусов, но это пока не доказано. — Ну, Арс, чё ты вообще доебался, я не понимаю, — всё так же лёжа уточняет, хотя Попова действительно хочется скорее затискать и не отпускать, пока не покусает, — ассоциируется только с котёнком. Тот сидит на столе, гордо вздёрнув нос, и специально избегает того, чтобы посмотреть на Антона, ему хватило единственного взгляда для удовлетворения своих собственнических мыслей, чтобы немного самоутвердиться за счёт некоего подчинения (на усталость сваливать не будем). — Ах вот как мы заговорили, — продолжает возмущаться, — «Арс», — он закатывает глаза и кривит губы. Ещё не хватает откинуть воображаемую шляпу с пером и ногой топнуть для завершения образа дамы из драмы. — Да хоть Хуярс, может, объяснишь что происходит? — Антон, упираясь локтями на кровать, собирается приподняться, как тут же падает обратно, а подниматься начинает совсем не то, что должно во время якобы ссоры. — Я не разрешал вставать, — ухмыляется Арсений, немного раздвинув ноги и самодовольным взглядом изучив реакцию, ставит между ними руки. И, блять, да, как и ожидалось, он без трусов. Сильным мужчинам, как и женщинам, они в принципе не нужны, а после душа так тем более. Антон лишь сглатывает. — Нет, ну как так можно было вообще? — удивляется тот, перемещая правую руку себе на пах. Антон сглатывает ещё раз, а зрачки расширяются, взглядом скользнув резко вниз. — В глаза смотри. Приходится собрать всю свою волю (можно даже не в кулак, потому что, пусть и чужой, занят кое-чем поинтереснее), чтобы оторвать взгляд от изящных пальцев, что, обхватив член, начали двигаться по нему, медленно, тягуче, скрывая собой головку и вновь оголяя её. Арсений же приопускает веки, отчего ресницы, откидывающие тени на стену вместе с профилем, подрагивают. Он пока не дышит так, будто до номера надо было добежать с ресепшена за двадцать (ну хоть не шесть) секунд, не выгибается сам себе навстречу, просто сидит, похотливо улыбаясь, — это явно не конец пытки. — Так куда смотреть, блять, если ты их закрыл? — Арс это замечание игнорирует, продолжая себе надрачивать — периферическое зрение всё же слишком жадно цепляется за этот кусок, не желая упускать хоть секунду из виду; так и до косоглазия недалеко, только один глаз смотрит на вас, а второй не на Кавказ, а скорее на его подножие, находя то более интересным. — Представляешь, сколько теперь видео будет с этим? А фанфиков? — Антону только хочется сказать, мол, знаю, как Арсений вновь перебивает: — Не-ет, не представляешь. Мне уже интересно, как этот гетеросексуальный придумает прикрывать наши жопы, а то из креативного от продюсерства у него только хуйня каждый раз. — Впервые, что ли? Ты кого угодно обманывай, кроме меня, сам же потом в Тиктоке сидишь и мне эти ебаные видосы кидаешь. — Штрафуют нас обоих, я напомню, — его тело живёт будто бы отдельно от мозга и произносимых слов, продолжая движения рукой по стволу — вряд ли его, конечно, настолько возбуждают мысли о штрафах, но член всё же в ответ наливается кровью. Пытаться понять мысли в этой голове равняется добровольному хождению по лабиринту со знанием того, что куда не поверни — везде тупик. Но это точно не муки заблуждения, это скорее радость от возможности там находиться, изучать, принимать каждый возможный поворот мышления. Арсений уникальный, со своими планетами в голове — Антон уверен, она там не одна — на исследования которых могут уйти годы, а то и десятилетия, но он не против, наоборот даже рад быть частью одной из них — в этом он тоже уверен, как и в том, что лучше Арсения ещё никого не встречал. Антон мотает головой, пытаясь снять это наваждение и вернуться в реальность, где Попов сидит напротив на туалетном, мать его, столике, по-блядски кидая взгляды из-под ресниц, и в наглую дрочит себе. Невероятный. — Ни за что не поверю, что ты сильно страдаешь от штрафов за концерты. Не бойся, Серёжа не даст тебе голодать, — брякает Антон, вновь опуская взгляд: у этого бесстыдника даже совести не хватает остановиться на словах про друга. А вот самому Шастуну, наблюдая за этим безобразием, хочется присоединиться, оставив предрассудки (и штаны желательно тоже) где-то позади. Арсений выглядит очень красиво в свете торшера, и Антон уже готов писать ему свой очередной рэп, который останется только их тайной, потому что о таком никому не расскажешь. О таком нельзя говорить, потому что это только их — принадлежит исключительно Шастуну А. А. и Попову А. С., подписи поставлены, свидетелей не требуется. Любое нахождение наедине что-то вроде таинства, покрытого голубым мраком, но от этого не становится хуже, ведь вся накопленная за день энергия находит свой выход в пространстве, сужающемся до двух людей, до той самой маленькой, но в то же время огромной планеты. — Не могу сказать, что ты мне не льстишь, но диалог с тобой веду всё же я, а не мой член, — Арсений резко убирает руку, заставив вышеупомянутый орган замереть в приподнятом состоянии. — И нет, я не сильно страдаю, но у нас, в России, это не приветствуется. После этих слов мужчина поднимается со стола и разворачивается спиной, стреляя глазами через зеркало, Антон уже готов кричать, что ему срочно нужно искусственное дыхание, так как даже тогда на Талант-шоу он остался без него — хотя и сам в этом виноват, тогда за благоразумие на камеру отвечал он. Пока всё наполовину: полумрак, грозящий обернуться отсутствием света в любой момент; полуприкрытая спина, грозящая показаться полностью из-под спадающего халата; полувозбуждённое состояние, грозящее стать целой катастрофой, если всё будет продолжаться так же, чёрт возьми, медленно. Но пока эти полутона дают чувствовать себя живым в этом моменте, а не срываться несмышлёным животным и брать всё здесь и сейчас, потому что так надо. Да, никто не отрицает, что оно и на самом деле надо, но пока хватает терпения, лучше ждать. Арсений опирается руками на поверхность стола, непозволительно красиво прогибаясь, и откидывает голову, ухмыляясь. Антон чувствует, что сердце скоро откажется выполнять свои прямые функции, просто решив остановиться в самый ответственный момент, и вообще он уже на грани, чтобы не отдать контроль над телом тому самому члену, который весьма бурно отреагировал на Попова, повернувшегося задом. В концертных штанах становится ещё теснее, и зависть в плане халата немного колет, но это не критично. А вот представление того, что под самим халатом — дабл-кил: последней нервной клетки и Антона в принципе, потому что сердце-таки пропускает удар и даже не один. Благо аритмией он не страдает, а причина такого поведения предельно ясна. Дыхание тоже сбивается вслед за пульсом, а глаза лихорадочно бегают по изогнутой спине, оттопыренной заднице, оголенным бёдрам, сильным жилистым рукам — только слюни пускать, ей-богу. И дрочить, конечно, потому что потому сил уже никаких не остаётся. Хочется сжимать мягкую кожу ягодиц, оглаживать ровную спину, усыпанную родинками, будто кто-то уронил баночку корицы, задев к тому же и плечи, вдыхать запах шампуня и путать пальцы в волосах. Чувствовать чужое сердцебиение, мягко прикасаться губами к шее, перейти на мочку, а после и скулу, жадно выцеловывать чуть ли не каждый миллиметр горячей кожи… Антон тихо стонет, сжимая член через несколько слоёв ткани. В тишине номера этот звук подобен выстрелу, но не тому, который в спину в данном случае Арсению, а скорее тому, который предупредительный в воздух, и мужчина Шастуна даже не останавливает, а лишь довольствуется полученным результатом. — Меня представляешь? Не стоит, я же прямо перед тобой, — издевается Попов, специально говоря своим тем самым низким голосом, который из раза в раз пускает мурашки по телу. — Или этого мало? Хочется пристроиться сзади, прижимая меня к столу. Провести ладонью по пояснице, заставив выгнуться ещё больше, а после, оставив руки на талии, смять её своими холодными руками, чтобы я почувствовал этот контраст собственной разгоряченной кожи и твоих холодных пальцев и колец, которые ты ещё не снял. Он даже не спрашивает — утверждает. Знает, что именно в мыслях у Антона, и озвучивает вслух, заставляя картинки становиться более яркими — это вам не просто слово угадать за спрятанным ладонью ртом во время проверки наушников, это уже нечто большее, пускай и очевидное. Градус в комнате повышается, дальше только интереснее, потому Шастун опять глухо стонет, на этот раз добираясь теми самыми окольцованными пальцами до резинки штанов и приспуская их, ради чего приходится ненадолго оторвать от простыней бёдра, создавая лишние шорохи. Арсений сначала никак не реагирует, потому становится ясно, что именно в этом и была вся суть сей дурацкой задумки: не в разборе полётов, а в желании вывести Антона из себя всевозможными способами (этот, как видно, оказался удачным); и только после продолжает: — Я же знаю, что ты хочешь положить свои руки на мою задницу, приподняв халат, — и — о нет — он действительно поднимает ткань, оглаживая свои ягодицы, немного раздвигая их, а после звонко ударяя. — Шлёпнуть наконец по ней, а не только ноге, чего точно нельзя позволить на людях. Антон вздрагивает от резкого звука, хотя за происходящим наблюдал, не отводя глаз: всё же Арсений умеет удивлять. Пока в трусах ещё не сильно неудобно, Шастун не спешит их снимать, так что мнёт член прямо сквозь ткань, периодически уже даже поскуливая, а мужчина следит за его руками через зеркало, в которое его парень поглядывает, ловя чужие красные щёки и растрёпанную тёмную чёлку. Антон уверенно тонет, но не спешит предпринимать какие-то действия, ведь воздух и так закончился, а если барахтаться, то можно только усугубить своё положение. — Хочешь быть ко мне как можно ближе, в попытке надышаться мной, будто именно я твой единственный кислород, без которого ты долго не протянешь. Быть ближе во всех смыслах, — перейдя на шёпот, говорит он, — даже тех, о которых не принято говорить в нашей стране. Представляешь, как начинаешь растягивать меня, а я подаюсь навстречу, будто намагниченный, и пускай мой организм явно не может так реагировать на твои побрякушки. За сердцем отключается мозг, и мыслить здраво уже не получается, потому что Арсений, обильно облизнув палец, подставил его к анусу, начав вырисовывать непонятные круги, перед тем как надавить на него, пропуская одну фалангу внутрь. За этим последовал синхронный вздох: один наслаждения, а второй скорее судорожный, потому что и правда хочется делать всё вышеупомянутое, а не лежать безвольной куклой, но опять-таки, как уже стало понятно, именно в этом подчинении и бездействии до поры до времени вся соль, которую лучше не рассыпать, а то неизвестно чем закончится — ссорой уже навряд ли, потому что в здоровых отношениях проблемы решаются словами через рот, а не одно место. — Аккуратно проводить по ложбинке и выводить меня из себя нарочито медленными движениями, оправдывая это тем, что не хочешь делать мне больно, но на самом деле прекрасно осознавая, что при таком регулярном сексе это уже не грозит, — говорит он, сжимаясь вокруг того пальца, видно, что сам еле держится, хочет сорваться, но придерживается образа и старается соответствовать канонам их с Антоном прелюдий, пусть и даётся это с каждой секундой всё сложнее. Шастун и сам не понимает, как может всё ещё лежать, но последствия могут быть плачевными — Арсений хоть кончит (ему эти представления точно доставляют хотя бы эстетический оргазм), а ему самому придётся скрываться в ванной и представлять его светлый образ, потому что мужчина не разрешит это делать у него на глазах — знаем, плавали; раз уж согласился на эти непредсказуемые отношения, будь любезен выполнять условия этого принципиального. Попов прекрасно умеет играть на публику, даже если она состоит из единственного человека (её он любит даже больше), и этот спектакль из ничего лишнее доказательство — не пропадать же таланту зря. У Арсения во второй руке материализуется тюбик смазки — Антон совсем успел забыть о наличии карманов в его халате, — хотя зачем тот таскал её с собой в душ остаётся загадкой; походу, происходящее всё же имело заготовленный сценарий и импровизацией не является. Интересно только, как давно начал зарождаться этот коварный план мести в, казалось, светлой голове, способной ежедневно выдавать остроумные каламбуры. В боксерах становится всё же некомфортно —Антон всё же хотел оставить это Арсению, но сил его уже просто-напросто нет — и, дабы остановить эти переминания и тягания кота за яйца (кот в переносном смысле, яйца — в прямом анатомическом), они отправляются за штанами куда-то в направлении пола, а Антон тихо стонет, в мыслях приговаривая что-то наподобие «долой трусы, свободу письке». Арсений выдерживает паузу, как на сцене во время аплодисментов, а после, щёлкнув крышечкой, выдавливает немного лубриканта на пальцы и возвращает их в исходную позицию. Шастун будто бы потерял голос и не может вымолвить и слова, потому молчит как рыба об лёд, ожидая пока её уберут, чтобы Арсений наконец сел на хуй, ведь антоновский его ждёт уже достаточно давно, причём в полной боевой стоячей готовности, истекая предэякулятом, который тот размазывает по стволу, ни капли не стесняясь своих действий и поглядывая в зеркало, что становится чуть ли не фатальной ошибкой: видеть своего парня таким сложно, особенно без возможности прикоснуться — одна из самых изощрённых пыток, что бывала у них. Однако Антон всё равно знает, что был инициатором, и без его присутствия за спиной ничего бы не получилось, да и в принципе не имело бы смысла, а тут ещё возможность отомстить за… Юбкину бабку, что ли? Почему Арсения так вывело это из себя? Не успевает Антон об этом задуматься, как через зеркало замечает открытые в немом стоне губы и дрожащее тело. Только лишь опустив взгляд удаётся понять причину такой реакции: Арсений всё же решил не медлить и благодаря смазке войти сразу тремя пальцами, давая время себе привыкнуть к такой заполненности. — Только не ври, что не представляешь, как, проведя своим членом меж ягодиц, ты входишь, ощущая жар и выбивая стоны, а я сжимаюсь вокруг тебя, потому что тут уже смысла тянуть нет, и ты вставляешь до упора, начиная аккуратно двигаться только спустя секунд тридцать, дав время распробовать. Нет, это уже просто невыносимо. А ещё хуже становится, когда он начинает шевелить пальцами, действительно выбивая протяжный громкий стон, и тут правда с такими звуками хватает даже светлого образа, чтобы кончить, пусть и очень хочется получить желанное. Арсений прав в каждом чёртовом слове, в каждой произнесённой буковке и звуке — ни убавить, ни прибавить. Антон всё же чувствует свою вину, потому разрешает спокойно вести Арсу монолог, довольствуясь величием, но в этот момент не выдерживает и цедит хриплым голосом: — Попов, иди на хуй. — А я всё ждал, пока ты догадаешься. Антон несколько секунд наблюдает за Арсением, поправляющим халат, глупо хлопая глазами, но вместо должной лампочки появляются лишь хуи, вряд ли они подкинут какую-то вразумительную идею, кроме «трахать, трахать, трахать». — Подожди, так а в чём был весь этот ебаный цирк? — прочистив горло, спрашивает Антон, провожая Арса взглядом от стола до кровати, на которую он забирается, отчего та пружинит под весом двух тел. — В фамилии, ясное дело, — говорит как какой-то общеизвестный факт умственно отсталому, нависая сверху над Антоном. Ну в принципе всё ясно: дважды два четыре, небо голубое, Арсений сидит на столе и не даёт к себе прикоснуться, потому что Шастун так глупо оговорился. — То есть тебе настолько, сука, не понравилось, что я назвал тебя своей фамилией? — пытаясь вместить как можно больше грустных ноток, интересуется, пока Арс садится тому на бедра и ведёт рукой от живота до груди, беря в руку чужой подбородок, так что выходит скорее какой-то мученический вздох. — Мне-то понравилось, но надо же было просто до чего-то доебаться, — выдыхает он в губы, тут же отстраняясь. И тут время замирает, мир, кажется, тоже, а вот Арсений, скотина такая, наоборот специально ёрзает, причём где-где — на члене Антона, хотя, по факту, жаловаться он права не имеет, сам же пригласил. Не зря Арс называет себя искусством, в этом он чертовски прав, и Шастун готов признаваться в этом каждый день — даже если в комнате, в городе, да даже во всей стране его будет полно, он всё равно будет смотреть только на одно-единственное. — Ты бы хоть иногда смотрел так на Кузнецову, как на меня, а то эта ваша история и так на соплях держится, — ухмыляясь, говорит он, параллельно пальцами крутя сосок Антона, тот лишь выгибается и тяжело дышит, положив-таки руки на талию и сжав её, оставляя еле заметные следы ногтей. — Ещё скажи тебя представлять, когда о ней говорю. — Я это и хотел сказать, — делится под писк Антона, сжимая очень чувствительную кожу — знает же, что это так. Шастуна выгибает навстречу пальцам, а Арсений слишком охуевший и знает это, поэтому продолжает эту игру пока только в одни ворота. — Фу, только не говори о ней, если не хочешь, чтобы у меня упало. — Я тогда упаду на колени, буду кричать «Наташа, вставай, мы всё уронили!» и поднимать обратно, — шутит тот, хотя, чтоб его чёрт побрал, если стоять на Арсения не будет, то возникнут вопросы к самому себе, потому что это возможным пока не кажется совершенно. А пока стоит очень даже красиво, особенно приятно шевелить бедрами, при этом членом проезжаясь по чужой горячей коже, хотя как уж на сковородке вертится отнюдь не Арсений. Но и арсеньевская эрекция выглядит скорее как что-то невозможное, достойное быть натурой для любого способа запечатления прекрасного. Ладно, Антон уже начинает романтизировать даже каждый вздох, что уж говорить об оголённом половом органе, что прижимается к животу Шастуна, когда Арс наклоняется для очередной ласки (или всё же пытки) сосков. А Антону поцелуи ещё нужны, он за ними тянется как трава к солнцу, но каждый раз встречает облака-преграды, оставаясь ни с чем. Губами прикасаться к щекам, скулам, шее, нежно-нежно выцеловывать, вкладывая хоть часть своих чувств в эти действия, но в то же время доказывать, что секс это не всегда что-то грязное, что это тоже проявление любви… Хотя у Арсения сейчас явно другие планы. — А я напомню, что мы всё ещё играем по моим правилам, — подмигивает он, мягко целуя Антона в кончик носа и возвращаясь в сидячее положение. Шастун же в голове перебирает варианты от «Кем ты себя возомнил» до «Хорошо, я проебался — я должен за это ответить». На какой-то мысли про наказание его чуть не порвало от смеха, но Арсений, явно решивший, что и так уже затянул, заводит свою руку за спину, находя чужой член и проводя по нему кольцом из пальцев. Вот тут-то Антона снова накрывает, хотя казалось, что предела он достиг давно. Попов достал из кармана халата тот тюбик смазки, выдавил немного себе на пальцы и вернул их же на ствол, проводя на этот раз уже вместе с ней, а сама коробочка улетела в неизвестном направлении без надобности слежки за ней — главное, что картинно-красиво, как Арсений и любит. — Пиздец, даже пару минут спокойно полежать не можешь, нетерпеливый, — тихо смеётся Арс, направляя головку так, что она проезжается по ложбинке, и продолжает водить по члену рукой. — Я тебе сказал куда идти, не понимаю, почему ты всё ещё медлишь, — закатив глаза от удовольствия, отвечает, опуская руки на чужие ягодицы. — Я тебе говорил не шевелиться и смотреть мне в глаза, не понимаю, почему ты этого опять не делаешь, — хмыкает Арсений, зачем-то продолжив активные движения на бёдрах Антона. Дышать стало сложно, причём ещё достаточно давно, но сейчас это ощущается безумно сильно. Жарко, очень жарко даже с учётом того, что худи было снято почти сразу после захода в номер. Антон уже на пределе, держаться тяжело, да и не хочется уже как-то, и так слишком много времени прошло, но только вот Арсений спешить не настроен, слишком медленно вводя одну головку себе в анус под собственные поскуливания. Немного раздвинув ноги, Антон пытается ускорить эту пытку и сам протолкнуться, но все эти движения оказываются предотвращены Арсением, который будто убегает, привставая, — совсем не сочетается с его словами про магнит, хотя на члене колец-то и нет. Шастун тянется к пояску халата, всё ещё спадающего с плеч, наконец развязывая его, и проводит пальцами по чужому прессу, такому же красивому, как и всё остальное. В какой-то момент у Арса начинают от напряжения трястись ноги, а Антон сразу, будто рефлекторно, готов его ловить, хотя далеко ведь тот не упадёт, это же не на сцене лететь вперёд, тут уже только на самого Антона. В какой-то момент складывается ощущение, что это не Арсения трахают, а он сам трахает, даже несмотря на распределение ролей — одного его ужасного (Антон сам это уже точно не выдерживает) взгляда достаточно, чтобы это понять. В комнате будто выкачали весь воздух, дающий способность хотя бы изредка его вдыхать, потому остаётся только — Антон сам фыркает от этой заезженной и банальной фразы — дышать Арсением. Только вот им не надышишься никогда, сколько бы он ни был рядом, сколько бы ни смотрел в душу своими голубыми глазами, в которых, кажется, только и делает, что гуляет океанский ветер, поднимая волны, — похоже, именно в них Шастун когда-то и утонул без надежды на спасение. — Арс, да ты заеба-ал… — тянет Шастун, когда тот ну очень медленно садится до упора, откидывая голову и издавая громкий стон, который как раз и выводит из мыслей. — В этом и был мой план, — коварно улыбается тот, загнанно дыша и рисуя восьмёрки бёдрами под слишком тяжёлые вздохи Антона. — Правила ты помнишь, — утверждает, начав медленные движения вверх-вниз. Заставить себя не совершать никаких фрикций даётся невероятным усилием воли, но благо Арсений и сам уже не затягивает, насаживаясь ритмично, но пока ещё не так быстро, чтобы член бился о животы, отскакивая. Антон всё ещё не представляет (да и не особо хочет, если честно), как эта мысль пришла Арсу в голову, но не возражает, разрешая играть в активного пассива и просто наслаждаясь моментом. Во время туров не всегда хватает сил на то, чтобы в душ сходить, а тут прямо так. Их друг к другу притягивает, это отрицать бессмысленно. С точки зрения любви, это выглядит очень красиво, но с этической, сказать честно, не особо правильно — прибегать к запрещенным приёмам они оба не прочь. Арсений очень красиво стонет, и это тоже надо принимать как аксиому, не требуя доказательств, ведь оно должно остаться тайной только на двоих. А ещё он отлично целуется, и это Антон заново понимает, когда тот припадает к его губам, сминая их. Такое чувство, будто это и был тот самый кислород, в котором Шастун так долго нуждался. В тишине комнаты причмокивающие звуки поцелуев, совмещенные со шлепками кожи о кожу, становятся катализатором, и Антон, придерживая Арса за бёдра, начинает и сам шевелить тазом, в какой-то момент задев простату, отчего того будто током прошибает, так, что даже руки, упирающиеся в кровать по обе стороны от антоновой головы, на мгновение ослабевают. — Мы же догова-а-аривались… — стонет Арс, хватаясь за чужие плечи. — Не еби мне мозг, — ведя рукой по спине, отвечает Антон. — Один хуй не уйдёшь уже. — Хуёв у нас два, — почему-то сколько бы раз Арсений не делал это замечание, Шастуну до сих пор смешно — как-то не хочется задумываться о странностях чувства юмора. Шлепки и стоны, слившиеся в одно целое, становятся громче и резче, а былая тишина забытой. Простата находится легче и задевается почти при каждом толчке. Остаётся надеяться на хорошую шумоизоляцию отеля, иначе придётся объясняться слишком любопытным людям, хотя они имеют полное право этого не делать. Арсений, снова сев прямо, обхватывает ствол рукой, начиная отрывисто дрочить и буквально спустя несколько секунд находя сверху и антонову, с теми же холодными кольцами, которые он опять забыл снять, да и в принципе не нуждался в этом, так как растяжкой Попов занялся самостоятельно. Мир становится бессмысленным в тот момент, когда Арсений смотрит своим поплывшим взглядом прямо в глаза Антону и стреляет белёсой спермой тому на живот, подрагивая всем телом и сжимаясь вокруг его члена. Шастун же не отстаёт, кидая взгляд в отражение — невероятно красивое сейчас — и кончая буквально спустя несколько толчков с громким «Арс», слетевшим с губ. На перезагрузку восприятия требуется пару долгих минут, которые проходят в попытке отдышаться, лёжа в обнимку на двуспальной отельной кровати в свете одного торшера. Теперь в душ надо точно обоим, как бы это ни было лень. Уже с утра надо будет снова выезжать в другой город, теряясь в километрах дорог и ощущая свою маленькость в размерах той же страны, вечером давать очередной концерт, собирая полный зал людей, восхищающихся их деятельностью, а после снова дорога… Но это всё завтра. Сейчас же можно наслаждаться близостью друг друга и никуда не спешить, целоваться без риска быть замеченными и просто быть рядом, кожа к коже, ощущая ещё сбитое дыхание возле себя. И эту всю идиллию может разрушить только телефон, зазвонивший двумя сообщениями подряд. Антон сразу же потянулся за ним, лежавшим на полу возле кровати, чтобы отключить на ночь звук и нормально поспать, но, посмеявшись, протянул его Арсению, открыв строку уведомлений. Дима (23:37): Хотел попросить, чтобы вы ебались потише, но вы, как я понял, уже закончили. Спокойной ночи. Шеминов (23:37): Шастун, ебать тебя в рот, это что ещё за хуйня? С завтрашнего дня Арс пусть сам себя объявляет, ясно? Ты же знаешь, что я тебя не уволю, но что-нибудь точно придумаю. — Вот блин, — расстраивается Попов явно со второго сообщения. — А можно ты меня так дома будешь называть? — Арсений Шастун? — удивляется Антон, видя искринку в голубых глазах. — Я не против быть Шастунами-Поповыми, если что, — мягко улыбается в ответ, прижимая его мужчину к себе. Уже завтра он ответит на сообщения, попробует заново разобраться в мотивах сегодняшней выходки и не забудет не объявить Арсения в заключении концерта. А сейчас только душ, просьба заменить постельное бельё во время курения одной сигареты на двоих в отельной курилке и сон в обнимку — остальное совсем неважно.