не архонт

Когда ты не архонт, но что-то на грани подавляюще-подобного, не имеющий ни весомой власти, ни осознания самого себя как существа живого, насущного, приходится нелегко. Тобой воротит судьба, перебрасывая из рук в руки, и ранее родное пристанище раз за разом становится чужим, прогоняя с вилами и огнями, с остатками царапин и крови на ранее чистых, белоснежных одеяниях, заморенных в грязи, противной влаге, ведь когда бежишь вслепую - под ноги не приходится смотреть, а вот спотыкаться, растерзать коленки без того разбитые, украшенными темными синяками, не успевшими затянуться гематомами, - вполне. Когда ты не архонт, ничего не смыслишь в существе человеческом, (да чего таить, в себе самом!) ты видишь действительность так, как тебе удобно. А может, как удобно остальным: юный птенец, что ответы до этого искал, теряется; не стремится никто прояснять ему, лишь усугубляют мысли зарожденные в гневе, утверждая, направляя поток туда, куда другим нужно, а не мальчишке самому. Скарамучча этого не признает. Он сделает вид, что происходящее с ним - его прихоть, а кости с каждым разом ломаются, мышцы разрываются под чужим строгим надзором из-за желания познать себя самого. Будет убеждать он в этом прямо вслух, пока мучитель не заставит заткнуться, истязая молочную кожу острием льда, металла, что рассекает раз за разом одни и те же участки, на которых, - о, чудо! - ни следа. Никакого напоминания о подобном. Лишь тупая боль в груди и ком в горле, что кукла сглотнуть не может. Когда ты лживое подобие архонта, то мир вокруг тебе подобающий. ✦✦✦ — Я устал, — невнятно одними лишь губами шепчет Сказитель, что небольшой фигурой стоит около входа в лабораторию. Скара - точно провинившейся мальчишка, щенок, что боится двинуться без приказа - обнимает себя одной рукой, не решаясь поднять взгляд. Он знает, что тот, к кому он обращается, развернут к нему спиной, совершенно незаинтересованный. Его игнорируют, но вместе с тем не позволят уйти. Скарамучча и не уходит, хоть очень хочется: злость за подобное поведение закипает где-то от груди доходя до кончиков маленьких пальцев. Всевозможными силами сдерживает себя от желания развернуться, хлопнуть металлической дверью так, чтобы построенный на страданиях и слезах дворец содрогнулся, чтобы до самого величества дошел гнев неудавшегося божка. Ему нельзя. Именно в этих стенах ему нельзя ничего, ведь воспитанный за все время характер, укрепленный чужими холодными навождениями, ни имел право присутствовать при самом Докторе. Шестой - послушный воспитанник: впитывал все, проявлял на практике где-то там, снаружи, а здесь, в стенах кабинета личного, он рассыпался, раскрывая душу. — Не хочу, чтобы ты трогал меня, — он делает шаг вперед, неосознанно отрезая себе путь к побегу. Выравнивает спину, а маленькие кулачки, напряженно стиснутые, направлены в пол. — Я знаю о себе достаточно! — теряется, когда Доктор в конце концов обращает на него внимание, смотря на мальчишку из-за плеча. Лицо скрыто маской, а губы его дрогнут в улыбке снисходительной, безмолвно говоря о том, что монолог этот всерьез не воспринимают толком. Ладони Сказителя угрожающе молниями поблескивают, выдавая ярость, но вместе с тем в ход он их не пускает, продолжает только дрожащим местами голосом: — Достаточно, чтобы не лезть к тебе с расспросами! Я перестал это делать, так какого черта ты… ты.. Не замечает совершенно, когда вплотную к Дотторе оказывается. А тот и не против, соизволив к нему всем корпусом развернуться, руки на груди разместив. До сих пор не произнеся ни слова, он слушал своего нелегкого подопечного, дожидаясь заключения. И этот весь разговор, монолог его за мгновение становится совершенно бессмысленным (или являлся таковым с самого начала?) для него самого: никакого отклика за ним не следует. Такое жалкое зрелище наблюдается не впервые, заканчиваются они один за другим как одно - без итогов. Абсолютно мизерные для чужого внимания, Дотторе, признать, и не заметил, если бы они прекратились. Мучча так-то и не обязан был за ним плестись, но второй знал про него непозволительно много; какого будет слушать остальным, как один из высших предвестников ревет навзрыд, крича, моля о капле тепла у своего мучителя, что с самого начала принялся приручать неприжившегося к этому миру птенца. Может, тот бы и сохранил это при себе, как и сейчас делал, но Доктор - натура непостоянная, непредсказуемая для его ума, от того страх за свою репутацию - и без лишних курьезов мнимую - трясся, как осиный лист. Ведь не позволено никому помимо Второго смотреть на него свысока. А может, и не в репутации далеко дело. К кому ему еще податься в этом пустынном для него месте, где вместо всех размытых лик отчетливо виделось только лицо Доктора? Такое наглое, но, что самое главное, знакомое. Шестой трясется от тяжести чувств, мыслей мантрой кружащейся и ситуации из корня глупой - он как с цепи сорвался, по итогу загнал в ядовитые объятия, грозясь быть раздавленным собственным мнимым эгом под полированной ступней туфли, до блеска натертой лично для него. — Ты закончил? Ни насмешки, ни злости, ни издевательства - абсолютно ничего, только нечитаемое безразличие, будничный разговор, будто готовый заплакать в любой момент неудавшийся божок совершенно его не трогал. — Я.. — Куникудзуши в его руках сглатывает громко, жмурит влажные глазки и выдыхает через нос прерывисто. Маленькие ладошки ложатся поверх чужого запястья, не решаясь оттянуть чужую устроившуюся ладонь на его лице, давящую тяжестью и напоминая о власти, что имел над ним высший коллега. — Не хочу, Дотторе. Доктор бы и должен разозлиться на чужое неповиновение, но разбитый вид отброска богов его искренне тешит. Второй сжимает челюсть подопечного беспощадно крепко, а голос, вкрадчивый, обретает суровый окрас: — Так и быть, куколка, я повторюсь, — по нежным щекам катится отчаянная влага, а ручка на запястье размыкается, обвисает безвольно, — ты закончил? Марионетка в его руках кивает позорно, признает поражение без толкового боя, громко всхлипывая от осознания своего положения омерзительного. Омерзительного и низкого, как и существо его - без предназначения, оскверненный птенец. — Умница. ✦✦✦ — Цветик, посмотри на меня, — Иль Дотторе говорит спокойно, практически нежно, зазывая шестого предвестника участвовать в процессе. Морозная сталь неприятно щиплет кожу; также щиплют касания второго, его голос режет сознание насквозь, как и скальпель умелыми движениями где-то там, под ребром. — Что ты такой обреченный? — Доктор хмыкает, но вместе с тем совершенно не отвлекается от живой раны. — Я ведь стараюсь ради тебя, куколка, — сладко выдыхает он, облизывая пересохшие губы, — ради твоего предназначения. Ради своих идей, но об этом он не скажет. Промолчит, забудет будто. Болезненный крик разносится по всей комнате, отдавая отвратительным эхом в виски. Тело на вид юного мальчишки содрогается, покрывается гусиной кожей, а лицо без того бледное становится белым, ставая идентичной по цвету дамам, что терли кожу мышьим ядом. Горло пересыхает, а крупные слезы, что огромными влажными каплями оседают на столе, ни один из них не замечает. Шестой сначала тянется к больному месту, а лишь после с ужасом глядит на непонятную трубку, вдавленную грубым движением прямо в нутро. — Блять, ч-что это?! — он ругается, отстраняет красную ладонь от раны к лицу, стирая выступивший пот на лбу. Дыхание сбивается и вместе с тем он чувствует, как его начинает тошнить. — Заговорил все же,— без утаивания насмехается, поглаживает сказителя по макушке, собирая локоны волос... и прикасается губами к чужому лбу, будто успокаивая. Безусловно, работает. — Это то, с помощью чего мы соединим твою связь с сердцем Бога. И впрямь, в том самом устройстве в выгревераннной каемочке под саму фигуру сердца лежало оно само, вплотную облегая. — Ведь вставить в тебя мы его не можем, нужна альтернатива, - ладонь проскальзывает с макушки на щеку, приглаживая. Скаре это не нравится - он знает, что подобные жесты - безмолвное предупреждение о неизбежном. Но не может юноша отказать себе в этой ласке, потому подставляется послушно. Все еще слезы неконтролируемым ходом по щекам бегут, но он жмется к снежной ладони, лишь бы еще немного, еще чуть умиротворения прочувствовать. Его мнимое подобие, как и все его существо. — Мы же храним его не как трофей, верно? Придет время.. — Я выполню свое предназначение, — тихо шепчет.. нет, хрипит мальчишка. Разбитый, ненужный, он готов был на волоске от жизни оказаться, лишь бы именно его сочли достойным. Дотторе не сдерживает улыбку. Его мальчик был наивен. Наивен, по существу глуп, сколько и очарователен. Это очарование чувствуется под дрожащим животом, когда вторая ладонь скользит невзначай. Болит, конечно, только божок и не пискнет - сглотит, стерпит. — Правильно, милый, — почти урчит над ушком, мгновенно алевшим. Сознание у Куникудзуши - сознание ребенка. Это не надоедало: Скара был прекрасен как сосуд, послушен как щенок, а самое главное - полностью отдан в руки безумцу, видя в этом спасение. — Так, — мальчишка осмеливается положение полусидячее принять, пока глаза невольно скользят вслед за каплями алыми, медленными дорожками скатывающиеся вдоль, — когда ты включишь... это? — Мм, — доктор кажется безмятежным, но неудавшийся божок чувствует нездоровый интерес и азарт его практически физически, — Прямо сейчас. Не сказал - отрезал. Небольшой механизм приходит в работу, издавая характерное шипение. Плечи скара дрожат: тело фантомно создает покалывания в разных частях, давя на сознание, готовя к худшему. Второй не мечется, не просит позволения, попросту утягивая шестого к себе на колени. Личико мальчишки оказывается прижато к груди, а талия обхвачена тяжелой ладонью, не позволяя дернуться; нежный жест застает Сказителя врасплох. Ему хочется рыдать. Это приятно. Это больно. Его крохотное искусственное сердце грозится разорваться и, признать, мальчишка был бы только рад. В его то руках. Механизм работает мучительно медленно, щекоча нервы обоих: оба предвестника ненавидели ждать. По прозрачной трубке постепенно течет едкая фиолетовая субстанция. Медленно, не спеша, заполняя собой все пространство и, - о! - в конце концов доходя до конца, сливаясь с телом куклы. — Как ты?— ладонь поменьше обхватывает большая. Доктор сплетает пальцы, пока его взгляд уперто сфокусирован на животе сказителя. Тот же не издает ни звуку, не менее заинтересовано глядя. Обещанной его больным сознанием боли не чувствуется, лишь теплое покалывание разливается по телу, постепенно растворяясь в нем. Ничего более. Скара удивлен, на диво спокоен, но ручки его все же потеют, расплываясь в чужих. — Нормально, — словно сам себе не веря, его голос звучит до жути неуверенно. Доктор тихо хохочет, целуя Сказителя в висок, захватывая губами ушко. Он смущен и растерян, но вместе с тем напряжен. Тело принимает энергию сердца как должное. Дотторе этого мало: будто не веря в столь спокойный исход, он решается всадить устройство плотнее. Таким же грубым, бесцеремонным движением, продолжая рвать ткани, всаживая в самое нутро, пачкая перчатки и ткани собственной рубахи. Скарамучче не понять зачем, противиться сил нет; ; лишь позорно поджимает ноги, сглатывая едкий ком слез, разъедающий лимфоидную ткань в горле. Раны не останется, как и множество других затянется, потеряется на гладкой коже, а после и вовсе из памяти пропадет, но чуть раньше до этого Куникудзуси будет корить себя ночами, с уставшими от слез глазами смотреть в зеркало, проговаривая очередное оправдание. Для него. Для себя. — Пре.. Прекрати, — неудавшийся божок хватается за запястье Доктора, безраздумно смотрит прямо в лицо и проклинает своего мучителя за то, что не может увидеть его бесстыжих алых глаз сейчас. Обиженный, растерянный, смущенный, со слезами на глазах он просто не мог выглядеть серьезным, потому остается неуслышанным. В его губы впечатываются чужие, пока одним движением трубка не оказывается на пару сантиметров глубже, заставляя кровь куклы хлестнуть с новой силой. Аметистовые глаза распахиваются, тело дрожит крупно-крупно. Маленькие лезвия проткнули насквозь, в его нутре инородная хрень, живот полностью окрашивается в алый, вновь возвращается тошнота. Шестой беззвучно рыдает, когда свободную ладонь второго ложится на его затылок, не позволяя отстранится от поцелуя. Мерзкого, холодного, и совершенно бесчувственного. Вероятно, после его бездушно трахнут, а может который раз разберут по частям. Проявят милость, заставляя Куникудзуси ползти к покоям с необработанными ранами? Все сценарии имели место быть. Ведь когда ты не архонт, то и судьба твоя определяется другими.