Стрипы

— Ой! Яркий смех срывается с губ девочки, что падает, ножку подвернув. Не плачет от того что больно, не бежит к взрослым за тем, чтобы ее пожалели, как делали ее ровесницы. Лишь смеется звонко и поднимается с пола. Смотрит взглядом карих глаз на подругу, что все это время за ней наблюдала с волнением. — Ну ты чего! Я же не убилась! Просто упала, все падают, — Вероника успокоить пыталась, улыбкой такой яркой одаряла, какой мама никогда не дарила. От этой улыбки на душе теплее становилось, спокойнее. Волнение уходило на второй план, оставляя Виолетту лишь в спокойствии. Девочка и сама улыбается, кивая. — Я просто испугалась, — тихо произносит, а сама понимает, что не «просто». Она очень испугалась, учитывая, что кроме Рони у нее и не было никого. Лишь мама, что то и дело кричала и ругалась, но это было совсем не то. Вербицкая была в жизни брюнетки ярким лучиком света, что озарял все вокруг. Именно благодаря Веронике, Малышенко рискнула пойти на танцы, заняться чем-то, что ей действительно было по нраву. Попробовать себя в разных стилях и узнать, что ей действительно нравится. Да, пока что она еще не пришла к тому, чтобы открыто танцевать понравившийся стиль, но она уже с восхищением смотрела на тренировки по пол-дэнсу и говорила Рони, что обязательно запишется на них, как подрастет. — Я когда вырасту, хочу хореографом стать. Знаешь, так, чтобы танцевать постоянно и другим дарить это. Чувство свободы и полной отдачи музыки, — произносит девочка да руку Виолетте подает, дабы та вместе с ней тренировку продолжила. — Я, когда вырасту, просто хочу быть с тобой рядом… — произносит тихо, но подругу обнимает крепко-крепко, будто бы в объятьях этих раствориться хочет. Взгляд зеленых глаз Малышенко устремлен в зеркало. Веки все краснючие от слез постоянных, капилляры некоторые лопнули, отчего белки также поддались покраснениям. Подушечки пальцев грубо вытирали слезы с щек, пока девушка пыталась в себя прийти. На собственное отражение смотрела и пыталась улыбку на лицо собственное натянуть. Улыбка эта максимально фальшивая, но зато красивая до ужаса. Такая, которая показывается в рекламе и фильмах. Где зрителю в любом случае наплевать на истинные чувства актера, ведь важна лишь оболочка. Красивая, на которую только любоваться и любоваться. Виолетта улыбается фальшиво, да дрожащими руками тушь выкручивает. Пытается успокоиться до конца, чтобы в порядок себя привести, рассматривая себя вновь. — Я, когда вырасту, хочу стать стриптизершей. — проговаривает самой себе, волосы мокрые зачесывая назад. — Я, когда вырасту, хочу быть одна…

***

Тишина в квартире была прерываема лишь тихими шагами Медведевой на кухне. В который раз девушка лежала на этом матрасе и в который раз рассматривала картины на потолке. Они были по настоящему красивыми. Постоянной картинкой, мелькающей перед глазами, что своим существованием одним захватывала дух. Лизе нравилась эпоха ренессанса. Нравились картины, искусно написанные, что восхваляли красоту и все ненастоящее, фальшивое, стирали с полотен, как нечто ужасное. Лизе нравилась искренность. В нос ударяет запах свежесваренного кофе и тостов, что красуются на металлическом подносе, который Кира ставит рядом с матрасом. Сама усаживается осторожно рядом, взглядом обеспокоенным скользя по лицу Андрющенко. Осматривает заботливо, пытаясь уловить любые следы вчерашней истерики. Лицо Лизы сейчас было совершенно спокойно. Она и сама Киру разглядывала, пытаясь на себя улыбку натянуть. Хотя бы немного успокоить блондинку. — С кем сейчас Юля? — тихо спрашивает, поджимая губы. Она почти ничего не помнила. Лишь руку перебинтованную и свои слова. Громкие и тяжелые. Винила себя до жути в том, что сказала. Что заставила Юлю вновь переживать. Она не помнит как они оказались дома у Киры, но благодарна ей за это. Здесь она себя спокойнее чувствовала, даже дышать было намного легче в этой квартире. Чужая забота приятна, она помогает в себя прийти, осознать свое самочувствие и понять, что ниже уже некуда опускаться. Что Лиза сейчас на самом дне оказалась и вот вот в петлю полезет уже сама. Адекватная бы Лиза никогда не сорвалась на сестру. Никогда не позволила себе повысить на нее голос, а тем более обвинять в чем-то. Обвинять в состоянии, в котором она не виновата ни в коем случае. — Она осталась с девчонкой этой… она представилась как Мишель. — блондинка говорит тихо, а сама, неосознанно, конечно, сплетается собственными пальцами с чужими в попытках успокоить. — Как я поняла, они знакомы некоторое время. Она пообещала побыть с Юлей. — Я ужасная сестра… — выдыхает тяжело и с чужой помощью приподнимается в положение сидя. Смотрит перед собой, пытаясь в груди чувства эти унять. Ужасные, просто отвратительные. Осознание, что могла довести до непоправимого. Что могла довести Юльку до крайней точки. — Не говори глупости, ты не имеешь права себя называть плохой сестрой. — Кира вразумить пытается, сжимает чужие пальцы крепче. — Я еще не знаю ни одного человека, кто бы всю свою жизнь отдал ради младшего брата или сестры. И не нужно мне говорить, что это не так, потому что я знаю, что ты с ней всю жизнь возишься. Любая другая на твоем месте бы уже давно в психиатрическую сдала и не мучилась бы, а ты до сих пор свою жизнь ей отдаешь. Когда ты уже для себя жить начнёшь, Лиз? — Я не могу ее оставить… Не могу. — тихо шепчет, пытаясь себя в руках держать, не дать волю слезам. — У нее кроме меня нет никого уже. Она сама не справиться. — Лиза, ей девятнадцать лет. Поверь мне, она не такой ребенок, какого ты о ней мнения. Она вполне взрослая девочка, умеющая принимать взрослые решения, — Медведева неосознанно, но давить продолжала, все же доводя до первой слезинки, что скатилась по чужой щеке. Саму себя остановила, закусив губу. Рука, что из чужих пальцев выскальзывает, слезинку стирает подушечками пальцев с осторожностью. Карие глаза в лицо Андрющенко заглядывают со всевозможной нежностью. Лиза была готова защитить Юлю от Киры, а Кира была готова защитить Лизу от всего мира. Медведева на чужие слезы смотреть не может. Взгляд свой отводит, да саму себя сжирает изнутри от злости. Злости к самой себе, что она виновата в слезах Лизы. Она довела Андрющенко до слез. Взгляд скользит по шкафу, пока брови сводятся от воспоминаний жутких. Звон ключей разрезает тишину прихожей. Кроссовки легко с ног слетают, пока сама Кира пытается понять, что за торнадо прошелся по квартире. Она с опаской осматривает кухню переворошенную, брови к переносице сводит, постепенно понимая, в чем проблема. Медленно, совсем бесшумно девушка подходит к спальне. Взгляд карих глаз проходится по девочке, что вещи ворошит. Шкаф весь вывален на пол, а вещи чуть ли не разорваны. Кира видит, как чужие руки трясутся, слышит, как девочка всхлипывает то и дело. Губы поджимаются, а в груди тревога разрастается. Блондинка осознает, что это отправная точка к самому худшему. Осознает, что Юля слишком далеко зашла, а оттого и себя начинает винить, что позволила этому случиться. — Юль, что такое? — спрашивает осторожно, медленно делая шаги к девочке. — Ничего нет… Кира, ничего нет, а мне очень надо. Очень очень надо, Кир, — тихо шепчет и оборачивается на девушку. Смотрит взглядом заплаканным и джинсы девушки в руках показывает. Запомнила, что Медведева всегда все по карманам одежды в шкафу прятала. Кира же медленно перед девочкой опускается на колено, обхватывая чужое личико ладонями. Заглядывает в глаза чужие с опаской и пытается понять, как ее успокоить. — Юль, тебе нельзя больше. Ты уже перебарщиваешь, нужно отдохнуть немного, слышишь? — шепчет вкрадчиво, убедить девочку пытается. — Но я хочу! Мне нужно очень, Кира! — она на крик срывается и пытается вырываться. — Дай! Я же знаю что у тебя есть, дай, пожалуйста. Юля плачет, а у старшей сердце разрывается. Она всегда относилась к мелкой с равнодушием, но сейчас ее жалко было по-настоящему. Медведева понимала, что спустила все с рук, недоглядела. Понимала, что она виновата в таком состоянии. Чикина же ревет навзрыд, в чужое плечо утыкается и дрожит. Точнее, ее трясет всю. Губы невесомо касаются чужого виска, стараясь хоть как-то успокоить девочку. Хотя бы что-то сделать… — Я хочу к Максу. Когда мы поедем к Максу? Он обещал… обещал мне показать больше. Кира, поехали к Максу, пожалуйста! Это «больше» заставляет сердце остановиться, а пальцы сжаться в агрессии. Это «больше» заставляет понять, что все зашло слишком далеко. Нельзя Юлю к этому подпустить. Нельзя допустить того, чтобы она на иглу подсела. Нельзя ее выпускать из поля зрения. Тонкие пальцы крепко завязывают светлые стрипы на щиколотке. Новые, что куплены недавно в подарок. Завязываются плотно, так, что, когда девушка с матраса встает, понимает: будто бы слилась с ними. Разносить лишь немного и будут как собственные ноги. Первые движения делаются на пробу. Даже без музыки, лишь просто движения. Руки плавно скользят по худому телу, пока Лиза медленно изгибается. Полностью себя чувствовать начинает, двигается под свой собственный такт, тот, который слышен был только ей. В танец вкладывает все свои чувства, ощущения. Всю свою боль вкладывает, выпуская через изгибы тела и удары шпилек по полу. Останавливается, лишь когда зеленые глаза в зеркало вглядываются. Рассматривают собственное тело в отражение, собственную фигуру, прикрытую лишь нижнем бельем и футболкой. Наблюдают за тем, как руки чужие, татуированные, плавно талию обвивают, а губы чужие, пирсингом украшенные, поцелуй на плече оставляют. Лиза губы собственные поджимает и выскользнуть пытается из ласк. Понимает, что это все неправильно. Все эти чувства, что она испытывает к блондинке, те ощущения, что ее прикосновения вызывают. Это все неправильно совсем. Так быть не должно. Она не должна к Кире ничего ощущать, кроме ненависти в груди кипящей. Кроме обиды жуткой от потери близких людей. Не должна, но каждый раз в груди тепло ощущает. Каждый раз хочет ближе к девушке быть, чувствовать чужие поцелуи на собственной коже и в объятьях чужих ощущаться без жуткой вины в груди. — Нам нельзя… — произносит тихо, опуская взгляд в пол. — Мы не пара, чтобы друг другом наслаждаться. — Лиза, пожалуйста… Я завязала уже сама, я не употребляю с тех самых пор как… ты сама знаешь. — она взгляд на блондинку не поднимает, понимая, что если поднимет, то уже отвести не сможет. — Я все для тебя сделать готова, скажи только… пожалуйста, позволь мне быть ближе. Сердце в груди бьется жутью, заставляет ощущать, как кости внутри от хрупкости своей трещат. Как мир каждый раз внутри обрушается от слов, что с губ чужих слетают. Как каждый раз Лиза понимает, что самой себе не простит, если счастливой себя почувствует рядом с Кирой. А потому нельзя. Вместе им быть нельзя, иначе все разрушиться до последнего кирпичика. — Вызови мне такси домой…