Я остаюсь

— Это не твоя вина, — тихий голос Рида, кажется, отражается от стен, разрывая пугающую тишину и наполняя собой все пространство полуосвещенной комнаты. — Мы не можем спасти всех. Не можем спасти всех ... Эта фраза будто выжжена на подкорке, и стоит закрыть глаза, как буквы загораются на обратной стороне век, словно неоновая вывеска, яркая, мерцающая — не можем спасти всех. Морган повторял эти слова, десятки, сотни, а то и больше раз. Кричал, разбивая костяшки о стены дома, шептал, подставляя голову под холодные струи душа, выдавливал из себя, похлопывая коллег по плечу, но никогда особо не верил. Морган не хотел в них верить, ведь они должны спасать. Они просто обязаны, ведь это их работа и долг. — Дерек. Морган закрывает глаза. Он опоздал всего на пару секунд, на пару проклятых секунд и не успел спасти девочке жизнь, но успел как раз к моменту, когда из ее перерезанного горла хлынула кровь. Две пули в субъекта не решили и не изменили ничего, как, собственно, и он сам, судорожно сжимающий ствол. Слишком поздно. Он пришел слишком поздно. Кровать под ним мягкая, и Дерек сидит, уткнувшись лицом в ладони и опираясь локтями на колени, вжимая пальцы в закрытые веки до цветных точек перед глазами. Что угодно, лишь бы не багровые реки, вытекающие из маленькой девочки, что угодно, лишь бы было больно. Так должно быть, боль всегда неизбежна. Он не слышит, нет, скорее, ощущает кожей, как Рид опускается на жесткий пол между его расставленных ног. Морган будто бы чувствует, как должны болеть коленки от этой позы, и он должен попросить Рида встать, успокоить и укрыть от всего, сказать, что все в порядке, все нормально. К черту! Ничего не в порядке. Совсем не в порядке. Четверо детей не больше десяти лет, четыре жертвы ополоумевшего ублюдка, и оставленные им взамен обескровленные, измученные тела. Опустошенные, выпотрошенные до основания семьи, обезумевшие от горя родители, все как один требующие ответ на единственный вопрос — почему? Если бы Морган знал… Этот мир болен, а они совсем не врачи, и нет никакой вакцины, только агония и смерть. Вопрос лишь в том, когда они настигнут тебя. Быстро и окончательно, как сегодня, не давая ни шанса на осознания своей участи, или подкрадываясь незаметно годами, уничтожая медленно, кусочек за кусочком, частичку за частичкой. Ему достался второй вариант, и Морган не смог бы ответить: кто из них больший везунчик — он или девятилетняя Лиза Питерсон, к счастью, не успевшая пережить все муки, через которые проходили другие девочки. — Дерек, — повторяет Рид, и Морган ощущает его тонкие, нежные пальцы на своих. Слышит его дыхание, так, как нужно именно сейчас. Вдох-выдох. Девочка мертва, ее тело лежит в холодном отсеке морга, а он все еще жив. Вдох-выдох. Медленно и еле слышно, но Моргану достаточно, и он убирает ладони, закрывающие лицо. Вот только открыть глаза и встретиться с полным заботы и жалости взглядом нет сил. Морган просто слишком устал. Эта работа изматывает, вворачивает твое нутро и оставляет частицу тебя рядом с неподвижными и бездыханными телами тех, кто так нуждался в тебе. Тех, кого ты подвел. Тех, кого не смог уберечь.— Нужно раздеться. Дай я помогу. Движения неторопливы, заторможены, как замедленная съемка. Время растянулось, словно резина, позволяя делать с собой все, что захочется, но Морган знает — это обман. Времени всегда не хватает, его никогда не бывает достаточно. Куртка сброшена на пол, и Рид касается его так легко, что хочется закричать, хочется, чтобы ничего не хотелось, вот только все совсем наоборот. Ему хочется, безумно, до боли, до сжатых кулаков и челюстей хочется, чтобы девочка была жива. Хочется повернуть время вспять. Хочется пристрелить этого мерзавца еще раз. Видимо, он слишком много хочет. Рид торопливо скидывает с него ботинки и легко справляется с его ремнем, почти бесшумно, и Морган приподнимает бедра, помогая снять с себя брюки. Он практически обнажен, осталось лишь стянуть майку, но сил не остается ни на что. Морган столько раз представлял себе эту комнату и их двоих, с минимальным присутствием одежды — одних в целом мире, — но сейчас все совсем иначе, как в кривом зеркале, вдруг исполнившем желания. Они вдвоем, он обнажен, а Рид, этот неугомонный гений, сидит у его ног, и Моргану кажется, что все это лишь еще одна насмешка жизни. В комнате слишком темно, Морган знает это, и он бы порадовался, правда, ведь он совсем не хочет, чтобы Рид видел его таким — слабым, подавленным и совершенно потерянным, вот только радоваться чему-то сейчас кажется просто нереальным. — Спенсер, — нужно, чтобы Рид ушел, Моргану нужно побыть одному. Он просто не может так. Он не должен раскисать, только не при Риде. — Спенс... — Я никуда не уйду, — голос звучит уверенно, что совершенно не совпадает с сорванным дыханием и дрожащими руками, сжимающими его бедра. Рид все еще сидит на полу. — Дерек, я хочу остаться. Морган удивленно открывает глаза, чтобы встретиться с взглядом, полным какой-то отчаянной решимости. Морган мог бы поспорить, мог бы заставить Рида уйти, закричать, вот только этого совсем не хочется. Что-то внутри Моргана оживает от мысли, что он будет не один. И пусть Рид делает это из жалости — плевать. Морган слишком устал, чтобы играть в гордеца. Он согласен со всем, что ему предложит этот парень. Морган кивает и ждет от застывшего Рида дружеского хлопка по плечу или легкого сжатия руки, но тот удивляет его снова. Рид целует, прижимается своими пухлыми губами так просто и свободно, так сладко и желанно, что Морган стонет, чувствуя, как его отпускает. Натянутые, словно металлические тросы, мышцы расслабляются с каждым движением этих хрупких рук по его телу. Лед, сковавший кожу и внутренности, тает под теплыми ладонями, медленно, почти незаметно, и все же... Морган отпускает себя, растворяясь в этом скольжении губ и рук, теряет себя в другом человеке, он так устал постоянно бороться. Завтра он будет сильным, будет улыбаться и шутить, будет таким, каким должен быть для всех, для себя, для него. Но сегодня... — Я остаюсь. Морган не спит этой ночью: стоит ему забыться, как тошнотворный звук рвущейся плоти и сдавленный крик девочки заполняют сознание. Он до рези в глазах вглядывается в темноту, царствующую за окном, как делал это тысячи бессонных ночей назад. Вот только эта ночь отличается от остальных, наполненных ужасом и отчаяньем. Это ночью он не один. Морган утыкается носом в растрепанную, взлохмаченную макушку, пахнущую клубничным шампунем, дорогой и чем-то, что заставляет все сжиматься внутри, и заново учиться дышать. Морган держит в руках самое дорогое, что у него было, есть и будет, думая о словах Рида. Они не могут спасти всех, но сегодня Риду удалось спасти его.