Глаза следили за секундной стрелкой старых, держащихся на ржавом гвозде, часов. Доходила до двенадцати, ещё один сдвиг минутной стрелки. Левое ухо тем временем улавливало знакомый голос, одноклассница, какой-то треп, что-то про журнал, который она заприметила по дороге в школу, в одном из киосков, вроде, про русалочку. Голова плавно покачивалась в такт словам соседки. Вверх и вниз, вверх и вниз, вверх и вниз, как спасательный круг, покачивающийся на волнах. Сердце стояло, как будто в ожидании чего-то, еще одного движения стрелки. Двенадцать - еще один стук сердца. Осталась минута, с легкой улыбкой на лице, я поворачиваюсь к "собеседнице", она что-то говорит, я уже не смогу поймать нить разговора, повезло, что именно сейчас она сказал что-то, по видимому, очень смешное, раздавшись хохотом на весь класс. Я подыграла ей, мой притворный смех слился в гогочущую симфонию с её непрекращающемся потоком искреннего веселья, даже немного заразительного, в моей лживой рапсодии, проскочили нотки искреннего веселья. Стало непритворно интересно, над чем она так надрывается, но переспрашивать было поздно, выглядело бы весьма глупо. Собеседница стал отпускать веселый дух хохота , в её смех стали просачиваться быстрые вдохи и выдохи, а её глаза наконец поднялись с пола и уставились на меня, это было не сложно заметить, тоже стала уменьшать громкость, словно на старом мамином Sonashi. Она выдыхала последние смешки из груди, я уже прекратила своё актерство, весьма неплохое, стоит признать. Теперь, когда она была готова слушать, я торопливо проговорила слова благодарности, отметила насколько эта история была, чем бы она не была, просто невероятной и попросила отсесть, скоро урок, мысленно я уже могу представить цокот каблуков моей матери, идущей к кабинету. Дрель звонка - скрип двери, урок начался. Аккуратная запись в тетради "Деепричастие", ниже определение, примеры, начало упражнения 210, так и не законченного. Остановившись на синтаксическом разборе одного из предложений, я обессиленно опустила ручку, не от немощи, от скуки. Семен десятую минуту пытается выдавить из себя ответы на элементарные вопросы нашей учительницы, было уже невыносимо. На часах стрелки томно двигались, совершенно не спеша помочь мне, окончив страдания, всего 8: 25. Глаза заметались по классу. Но все было как обычно, размазанное, округленное, не было острого угла, неровности за которую можно зацепиться взглядом. Парту за партой я провожала взглядом, приближаясь все ближе к концу класса. Толстяк Семен, бубнящий, в попытке получить оценку выше двойки, так ему привычной. За ним еще одна парта, там сидит странный новенький, полностью незаметный из-за туши Семена, лишь изредка его блондинистые пряди показывались, чтобы записать выведенную мелом информацию на доске. Вновь и вновь, выныривая из под Семенова жира, он старательно разглядывал написанное на доске, не легко, должно быть, с его-то зрением. Противный голос разрезал воздух в классе, мерзкий скрип, зовущий меня по имени, моему полному имени: "Смирнова Екатерина". Меня передернуло. Не от обращения, оно привычно для меня, дома это лучшее как она может соизволить ко мне обратиться, но не так часто я слышу этот скрип в школе. Я неохотно повернулась, держа взгляд чуть ниже взгляда учителя, как провинившийся ребенок, коем я редко когда являлась. Я быстро осознала, взгляд перевела не только я, весь класс пялился на меня в самой неприличной манере. Для них это, должно быть, тоже в новинку, любимица Лилии Павловны, была окликнута. Чувство несправедливости, ярое негодование смешались во мне, Ромка и Бяша уже пятую минуту во весь голос обсуждают новую серию трансформеров и ничего им! А мне стоит обернуться, так сразу! Злость исказила моё лицо, с такой силой, что все мои актерские усилья лишь подчеркивали её, как плохой грим на лице актера. "Вижу, у Вас, есть дела поважнее урока русского языка. Я вам не мешаю, заглядываться на Бабурина?" - по-учительски мерзко с ноткой , нет, с оркестром ненависти, произнесла учитель. Глупая учительская шутка вызвала в классе эйфорию смеха, будто все массово вспомнили выступление КВН, шедшее вчера по телевизору. Бяшка закатился истеричным хохотом, а Ромка, оперев голову на кулак, неодобрительно посмотрел на своего соседа. На лице Бабурина блестела, если черно-желтые зубы можно назвать блестящими, гордая улыбка, подчеркивающая его жирные, маслянистые прыщи. Самым мерзким выступлением во всем этом цирке был воздушный поцелуй, который он послал мне, причмокнув губами, изображая звук поцелуя. Мне инстинктивно захотелось увернуться, спрятаться под парту, лишь бы не попасть под линию огня его зловонного поцелуя. Этот мерзкий жест был последней каплей, я была готова заорать, главное, возразить своей матери, нет, учительнице, несправедливо осудившей меня. Глаза стали мокнуть, сжав кулаки, я решилась поднять взгляд, встретившись им с учителем. Несколько секунд молчаливой дуэли взглядами, но тут мой взгляд перескакивает на задний план, позади Лилии Павловны! Минутная стрелка, будто тыча мне в лицо, указывала на большую цифру 6, 8:30. Жестокая реальность ударила мне в голову, нокаутировала. Взгляд из твердого, настойчивого обратился в виноватый и с грохотом упал оземь. Осознание того, что я отвлеклась от урока на пять минут медленно заполняло мое сознание, отдельные его части отказывались сдаваться так просто перед объективной правдой, бунтовали, пытались придумать объяснение: "Сломанные часы. Подстава, в конце концов!". Я бесцельно сверлила взглядом парту, хохот утихал, не без помощи взгляда учителя, сменившего свою цель, больше он не поедал лично меня, а рассеялся по всему классу, донося простую мысль: "Молчать!". После короткой паузы, передышки чтобы вдоволь посмеяться, привычная жизнь возвращалась в класс. Бабурин продолжил свои четные попытки выкрутится из ситуации, загнанный в угол учительницей. Ромка и Бяша продолжили треп о своих игрушках. Мысли успокаивались, как снег после встряски в маленьком зимнем шаре, что стоял у нас на подоконнике. Слова учителя уже четко звучали в моей голове, прошли очередные пять минут, Бабурин получил заслуженную двойку, учительница продолжила объяснение темы, рука механически двигалась в такт её словам. Лишь одна навязчивая мысль вертелась в голове, прилагая все силы, я игнорировала её, старалась даже не думать о чем она. Строчка записана, определение выписано, вопрос, кинутый мне со стороны доски, как теннисный мячик, отбит обратно. Педагог обстреливал нас словами и терминами, как из пулеметной очереди, пять минут до конца... молчание, взгляд учителя прикован к последней парте, некоторые дети начинают лениво разворачивать свою голову по направлению её взгляда. "Да, Антон?" - обратилась куда-то за горизонт, на последние парты. Секундная пауза показалась мне минутной, я осознала, навязчивая мысль в голове, что прилипла словно муха к липкой ленте, говорила мне ещё хотя бы раз, хотя бы на пару секунд, не смотря на риски, повернуться, повернуться к новенькому. Атмосфера обломовщины, заданная в начале дня, на уроке русского, продолжалась в течение всего дня. Неторопливые разжевывания скучных тем, для тех пятерых человек, кто слушает. Разве что, Бабурин нашел себе новую игрушку в виде новенького. История, физика, математика, следующий - урок литературы. Благодаря монотонному, в какой-то степени, безразличному голосу остальных учителей, все они идеально подходят, чтобы остаться наедине с собой, хоть и мысленно. Но только не уроки Лилии Павловны, её дотошная интонация, скрипящий, режущий по ушам тембр просто не дают сконцентрироваться. С её точки зрения, конечно, наоборот, не дают отвлечься на витания в облаках. Это ли не профессионализм? Или что-то другое, свойственное только ей? И тут, оглушающий продолжительный звонок, кидающий мне, утопающей в скуке урока, спасательный круг. Наконец-то, можно выдохнуть с облегчением. Облегчением того, что на сегодня уроки с Лилией Павловной окончены. Но после облегченного выдоха, приходится огорченно вдыхать, осознавая, что придется видеться с ней дома. В классе началась суматоха. Все нетерпеливо принялись вытаскивать из своих рюкзаков сменную спортивную одежду, всеми любимый урок физической культуры. Урок, на котором не нужно шевелить мозгами, не нужно соблюдать "дресс-код", стесняющий твои движения. Для меня это наверное и не урок вовсе. Больше "мысленная разгрузка" между уроками. По всему классу зашуршали целлофановые пакеты, взятые из различных районных универмагов, но вот еды там совсем нет. Живем в кризисные времена, дефолт, теперь у всех в пакетах не продукты питания, а кроссовки и дырявые штаны. Ученики со всего класса, как маленькие притоки реки, стали сливаться в одну большую реку под названием "Дверной Проём". В десятке лиц, уносимых потоком, я заметила моих подруг, открывающих рты и активно жестикулирующих, понять о чем они говорят было невозможно, словно пытаться разглядеть отдельные кали в потоке реки. Если приглядеться, весь класс уже бурлил, дискутируя о, не в коем разе не сомневаюсь, важнейших для всего человечества темах. Нужно было спешить, найти кого-то из подруг, нельзя же стоять особняком в стороне. Здесь, со сменкой в руках, начинается мой заплыв. Протискиваясь сквозь массу одноклассников, я замечаю девчат, стоящих у подоконника, гребу к ним. Девочки уже обсуждали новенького "Антона", успели проехаться по его внешности, отчужденности ото всех. К дискуссии я опоздала, остается только поддакивать с согласным видом, выдавливать смех над проскальзывающими шуточками. "Кать, видала как пялил, когда твоя мама отошла" - среди нас проходит смешок - "А чё там ему Бабурин то кричал, я думала щас паренек обоссыться со страху" - смешливые, несерьезные вопросы были направленны ко мне, ждут, что продолжу их комедию. Наклонившись поближе к девчатам, полушепотом, для создания атмосферы, продолжаю: "Мама его так-то в списке не нашла, может у парня вообще кукуха поехала, класс перепутал, а может, вообще поселок. Вдруг, он даже не у нас быть должен. Чудик, что сказать" - последние слова обрываются. В наш круг, непреступную крепость, влетает ядро. Прямое попадание. Резко, как удар, мое тело сносит от подруг прижимая к подоконнику. Шок проходит, тем не менее, боли от удара нет, наоборот, скорее удар старались нанести как можно нежнее, всю грудь охватывают ощущения, не как не похожие на грубый удар. Туман войны быстро рассеивается, стало видно меткого артиллериста, Семена, ржущего со своей компанией над пушечным ядром. Белые пряди волос, ложащиеся на мою грудь, очки, опрокинувшиеся вверх. Не надо быть Коломбо, чтобы понять, роль ядра, в этой сценке, сыграл новенький. К нему тоже медленно приходило осознание, его руки стали ползать по моему телу, ощупывая место приземления, аккуратные движения, изучающие меня. Его лицо, лежащие аккурат на моей груди и руки, ощупывающие моё тело. Момент, длившиеся всего несколько секунд, успел вызвать столько эмоций, выбив из калии будничного дня. Но теперь из всех эмоций и мыслей вырисовывается цельная картина. Он медленно, с виноватым взглядом, пятиться назад. Теперь, когда осела пыль, мне, да, и у половине класса, становится понятно, что сейчас произошло. Стыд и смущение не давали мне прямо сказать это у себя в голове, подумать об этом, но и без этого все было ясно. Произошел акт прилюдного сексуального домогательства, в школе №70, обвиняемый - Антон Петров, пострадавшая - Екатерина Смирнова. Разбросанные по всему коридору, учащиеся стали собираться к месту преступления, толпа зевак, не спешащих на урок физкультуры, найдя для себя занятие поинтереснее. Десятки пар глаз рассматривали неуклюжую, постыдную сцену. Из открытых ртов лился поток надрывного смеха , затапливающий меня в стыде. Из кольца огня, окружившего нас, доносился шепот, прерываемый тихими насмешками. Было различимо имя Антона, не произносимое без легкого смешка. Я не понимала, о чем шепчутся языки пламени в этом круге огня, может до ушей и доносился звук, но мозг отказывался обрабатывать его, все мысли были заняты, только что произошедшим, позором. Пока, с неустановленной стороны, не донеся тихий, произносящий моё имя, шепот. Он пронесся по рядам, собравшихся в кучку одноклассников, один за одним, одноклассники начинали нашептывать друг другу, только что услышанный рассказ, как в игре сломанный телефон, каждый раз изменяя историю. Словно лесной пожар, слухи быстро разносились по устам одноклассников. Я начала выпускать ситуацию из под контроля, становясь жертвой слухов, среди одноклассников. Пот выступил из под лба, тело все больше немело, слыша моё имя в шепоте в рядах массы детей. Нужно было собраться, повернуть ситуацию в свою пользу. Мозг активно думал и перебирал варианты, десятки за пару секунд, пока я стояла, не шевелясь, в ошеломлении. Новенький неуклюже поднял свой виноватый взгляд на меня, постепенно понимая произошедшую ситуацию и чувствуя себя все более и более виноватым. Нежный и невинный взгляд, будто бы просил прощения, мы встретились взглядами и увидев его глаза, мне даже полегчало, тело перестало быть каменным, а туман в голове рассеялся, давая мне ясно думать. Петров аккуратно начал вставать с пола, нежно спрашивая меня: "Прости, ты в порядке?". Непроизвольно мне захотелось ответить ему, уверить, что все в порядке. "Я..." - но быстро осеклась, придя в себя, взгляд быстро осмотрел собравшихся одноклассников, на несколько секунд, перед Антоном, я будто забыла в какой ситуации я нахожусь, нельзя сейчас проявить слабость. Нужно выкрутиться из ситуации, а невинный простак Петров, идеальная цель, чтобы сбросить на него вину за произошедший инцидент. Очевидного виновника - Бабурина обвинять я, очевидно, не могу, просто промолчав я стану очередной жертвой издевательств Бабурина, потеряю репутацию и авторитет, ведь я ничего не ответила на домогательства Петрова. Из рта вырвались слова, руки, инстинктивно, начали жестикулировать, тыкая пальцам то на Антона, обвинительно указывая на него, то разводя руки в стороны, показывая мое возмущение данной ситуацией. Слова летели из моего рта не останавливаясь, как барабанная дробь, стуча по Антону, только опомнившемуся, у него не было не секунды, чтобы вставить своё слово, лишь заикаясь и запинаясь, он пытался объясниться, он все говорил, что его толкнул Бабурин, допуская тем самым большую ошибку. Я игнорировала его аргументы, нельзя было встать на сторону очевидного проигравшего. Позади к нему уже вальяжно шел Семен с широчайшей улыбкой на лице, предвкушая то, что сейчас произойдет. На секунду мне захотелось оградить Антона, заступить за него, но было очевидно, что он один по ту сторону баррикад, подавив в себе секундную слабость, я отошла в сторону, давая Семену вершить его расправу над новеньким. "Толкнули? Чё, правда? - издевательски потешался толстяк над, только поднявшимся, Антоном, явно показывая свою доминацию, гордо стоя перед ссутулившимся новеньким. Пузо Семена в плотную уперлась в тело Антона, он лишь чуть-чуть попятился назад, стараясь не дать слабину перед явно превосходящим соперником, но всего один легкий толчок, и новенький лежит на полу, а над ним все больше нависает Семен, оголяя, от улыбки, свои черно-желтые зубы, в полный рот, словно на приеме у дантиста. "Вот так, да? И чё ты мне сделаешь?" - Бабурин продолжал допрашивать новенького, проверяя его прочность, выдержит ли он эти унижения. Обычно мне плевать на Семеновы издевательства, меня он не трогает и черт бы с ним, но в этот раз, почему-то, мне стало искренне жалко жертву паука Семена, угодившего в его паутину, раскинутую на всю школу. Я протиснулась сквозь толпу, столпившихся, вокруг Семенова выступления, учеников, чтобы проверить не идет ли кто из учителей по коридору. Все дальше, по коридору, казалась слишком неестественным, в месте, где обычно с десяток детей, сейчас не единой души, но главное, что там нет учителей. Они все, наверняка, сидели в учительской, обсуждая что-то: интересы и увлечения, хобби, проведенный с семьей отпуск. Но вряд ли, моя мама хоть раз упомянула обо мне перед коллегами, интересно, они знают вообще, что у них учиться дочь преподавателя? Я бы все рано предпочла бы посидеть в компании учителей, чем смотреть на весь этот цирк уродов, но если буду ходить к маме и другим преподавателям на перемене - точно прослыву подлизой, моя репутация и так на краю, нельзя подставляться. От сверления стены, в противоположенным конце коридора, меня отвлек приглушенный смех, среди одноклассников. Я обернулась в сторону источника звука, меж толпой одноклассников зияла дыра, небольшой проход, между столпившихся одноклассников. Словно в замочную скважину, я завороженно смотрела, будто на чудо, казавшиеся раньше невозможным. По лицу Семена, снизу вверх, кулак Антона, словно ледокол, прокладывал себе путь, сквозь жирное лицо обидчика. Весь класс стоял в изумлении, не веря в происходящее, безумный поступок, так, наверное, все думали, бессмысленно бунтовать против тирана, иногда добро просто не побеждает, неискоренимое зло поселилось в школе и не было смысла пытаться бороться с ним. Но произошедшие было наяву, на секунду все усомнились в тиранической власти Семена, будто были готовы ликовать и праздновать победу сил добра, но праздновать было нечего. К только вставшему, Антону, почувствовавшему свой триумф, подошли кенты Бабурина, окружив его и повалив на землю. Сам же Семен быстро оклемался, он был больше в шоке не от самого удара, для его жирной кожи лица, это было как укус комара
В следующий миг я уже оказалась в женской раздевалке. Фрагмент времени, буквально, вырезали из моей жизни. Чувства были крайне смешанные, меня подташнивало. Может именно это называют бабочками в животе? Лучше уж пусть скорее переварятся в желудке. Интерьер раздевалки в свою очередь лишь нагнетал. Сырость, которая окружала весь посёлок. Я уже свыклась с ней, но в школьной раздевалке она чувствовалась иначе. Возможно она просто совмещалась с остальными деталями, которые придавали чувство дискомфорта. Например, чёрная плесень, которая переливалась на стенах то большими пятнами, то кардиограммной линией. Некоторые из пятен походили на те, что были в известном тесте «Роршаха». Ведь действительно, в них я могла разглядеть пасть волка, бабочек. Стены походили на полотно, которое разрисовал неопытный живописец. Более именитые художники называют такую мазню «абстракцией». Возможно, черный квадрат Малевича взаправду был обычной плесенью на стене, которая приобрела такое неформальное очертание. Стоило мне сделать один шаг, как тут же с потолка посыпалась штукатурка, явно изжившая свое время. Отсутствие капитального ремонта в школе расстраивало, за что наши родители отдают столько денег школе каждый год? На шторы? Казалось, совсем немного и потолок обвалится с последующей цепной реакцией и школа превратится в трупный склеп. Я стряхнула с волос и пиджака побелку и недовольно фыркнув пошла к скамье, с которой сходила краска. А точнее ее остатки, от краски практически не осталось и следа на старой, хоть и отшлифованной скамейке. Ступала я четко между скрипящими половицами из гниющего дерева, мысленно проговорив: — «Проиграла». Хоть и проиграла, но была уверена, что не провалюсь в подполье. С другой стороны, не думаю, что там будет хуже, чем на поверхности. Единственный минус — мне придется ждать бригаду спасателей, чтобы выбраться наружу. Ведь подвал был давно заброшен, с момента, как у нас появился третий этаж. Этой старой, пыльной мебелью обставили наши кабинеты. Неужели у них действительно так мало бюджета? К счастью, их хотя бы отмыли, но все равно, когда я смотрю в отверстие крепления спинки стула, я предвкушаю, когда же оттуда вылезет монстр из зарубежного кинофильма «Гремлины», скользкий, сморщенный, как очень старое яблоко, и, наверняка вонючий. Не сказать, что я была под впечатлением от этого фильма, но каждое неизведанное существо в глубинной тьме олицетворялось именно с Гремлинами. Я продела руку через пройму пиджака, затем и вторую. Он был прошлогодним, как бы я не пыталась это скрыть новыми нашивками, он сковывал мои движения и натирал подмышки. Я почувствовала себя свободной, когда стянула его с себя. Сложив его, я встала на цыпочки и брезгливо положила на верхнюю полку над скамейкой. Дальше юбка, но для нее нужно разуться. Как обычно, я вытащила сменную обувь, носки, спортивные шорты и футболку, а саму сумку закинула на лавочку, чтобы можно было спокойно сидеть на ней. Без опасения, что отсохшая краска вотрется в юбку и превратится в неотстирываемое пятно. Держа на коленях футболку и штаны я потянулась к обуви и придерживая за пятку легко вытащила ступню из туфельки, а потом и со второй. Я держала ноги на весу, не хотела запачкать ноги на грязном полу. Чувствуя напряжение в бедрах я взяла белые носки и натянула их. Постоянно, когда я надевала носки, мизинец цеплялся за них и создавал дискомфорт. Неприятное ощущение. Большим и указательным пальцами я оттянула носок от мизинца и уже как по маслу надела их. Я расстегнула молнию на юбке и заелозила на месте, чтобы стянуть ее с себя. Ноги уже затекли, я ускорилась и закинула юбку наверх, на свою рубашку. Надевать вещи мне нравилось гораздо больше, как минимум потому что это быстрее. Ориентируясь по этикетке во внутренней части шорт, я нашла их фронтальную сторону и надела их на себя. Они были очень свободные, резинка не передавливала пояс. С облегчением, я продела ножку сквозь один кед, затем и второй. Они были на размер больше, на вырост. Соответственно и в области ахиллова сухожилия были немного больше, поэтому с такой легкостью я их надела. Встав с противной скамьи я уже сев на корточки принялась завязывать шнурки аккуратным бантиком. Осталось всего-ничего, девочки с некоторой периодичностью выходили из раздевалки, переодевалась только я, а мои подруги сплетничали. Ничего необычного, они засиживаются здесь до звонка на урок. Я завязала шнурки и подбоченилась, перешла к верхним пуговицам рубашки. Солнце резко встало и пронизывало меня своими ослепительными лучами. Я прикрыла лицо локтем и продолжила расстегивать пуговицы, быстро расстегнув каждую из них я невольно выставила напоказ свой лифчик и меня окутал сквозняк. Видимо, пришел он с одной из трещин в стенах, которые были слишком малы, чтобы можно было подглядывать, но их существование меня всегда напрягало. Моя рубашка начала развеваться, я руками прикрыла свои бока и грудь, как вдруг услышала смешок со стороны подруг-сплетниц. Краем глаза из-под виска я посмотрела на них. Они смеются с меня? Эти стервы закрывали рты, чтобы заглушить свою и без того животную хохму. Они будто находились в угаре. Y-хромосомы вздулись на их лбах, а у их глаз можно подумать не было век! Зрачки сузились до аномальных масштабов, как под светом фонаря на допросе. Заметив мой взгляд у них отпали все рамки приличия, они убрали руки со рта и начали заливаться диким смехом, одна девочка съежилась и начала кататься прямо по грязному полу в слезах, схватившись о живот и судорожно дрыгая ногами. Меня накрыла тревога, они не прекращали смеяться. Из их рта ручьём текли слюни, пропитывая воротники их футболок. Казалось, они вот-вот начнут давиться и задыхаться, но слюни просто свисали в самой мерзкой манере с их губ, как у бешенных дворовых собак. Они продолжали истерично смеяться сквозь слезы. Я попятилась назад, не отводя от них свой взгляд. Мои ноги подкашивались, а руки дрожали, их смех в моей голове раздавался эхом. Я заткнула свои уши и смех прекратился. Одна из девочек встала и выпрямилась в полный рост, все сразу же замолчали. Я была в оцепенении, не могла пошевелиться. Она закричала, разбрасываясь слюнями. — Тебе не место среди нас, животное!!! ушки как у лисы, и ее сиськи! Да как на тебя хоть кто-то может посмотреть? Даже этот новенький Антоша побрезгует дружить с тобой, что уж тут говорить об отношениях, стервозная сука. — После своей речи она продолжила заливаться хохотом, из ее носа пошла багровая струйка крови, глаза перекосились, а ее обильные слюни стали цвета мяса с кусочками внутренних органов. Я не могла пошевелиться, мне оставалось лишь зажмурить глаза. Я вся была в поту, пыталась пересилить свой страх и сделать шаг назад, и… Я наступила на половицу. Она обвалилась под моим весом и кувырком я полетела вниз. Смех девочек утихал. Я падала где-то секунд десять и приземлилась в черную вязкую жидкость, чем-то походящую на нефть. Было безумно темно, я ничего не могла разглядеть, глаза никак не привыкали к темноте, может быть я ослепла? Несмотря на такую, казалось бы, патовую ситуацию, мое сердцебиение нормализовалось, адреналин перестал выделяться в моей крови. Посреди кромешной темноты я разглядела искры. Они появлялись резко и еще долго осаждались в воздухе, как новогодние фейерверки. Мои движения были очень скованные, будто мои ноги окутали зыбучие пески. Со всех сил я тянула свои руки к искрам, но они все отдалялись и отдалялись от меня. Я хотела закричать во всю глотку, но горький ком не позволял. Я не могла вытянуть из себя ни слова, как искры вовсе исчезли, а меня кто-то потянул вглубь. Я не способна пошевелить даже пальцем ноги, мои мышцы, казалось, сжали тиски. Уже больше чем на половину я нахожусь в густой жиже, ничего не оставалось, кроме как сделать глубокий вдох и..
Звонок на урок. Я очнулась все в той же раздевалке в холодном поту, меня окутал жар. Глаза помутнели, перед собой я едва разглядела лицо Полины, которая шевелила губами, пытаясь что-то мне сказать, но я слышала лишь звон в ушах. Я была все в той же спортивной форме. Пошевелила правой рукой, левой. Как груз упал с плеч. — Кать, с тобой все хорошо? — Обеспокоенно сказала Полина, держа меня за плечо. Чего бы ей за меня переживать? Мы с ней и не общаемся вовсе, а по слухам, так она та еще стерва. Редко могу услышать про нее что-то хорошее, а тут бац. Разбудила. — Да, кошмар просто приснился. — Но был ли этот кошмар во сне, а не наяву? Последнее время мне трудно различать реальность и мир снов. Последнюю неделю, точнее. С того момента мне снится один и тот же кошмар. Про лесных зверей, которые пляшут под луной в ночи, пляшут под моим окном и играют в снегу. Казалось бы, обычный сон, глупый в какой-то степени, но что было дальше, это самый настоящий ужас. Каждый сон словно был явью, я хорошо помню каждый из них. Даже сравнивала их друг с другом и, действительно, иногда они немного отличались. Некоторых зверей из стаи не появлялось, а иногда они не танцевали вовсе, а просто хищно смотрели на меня через окно. Но один из зверей все никак не осмеливался пропустить мой сон - волк. Он был главным «героем» моих кошмаров. Если все звери просто веселились, то у него всегда была одна цель — Сцапать меня. Он вставал на задние лапы и аномально быстро сокращал дистанцию до входной двери моего дома и в момент, когда снег опадал с крыльца, а половицы заскрипели, я предвкушала тянущийся ужас. Сначала он расцарапывал стальную входную дверь когтями, звук был до боли отвратительным, наравне, нет, даже хуже, чем скрежет мела по школьной доске и голоса моей матери. Тех самых звуков, которые дополняли друг друга день за днём. Волк скрёбся в дверь, он, можно подумать, издевается надо мной. Затягивает приближение момента X. Словно он питается этим чувством! Чувством страха. И вот, он в доме. Понять это было не сложно, каждый раз он опрокидывал вешалку для одежды, цветочные горшки и напольные лампы. Как таран, круша все на своем пути он бежал до моей комнаты. Еще один миг и - он дергает за ручку. Дергает сначала спокойно, а потом с бешенной скоростью! Да так, словно у него нет конечностей. Но конечности у него были, длиннющие, с такими же острыми как бритва когтями. Он просто дразнил меня, пропитывал «маринадом» из страха и беспомощности. Я лежала в кровати, не могла пошевелиться, как птенец в птичьем гнезде, который подвергся нападению огромной по его меркам совы. Он дергал дверную ручку таким образом около минуты и, когда вдруг дверь отворилась звучал голос моей мамы, она подзывала меня уже не своим противным голосом, а добрым и теплым, как в детстве. «Ка-атенька, Ка-тенька.» С ее приходом я расслаблялась, чувствовала себя в безопасности, внушала, что никакой хищный зверь не тронет меня, пока она рядом, но реальность каждый раз оказывалась до боли обманчивой. Когда я уже тянулась к двери, на меня с душераздирающим воплем выпрыгивал антропоморфный волк с белыми длинными клыками, через которые рекой проливались слюни, с пылающими-желтыми глазами и густой серой шерстью. Но растерзать он меня не успевал, я успевала просыпаться. В холодном поту, посреди темной ночи. Мне было страшно даже встать с кровати, открыв глаза я накрывала себя одеялом с ног до головы и не вылезала, пока окончательно не усну.