«Умные люди понимают, что разница между реальностью и вымыслом не так уж велика.»
© Говард Филлипс Лавкрафт.
Она медленно угасала, а я не допускал никогда мысли, что однажды ее свет потухнет совсем. До сих пор тяжело верится в то, что ее больше нет. Когда она заболела, я не придал этому значения — она нередко простывала, и потом быстро восстанавливалась. Я лишь заботился о том, чтобы у нее были лекарства и она ела. Странно так: я мало во что верил из того, что она мне рассказывала. Говорить она любила, и подолгу, пробуя каждое слово своего знающего монолога языком. Так она смаковала только вина и слова. Она говорила мне абсолютно непонятные вещи, про магию, про приметы и про свои колдовские дела. В это я тогда не верил больше всего, но послушно внимал — мне было интересно, чем она живёт. Только теперь я понимаю, что в ней все же была сила. Она была настоящей ведьмой, как в тех детских сказках и стереотипных рассказах: рыжая, с золотыми глазами и частенько носила большую черную шляпу. Вспоминая ее образ, ее любовь и тягу к подобному, я невольно улыбаюсь, осознавая, как же это все мило сердцу моему. Когда она умирала, то позвала меня к своей постели. Я подошёл, думая, что ей что-то понадобилось. — Ma chère, — обратилась она, бледными руками снимая что-то со своей шеи. — Возьми это. — Это тот кулон? — спросил я, принимая из ее холодных пальцев ещё теплый ключ. — Как в рассказе Лавкрафта? — Да, как в рассказе Лавкрафта, — она печально улыбнулась и прикрыла усталые глаза. — Береги его. Когда тебе станет одиноко, вспоминай меня, глядя на ключ. — Спасибо, но зачем это? Я же могу просто прийти к тебе. Она не ответила. Я убрал кулон в карман, поправил ее одеяло и вышел. Утром мне вдруг позвонили. «Она умерла». Кто она? Она? Есть ли у нее имя? Да важно ли это, если это она? Сколько в этом слове её. И сколько в этом слове моего отчаяния, моей боли и моей нежности. До того, как я познал её, я думал, что сердце человека не способно столько ощущать. Быть может, я не человек вовсе. Быть может, она сделала меня выше прочих людей. Я уже не помню, что было после похорон. Я будто выпал из реальности. В то время пристрастился много пить, и каждый раз пьяным я приходил к ее дверям. Я не стучался, потому что знал — не ответят, но уходить всё равно не собирался. Сидел на холодных ступенях, не помня, зачем сюда пришел и не помня, какой она была в гробу. На ней было белое платье? Или зелёное? Кажется, ее волосы были заплетены в косы… Или всё-таки распущены? — Вспоминай меня, глядя на ключ, — вспомнил я ее последние слова. Кулон был все ещё в кармане моего пальто. Я нащупал его, достал и принялся в тусклом свете фонаря рассматривать его причудливый узор. Она носила его всегда, не снимая. Украшений у нее было много, но ключ всегда оставался на своем законном месте. Частенько она прятала его под одеждой, как обычно прячут верующие свои кресты. Я заметил его лишь через месяц после нашего знакомства, когда скептически оспаривал то, что она меня к себе притянула по бумажке. На ней был гигантский коричневый свитер и тёмно-синий плащ. Она смотрела на меня своими колдовскими глазами и загадочно улыбалась, как Джоконда. Сколько было силы в ней тогда? Ровно столько, чтоб воинственный я в секунды покорился. — Что это за ключ? — спросил я, после молчания, сбившись с темы. — Он красивый. Напомнил мне «Серебряный ключ» Лавкрафта. Читала? — Нет, но я прочту, — отвечала мне она, застенчиво касаясь кулона. В тот момент мое сердце забилось быстрее, чем когда-либо. Я зажмурился, будто это могло заставить его сменить темп. И вот теперь ону меня. Я, пьяное животное, не ведающее здравого смысла, вдруг поднимаюсь с места и, не разбирая дороги, бреду домой. Не знаю, сколько занял мой путь, и знать, признаться честно, не хочется. Важнее всего, что он был и что шел я всё-таки правильно. Придя домой, нахожу в своем серванте остатки виски, наливаю их в бокал и разом выпиваю, не смакуя. Пожалуй, будь здесь вместо виски яд, моющее средство или что-то поядренее, я все равно бы это сделал. Вкус в этот момент я не заметил, как не заметил резкое приободрение. Я вспомнил про нее благодаря ключу, но все же знал, что им не вернуть ее. Благодаря нему ее мне не коснуться. Не коснуться. Как бы сильно того я не хотел. Я подхожу к зеркалу и смотрю в свое опухшее от пьянства лицо, в красные воспалённые глаза и ищу в этих знакомых чертах другие, врезавшийся в мою память не меньше. Ее черты. Как бы мне хотелось прикоснуться, как бы я хотел услышать ее голос. В моих чертах ее не появились, и голос ее жил лишь в моей памяти. Я надеваю ключ на шею и иду по темному коридору в спальню. Пора ложиться спать. Коридор вдруг стал невыносимо длинным — не помню, как долго я по нему шагал. Наконец на полу, среди кромешной тьмы, мне показалась полоска света. Это дверь. Не помню, чтобы я включал свет. Впрочем, это не имеет значения. Я вхожу. Все так же темно. Откуда тогда свет в коридоре? Не так уж важно. Посреди комнаты зажжена лампада, по типу той, что была на ее могиле. А рядом проступает силуэт. Я останавливаюсь и смотрю. Это она. — Бог мой, ты жива, все это ложь?! — произношу я и голос мой по-чуждому дрожит. — Я ждала тебя, и вот ты здесь, — она пожимает плечами и мягко улыбается. Оранжевый свет лампады отражается от ее волос медным отблеском, вдруг согревая нечто окоченелое во мне. — Значит ли, что все то, что ты говорила, было правдой? — спрашиваю я, садясь подле нее. Смотреть в этот момент в лицо — самая сладкая пытка. Я не решаюсь к ней прикоснуться, боюсь, что иллюзия растает, как сахар в чае, и что я потеряю ее навек. Вдруг это испытание, как у Орфея? Вдруг я смогу, не касаясь, вытащить ее из царства мертвых? — Я знала, ты не веришь, — она улыбается и берет ключ с моей шеи в свои руки. — Как ты там? — Неплохо, но так пусто. — Я скучала, — она кладет голову мне на плечо и обнимает. — Я знала, что ты всё-таки придёшь. — Я не думал, что так получится, прости. — Ничего, я знала, что так будет. — Мне столько нужно тебе сказать… — Знаю, я все знаю, ma chère. Это ее до боли, до нарывов, до слез, до ужаса знакомое «ma chère». Как же я давно хотел его услышать. Меня, кроме нее, никто так не звал. И не назовет. Я не позволю. — Прости меня, — сказал я ещё тише. — Я скучала. Мне так не хотелось уходить. Мне так хотелось остаться здесь с ней, навсегда, чтобы время застыло, как застывает лёд или металл. Она едва ощутимо коснулась кончиками пальцев моих волос, и тут я понял: наше время медленно выходит. — Я хочу остаться, — говорю ей. Я никогда ещё так не говорил, но эти слова вырывались из моего сердца подобно комкам свернувшейся крови. — Я так хочу остаться. — Нельзя, ты нужен там, и ты туда вернёшься. И я к тебе вернусь, но потом. Обещаю. — Как мне сюда попасть ещё раз? — Береги ключ. И помни обо мне.