Звон

Валентин Придд хорошо играл на гитаре. Были учителя, среди них и старый наставник. Старый Карл когда-то мальчишкой жил у родни в Кэналлоа. Там и научился наигрывать простенькие мотивы. Потом, став учителем в семье герцога Придда, он частенько играл маленькому воспитаннику, Валентину, дурацкую песенку про шиповник. Das Männlein dort auf einem Bein...  Дребезжащий, с легкой хрипотцой голос завораживал маленького Вальхена. Потом умер старший брат, и Вальхен стал Валентином, графом Васспард. Отец вспомнил про сына, и сменил учителей. Старый Карл уехал потом куда-то на север. Гитара осталась в комнате молодого графа, напоминая детство. Генерал Ариго устало смотрел на отстраненного Валентина и молчал. Проникновенно, вглядываясь в глубину спокойных глаз. Невысказанный вопрос висел в воздухе, ожидая своего времени. Говорить не хотелось. Жермон нутром чуял, что если этот вздорный мальчишка (а именно таким в минуты почти что отеческого раздражения Ариго и видел Придда), решится ответить, то скажет правду. Ту самую, о которой лучше не знать. Догадываться, предполагать, иногда брать в расчет, но не знать. Валентин нехотя выдавил несколько слов и ушел. Генерал догадывается, но молчит, позволяя разобраться одному... с другим. Откуда-то доносился громкий голос младшего Савиньяка. Этот Олень (вот и не поспоришь же с родовым животным), недавно вытащенный из плена, уже пил с сослуживцами. Валентин поморщился и поправил и без того идеальный манжет. Ему нет дела до Савиньяка, как, впрочем, и Савиньяку до него. В комнате стояла гитара. Вальдес оставил. Не ему лично, но все равно. Пальцы привычно коснулись струн, а из памяти выбрались на свет старые строчки. Звон, звон, звон, малиновые реки Испокон вовеки. Шел в руку сон, быль или небылица, Дили-дили-дон-дон, А что не случилось, и что не случится. В Багерлее чудился колокол. В Багерлее чудились сны. Звон, звон, звон, будит не разбудит. Дальше что, да будет? Смотрел на ладонь, глядя на дорогу, Дили-дили-дон-дон, Далеко-далёко пророку до бога. Юстин писал странные сонеты. И почерк у него был с легким наклоном влево. Звон, звон, звон, малиновые реки Испокон вовеки. Ходил на поклон, падал на ступени, Все обиты пороги, в прах истёрты колени. Волны чувствовали боль камней. Где-то под лопатками отдавался каждый удар, когда разрушали гробницу святой Октавии. Звон, звон, звон окатил водою. Справлюсь сам, с собою. Сяду на трон, венчаюсь на царство, Дили-дили-дон-дон, Ох, корона не шапка, и не лекарство. Лучше быть простым солдатом в холодной Торке, чем играть в дурацкие игры Альдо. Алва позволил хотя бы это. Запалила искра, загудели колокола, Залетела стрела в тихую обитель. Пламенем пылает пожар, и спешит уберечь алтарь, Старый звонарь, Ангел мой Хранитель. В старом замке в Васспарде каждое утро звонили в колокола. А мать всегда молилась под этот звон. Звон, звон, звон душу переполнил. Всё, что смог, исполнил. Клятва не стон, да песня как молитва, Дили-дили-дон-дон, Ох, на сердце крапива, да острая бритва. В чем-то прав Савиньяк. В Торке честнее, да только если б не Алва со своим приказом, сидел бы он сейчас в столице. Запалила искра, загудели колокола, Залетела стрела в тихую обитель. Пламенем пылает пожар, и спешит уберечь алтарь, Старый звонарь, Ангел мой Хранитель. Хочется кричать, хочется напиться, хочется... много чего хочется, да только нельзя. Звон, звон, звон, малиновые реки... Дили-дили-дон-дон... В комнате, прикрыв глаза, сидит Арно, подпирая спиной запертую дверь. Молчит, кусает губы. Каждому — свое. Каждому свои колокола. У Савиньяка есть бутылка вина, а еще рядом с ним спокойно. Где-то глубоко в душе что-то загорается ровным мягким пламенем. У Арно теплые пальцы. Черные глаза смотрят в самую душу, переворачивая все внутри. Кажется, даже моргнуть нельзя. Арно молчит, не желая разрушать момент. Сухой, чуть хрипловатый голос все еще звучит в голове. Слишком лично, слишком остро, слишком по нервам. Вспоминался отец. Арно почти не помнил Арно-старшего. Ему тогда было мало лет, он тогда еще не понимал, что значит смерть. Когда пришли вести о смерти хозяина дома, старая горничная Мари уронила тяжелый металлический кувшин. Этот стук железа о каменный пол навсегда врезался в память. Молчание не было тяжелым или же неловким. Эти двое слишком похожи, и настолько же разные. Может быть сейчас они поймут друг друга.