порцелан

Араши скребет пальцами по фарфоровой коже, и ее тошнит. Она состоит из яда и противоречий, соткана из лицемерия и нарциссизма, и к ней восторженно тянут руки, восхваляя за образ, который ей даже не принадлежит. Араши любят как рыцаря со сцены, как красивую декорацию, как приятную мелодию, Араши любят как картинку с обложки и как постер на стене. Она значок в коллекции фанатки, она имя на музыкальном диске, она подпись на плакате, и она кривит лицо в нежной улыбке, чувствуя, как трещит фарфор. Ее никогда не любили и никогда не боготворили – «его» же вполне себе да, и неизменное правило было нарушено лишь один раз и осталось закопано на глубине шести футов. Поэтому Араши ненавидит себя и все, что с собой связано, рвет плакаты, ломает значки, режет журналы и сжигает декорации, и ей хочется плакать и раздирать острыми ногтями тонкую белую кожу, чтобы убедиться, что под ней хотя бы кровь такая же, как и у всех. Араши переломана и уничтожена, лжет себе и другим, сглатывает раз за разом горькие шутки и улыбается, смеется, смеется, смеется. Араши настолько привыкла, что доброту и нежность воспринимает в штыки, видит как опасность и прячется сразу, как их видит на горизонте. Араши не знает о любви и заботе почти ничего, доверяет лишь паре людей и съеживается в своем непомерно маленьком коконе, как будто кто-то, кроме нее, может ее спасти. Поэтому Араши ненавидит Адониса с момента первой встречи. Его мягкий голос, осторожные движения, извинения, ненавидит заботу и сведенные в беспокойстве брови, ненавидит нежным басом «Наруками» за спиной и терпит, терпит, терпит. Араши королева, Араши улыбка, Араши грация и доброта, она посмеивается в ответ и машет неопределенно ладонью, в глубине души желая, чтобы Адонис сейчас же отошел от нее или, лучше, провалился сквозь пол туда же, где похоронен он. Адонис приходит на помощь каждый раз, приходит рыцарем из предсказания Нацуме, Адонис смотрит удивленно и искренне ей в глаза — «женщина?» — и ей еще хуже. Ни капли заботы Араши не заслужила, впихивает себе же обратно в глотку свою гордость и благодарит со сверкающей улыбкой и звонким смехом своих рыцарей. Все как положено. Все по дешевому, вульгарному сценарию, который нарушать нельзя. Когда Адонис говорит, что хочет быть друзьями и готов измениться, ей тошно. Когда Адонис стоит напротив нее на крыше, не смея ни приближаться, ни даже дышать, ей тошно. Когда Адонис стоит с ней бок о бок на концерте НЕГИ, ей тошно. И когда он же в свете фонарей тянет к ней руку и улыбается настолько мягко и нежно, насколько может улыбаться человек, ей тошно, тошно, тошно, она снова трещит по швам, чувствует желчь и яд в расколах, держится изо всех сил и слышит гораздо громче его голоса грохот ломающихся стен в собственной голове. Мертвое, разорванное, забытое разбило руками крышку гроба и вылезло наружу на звуки окарины, мягкого баса, звуки его глупого акцента и тихого «Наруками». Араши ненавидит его с момента первой встречи, она точно это знает и помнит. Адонис перед ней говорит, как с того же дня чувствовал к ней близость. И когда знакомая песня ручьем, рассыпаясь, откликается в ее голове, она смотрит на Адониса и от недоумения, испуга, удивления и грусти не может собраться с мыслями. Дышит редко, слышит стук своего сердца, и в шуме выступления, в словах поддержки от Коги, в танце и песни Мао и Рицу она тянет руку навстречу и — вроде даже не лживо — улыбается. Араши ненавидит его с момента первой встречи. Но, может быть, она снова соврала.