Осколок

Он уже и забыл, когда в последний раз возвращался после работы в пустую и тихую квартиру. Каждый божий день дома находился кто-то посторонний кроме него и мужа. «Друзья» супруга, такие же пьяницы, как и он, никогда не хотели уходить, упрямились, если их просили об этом с первого раза. Он не мог понять одного: откуда они брались? Их много, чертовски много, и это раздражало. После трудного рабочего дня голова жутко болела, словно череп вот-вот разломился бы напополам. Скорее всего это — мигрень, которая так мешала жить, но на поход в больницу не хватало времени, как и денег на обследование или вероятное лечение. А может быть, виной этому – непутёвый муж? Он постоял перед дверью, вставил ключ в скважину, нехотя и не спеша повернул вправо, после чего раздался щелчок, режущий слух. Мужчина, прикрыв глаза, медленно выдохнул. В голове гуляла единственная мысль: «Хоть бы в этот раз всё обошлось». На нём ещё не рассосались старые гематомы, а зарабатывать новые не было никакого желания. Блондин понимал, что ему нужно очень тихо пройти в спальню, переодеться, принять душ и лечь спать, при этом не разговаривать с мужем. Каждый их диалог ничем хорошим не заканчивался. Противный скрип старых дверей только усиливал головную боль, но мужчина всё же переступил через порог квартиры и закрыл её на замок. Он уже собрался духом, которого практически не осталось, как вдруг осознал удивительное. Тишина. Неужто его нет дома? Пошёл в магазин? Вряд ли. Время позднее, а круглосуточных супермаркетов поблизости не было. Мужчина по привычке на цыпочках пробрался на кухню. К своему удивлению, он обнаружил всего лишь одно пьяное тело, развалившиеся на деревянном стуле. Голова пропойца лежала на грязном столе в окружении пустых бутылок из-под алкоголя. Вся кухня уже давно пропахла спиртом и табачным дымом. Здесь всегда был тусклый свет, на стенах — старые ободранные обои, которым уже лет двадцать, многократно замызганный стол. Такое впечатление, что он уже не белый, каким был приблизительно пять лет назад, когда они только переехали сюда, а противно позеленевший. Потёртый ламинат уже давно «боролся»‎ с грибком, но, к сожалению хозяина, проигрывал. Старая деревянная кухонная гарнитура также в некоторых уголках покрылась плесенью. Гора немытой посуды опять лежала в металлической проржавевшей раковине. Ничего нового и удивительного. А ведь он так надеялся, что наконец-то сможет побыть один в этом Богом забытом месте. Здесь уже давным-давно живёт сам дьявол. Он очень страшен. Сам Бог его боится. Мужчине ничего не остаётся, кроме как аккуратно, без лишних телодвижений и звуков убраться на кухне, чтобы не разбудить того, чьё имя он бы предпочёл забыть. Однако редко события разворачиваются гладко — так как хотелось больше всего. Мужчина случайно уронил стеклянную бутылку, которая звонко разбилась на полу. Маленькие осколки разлетелись по сторонам, а большие всего лишь немного сместились друг от друга. Вдох. Это всё, что он может сейчас сделать. В нём жил страх. Ведь что он может сделать, если раза в два меньше мужа, как духом, так и силой? Хосок медленно поднял тяжёлую голову, посмотрел своим пьяным взглядом на хрупкое создание, которое закрыло глаза от страха и опустило голову. — Ах ты, сучка! Мало того, что посмел вернуться так поздно, так ещё и разбудил главного в доме, — Чон очень сильно, вопреки огромному количеству алкоголя в крови, ударил массивным кулаком по столу, отчего раздался громкий стук и задрожали тарелки. — И вот скажи мне, как мне с тобой поступить? Я уже заебался тебя бить, но, видимо, по-другому до тебя не доходит, что ты должен быть предан мне, раз уж заключил со мной брак. А ты чего? Шлюха последняя, ходишь по ресторанах с хахалями. От услышанного, у мужчины резко полезли глаза на лоб. От злости и обиды затряслись руки, поэтому он крепко, до побеления костяшек, сжал кулаки. Изменяет? Для него это — табу — немыслимое действие, к которому он никогда не прибегнет. Он не мог, или не хотел верить в услышанное. — Что ты сейчас сказал? — спросить другое просто не было сил. — Юнги, не притворяйся милой и невинной овечкой. Просто признай, что, видимо, у других член лучше моего. Или, наверное, дело в деньгах? Как же я сразу не понял! — Хосок встал из-за стола и медленно подбирался к мужу.— Ты ведь у нас такой продажный, не так ли? И за меня вышел тоже только из-за денег? Ах, как жаль, что наша семья в конечном итоге обанкротилась, — Рукой Хосок резко коснулся щеки Юнги, и с противной ухмылкой, похлопал по ней. Звук неприятный, звонкий. Лицо от таких прикосновений жгло и побаливало. Сильнее задели слова. Они рвали душу на части, будто мясник разделал тушу животного. Глаза щипало так, словно в них попал песок, а из-за слёз в уголках всё плыло. И было непонятно отчего это происходило: то ли от перегара изо рта Хосока, то ли от сказанного. — Ты себя слышишь? — Юнги резко убрал чужую руку. — Может, это ты изменяешь? И перекладываешь ответственность на меня, чтобы отвести от себя подозрения. — В его взгляде читалось бешенство, злость, которая до крови царапала изнутри. — Совсем уважение потерял? — Хосок замахнулся, но Юнги слабой рукой успел перехватить удар. — Как ты смеешь защищаться, ничтожество? Тебе бы в земле гнить за измену, тварь. Ты еще и пререкаешься со мной. Что ты себе позволяешь? Ох, эти глаза Хосока цвета шоколадного печенья — обманка. На деле, это смесь кислоты, горечи, злости и предательства, во взгляде — уничтожение, отчего Юнги держался подальше из последних сил. — Если я, по-твоему, изменял… Где доказательства? Почему ты говоришь об этом просто так? Ты не привёл ни одного аргумента, чтобы я смог оправдаться, — Рука Юнги дрожала. Ему хотелось скорее покончить с этим. — Ты, блять, просишь подробностей твоих скачек на чужих членах? — он резко вырвал руку и схватился за тонкую шею Юнги. Давил не сильно — дышать можно, но с трудом. — Может, лучше расскажешь о своих шастаньях по ресторанам с левыми мужиками? Или о том, как тебя подвозят периодически? Может быть, ты у них в машинах ещё и сосешь, вместо оплаты, — Хосок сильнее сдавил шею мужа. Глазные капилляры нападавшего полопались, от чего его взгляд стал чертовски пугающим. — Долбоёб неотесанный. Ты же прекрасно знаешь, что я не переношу измены, и сам так не поступаю это — низко, — тихо, с хрипотцой и одышкой произносит Юнги. Его лицо побагровело, взбухли вены на лбу. Внутри мужчины всё взрывалось от негодования, непонимания, злости к сказанному Хосоком. Он действительно никогда не изменял и не планировал. У Юнги даже в голове не укладывалось, как можно так поступить. Для него это мерзко, тошнотворно и неуважительно, в первую очередь, к самому себе. Юнги презирал людей, которые допускали такое, ведь это — самое ужасное и страшное предательство. Лишь спустя мгновение до него дошёл смысл сказанных им слов. Блондин почувствовал, как медленно спадало давление с его шеи, только красный отпечаток руки, аспидом вьющийся по коже мужчины, был следом страха и беспомощности. Конечно, можно было подумать о ещё одной гематоме, но ему было не до этого. — Что ты сказал? По ресторанам? С разными мужиками? Я всегда таскался по таким местам только с тобой и своим директором, — злость сочилась из Юнги. Он очень долго терпел, копил внутри, боялся открыть рот, чтобы не получить ещё больше. Однако в такой момент молчание было не лучшим вариантом — слишком много дерьма уже наслушался. — Закрой рот и не смей мне предъявлять такое. Шастаю по ресторанам после работы? Я хотя бы работаю, приношу деньги в семью, — над последним словом, дрожащими пальцами, заносит кавычки — семьи с Хосоком у него давно нет, — А что я получаю взамен? Рукоприкладство? Упрёки? Как ты можешь поносить меня, алкаш прогнивший? Скажи «‎спасибо» за то, что не называю тебя вонючим. Напомню, что за воду также плачу я, и тебе совести хватает принимать душ. Злость Юнги распространилась не только на сказанное, поэтому он отвесил Хосоку хлёсткую, полную гнева, пощёчину. Звук удара получился звонким, насыщенным; сладостно впился в душу, потому что мужчина наконец-то защитился, смог дать сдачи, вместо ненужного смирения и унижения только в его сторону. Он понятия не имел, почему всё ещё жил с мужем. Привязанность? Возможно, так и было. Только Юнги не понимал, как ему действовать, что предпринять в такой ситуации. Любовью здесь и не пахло: может, года так три назад, что-то горело, но всё стало эфемерным, как и самоуважение, ведь будь оно у мужчины, то ушёл бы давно из этой ненавистной квартиры, от ещё более ненавистного мужа. Ответ Хосока не заставил себя ждать: Юнги ожидал и даже смирился, что за свою дерзость обязательно получит, но не думал, насколько сильно. Ощущалось это ярко, больно до такой степени, что слёзы из глаз полились градом. Щека горела, словно на ней раскалили металл, а руки дрожали как после перекура на голодный желудок. Ему было тяжело дышать, к горлу подступала тошнота, сильно потели ладони, словно он мыл руки, но забыл вытереть, его потряхивало. Подступала паника, которая душила сильнее, чем сильные руки Хосока. Ощущения были ужасающими. — Как же я тебя ненавижу! Рот с мылом помой, может быть, поможет вымести всю твою гниль. — Юнги посмотрел на Хосока, и в его взгляде читалась сильная обида, детская. Мужчина не понимал, за что с ним так поступает его муж. Разве Юн сделал что-то плохое? Он всегда пахал как не с себя, терпел, надеялся, что однажды всё это закончится. Только ничего не заканчивалось — становилось только хуже. — Ты, сучья дрянь! Ещё заикаешься и повышаешь голос на меня? Совсем страх потерял? Лучше сдохни, — Хосок двумя руками резко схватился за шею Юнги. Он повалил его на пол, усыпанный разбитым стеклом алкогольных бутылок. Сил в Чоне очень много, и несмотря на опьянение, им руководствовались злость и агрессия. Его нахальству нет места, оно вытекало за края чаши, переполненной мрачными чувствами и эмоциями. — Просто умри! Юнги попытался вдохнуть, но тщетно. Он медленно задыхался: от собственных слёз или просто от обиды за свою никчёмность. Может, он заслужил? Только за какие грехи? Неужели в прошлой жизни он убил кого-то, сжёг мир, уничтожил человечество? Юнги думал смириться со своей участью, но неожиданно осознал, что не желает этого. Он абсолютно ни в чём не виноват. Даже если в прошлой жизни сделал что-то ужасное — это не имеет никакого отношения к настоящему. Мужчине казалось, что его судьба сочтена — воздух почти перестал циркулировать в организме. Юнги что-то нащупал под собой, из последних сил вскинул потяжелевшую руку, и резко ударил осколком разбитой бутылки Хосока. Блондин не смотрел, куда попадал: он был сосредоточен на своём выживании. Лишь спустя пару секунду, до мужчины дошло. Удар пришёлся в сонную артерию. Кровь Хосока брызнула на лицо мужа, медленно стекала алой струёй по лбу, щекам, попадала на губы. Противные руки и тело медленно пропадали из поля зрения. Юнги стало легче дышать, но сделать вдох полной грудью было сложно. Он лежал на полу, по щекам текли слёзы, смешанные с кровью, которая была ещё на осколке в его руках. Чон успел только сесть на пол, оперевшись на стул. Человеку дано всего от пяти до пятнадцати секунд, чтобы четырьмя пальцами прижать артерию к позвоночнику у внутреннего края грудинной мышцы, прежде, чем потерять сознание. Только Хосок не успевает и тяжело падает на пол. Наконец-то наступает долгожданная тишина: словно весь мир замер в ожидании чего-то. Чуда? Может, это был сон? Всё происходило как в очередном кино. Хосок лежал в луже собственной крови. Юнги сидел в углу, давно провонявшей перегаром кухне. Он дрожащими руками взял телефон и набрал первый номер, который пришёл к нему в голову. — Это служба скорой помощи, чем мы можем помочь? — ответил спокойный мужской голос. — Здесь… Человек ранен, — выдавил из себя Юнги. Он заикался, ему было тяжело, но всё же держался. — Очень сильно. — Для начала, успокойтесь. Можете, пожалуйста, объяснить, что конкретно произошло? И назовите адрес, — оператор службы скорой помощи закопошился. — Я… Я ничего не помню. — Юнги посмотрел на свои окровавленные руки. Паника медленно охватывала его вновь. Прикрыв рот, он очень громко заплакал. А действительно, что случилось? Ключ в замке. Запах алкоголя. Ссора. Пощёчина. Удушение. Осколок бутылки в руке. Удар. Кровь. Туман.