Франция
10 июля 1914 года
Солнце ласкало теплом светлую кожу. Лучик пробрался прямо лицу мирно спящего юноши. Его ресницы затрепетали, а губы вытянулись в трубочку в милом недовольстве. Он приоткрывает один глаз, являя миру медово-ореховый оттенок. И первое, что он видит — синяя птица на ветке дворовой яблони. Мелодичная песнь её так привычна и уютна; смесь мягкости пухового одеяла и этого сладкого чувства поутру делают свое — парень улыбается. Сегодня выходной, а значит никаких уроков, только любимые кисти, краски и чистый холст, который скоро обретет свой цвет и историю. Каштановые пряди слыли в небольшом беспорядке, пока юноша трепал их. Они у него немного завивались, что всех удивляло, как и редкий оттенок волос для корейца. Он родился здесь, в Монтрезоре, в иммигрировавшей из Кореи семье Ким. Нарекли двумя именами. Корейским Сону. И французским Солейл. Ребенком он рос очень любознательным. Все и всё было до восторга интересно, из-за чего возникали порой проблемы. Побежать вслед за диким зайцем и заблудиться так, чтоб тебя искали несколько часов в поле — как нечего делать. А полезть на дерево за юркой милой кошкой и застрять на нём было очень в духе Сону. Но он быстро учился. Видеть тревожащуюся мать каждый раз всё больше пугало и расстраивало; в мальчике сердоболие и солнечная доброта всегда первыми загорались, глуша порывы познать этот мир всеми способами. А потом стал чаще болеть. Намного чаще других детей. Холодный ветер — чихание и вечные сопли, порезвился в речке после полдника — жар обеспечен. Отец и мать набегались со «слабеньким лисенком», как любили называть сына. С возрастом, конечно, стало легче. Сону лучше и лучше переносил простуды, но вот физически был все равно слаб. От бега быстро появлялась отдышка и сердце покалывало. Однажды, лет в девять, с соседскими детьми соревновались кто быстрее добежит до их местной реки Эндруа. Сону знал, что ему нельзя много бегать, но он тоже хотел быть крутым и сильным, особенно предстать таковым перед ровесниками. И он побежал. Никогда не забудет этот соревновательный дух, веселый смех рядом бежавших и… проткнувшую сердце боль. А после — темнота. Очнулся на своей кровати в окружении множества пар глаз. Слезы матери, видимо, снова хлынули от пришедшего в себя сына. Обнимала и целовала крепко, бормоча «Господи, спасибо». Отец по голове поглаживал и тепло улыбался, сдерживая соленую слабость в уголках глаз. Доктор внимательно слушал биение сердца юноши. Складки у бровей не разглаживались ни разу, и Сону нервно грыз губу, поглядывая на родителей стоявших рядом с кроватью. Он почувствовал сразу. Ничего хорошего. — Ритм быстрее, чем нужно. Высоки риски осложнений. От любых активностей придется отказаться. После этого жизнь маленького Сону сильно поменялась. Он перестал ходить в школу, потому что мать сильно беспокоилась, когда его не было поблизости. Одному выходить за двор или куда либо ещё запрещалось. У него появилась гувернантка, учившая его школьной программе и ещё дополнительным урокам музыки. И постепенно он привык. Усмирял в себе желание резвиться с остальными детьми, как прежде. Но был все же один друг, который заглядывал пару раз в неделю. И то, приходил он за компанию со своей мамой, мадемуазель Шарлоттой. Та была хорошей знакомой матери Сону. Друга звали Леон. Сону часто касался его золотистых кудрей, с восхищением подмечая, как же тот, действительно, походил на льва. Шатен считал его красивым и порой смущенно отводил взгляд, когда Лео ловил его за рассматриванием. Но француз лишь тепло улыбался, тиская мальчика и поговаривая «gentil! gentil!». Леон всегда рассказывал увлекательные истории, происходившие с ним и его друзьями; о его поездках в сам Париж, где здания красивы, а люди восхитительно одеты и жизнь там кипит. Сону с упоением слушал, всеми фибрами души желая хоть раз побывать в шумной столице. Мальчик пытался уговорить маму, чтобы тот съездил как-нибудь вместе с другом, но женщина отказывала с причиной: «ты ещё мал для таких дальних поездок.» В эти моменты Сону дико расстраивался, роняя тихие слезы, сидя в комнате, ведь ему уже 12. Не такой уж и маленький, как ему казалось. Однако, против родителей не пойдешь, поэтому он решил ждать, когда вырастет достаточно и тогда то матери нечем будет останавливать юную кровь. Сейчас ему шестнадцать, он вытянулся, был хорошо сложен; широкие плечи и стройная талия — главные преимущества. Только вот, чуть пухлые бедра не приносили такого восторга, из-за чего парень действительно мог усомниться в своей привлекательности. Его вообще удивляло, что он думает о таких вещах, как внешность, ведь мальчикам обычно все равно на свое лицо или фигуру; стройность тела, ширина бедер, красота лица — все это удел женских дум. Может, воспитание в тепле, любви и вечной опеке сделало из Сону нечто хрупкое, чувствительное и немужское. Его тянуло к живописи. Картины окружали всю комнату, украшая пестрыми палитрами пейзажей и натюрмортов. С каждым мазком кисти, он становился ближе к своей душе, словно выражая ее форму на холсте. Всю энергию физическую образовывал в творчестве, раз не мог сполна нагружать тело. Юноша поднимается с постели, тут же ее заправляя, иначе матушка станет бранить. Потягивается, выгибаясь в спине, слыша и чувствуя хруст позвонков, а после выдыхая с облегчением. До носа долетает аппетитный аромат: видно, maman хлопочет с утра пораньше. Сону спускается по неширокой лестнице вприпрыжку, но, как только остается несколько ступеней, перестает. Не хочется снова видеть этот обеспокоенно-осуждающий взгляд. — Bonjour, матушка, — бегло целует в теплую щеку и после радостно восклицает, заглядывая за плечо женщины. — Яблочный пирог! У нас гости? — Ну-ну, потише, солнце, — промокнув руки полотенцем, она поворачивается к сыну и кладет ладони на его щеки. — Отец все ещё спит. Вчера погрузок было много. — Ему ведь нельзя перенапрягаться! — громкий шепот с негодованием. — А я могу. Могу работать, слышишь? Мама. Ким Ынха, слишком переживающая за слабого физически сына, ожидаемо вертит один раз головой. Сону опускает в беспомощности подбородок. — Спрашивал, не гостей ли мы ждем? — ладонями приподнимает за те же мягкие щеки и улыбается, сбавляя возраст лет на 10 и с нежностью смотрит в самые глаза, опечаленные всегда одним и тем же. — Леон навестит нас. И печаль покидает янтарь очей, стоит услышать это имя.