Сердце

      У Кикио нет сердца — оно погрязло в недоверии, подставном предательстве, сгорело в ярком огне и осыпалось пеплом к ногам младшей сестры. Глина в её груди не бьётся, не источает тепло. Глина в её груди всего лишь часть глиняного тела. Её любовь не согревает, чувства не осчастливливают — вся она, пожирающая чужие души, умершая и возрождённая в ненависти, вызывает только жалость и вину.       У Кагоме сердце сверкает не хуже Камня Душ. Разбивается оно так же: на сотни осколков, которые сложно, но можно собрать. Оно закалено битвами, потом и кровью, бесстрашно бьётся в груди ради тех, кто ей дорог. Оно огромно и всепрощающе; иногда настолько, что кажется, будто и не человеческое вовсе: не может человек так любить, не может так себя истезать ради другого. А Кагоме может. Не раз, не два и не три — и сердце её, огромное и всепрощающее, крошится осколками Камня Душ, оставляя кровавые царапины. Кагоме царапины заклеивает пластырями и улыбается — осколки они точно соберут, всегда собирали. И она снова всё простит.       Инуяша делает вид, что его сердце сильное. Независимое настолько, что ему никто не нужен: ни прикрывающие спину в бою, ни заботливо поправляющие повязку в горячке, ни защищающие в ночь новолуния, когда сил у полукровки хватает только на то, чтобы не уснуть. На деле у Инуяши сердце слабое, обросшее терновником, колючее и не подпускающее других. Постоянно себя винящее и уязвимое. Кикио принимала колючки, сама показывала своё отчуждённое сердце и ему становилось легче — терновник слаб, сбавляя сжатие. Кагоме пёрла напролом, натыкалась на колючки, раздвигала их ладонями, получая глубокие порезы, и шла дальше — под её напором терновник сыпался сам собой, открывая прямую тропинку в глубины сердца. По той же тропинке, хвостиком за ней, прошла и остальная их компания.       Пусть терновник и осыпался, освобождая сердце, оно всё ещё уязвимое. Инуяша неустанно винит себя, бросается за Кикио в огонь и воду. Инуяша сделает всё и даже больше, если ей это как-то поможет. Инуяша готов умереть, наплевав на месть, лишь бы позволить ей сбросить груз с сердца и упокоиться с миром. Инуяша…       Кагоме плачет.       У Инуяши две секунды на то, чтобы понять, где она и что происходит, и одна, чтобы оказаться рядом. Его сердце всё ещё уязвимое, всё ещё бесконечно себя винящее, Нараку ещё не убит, осколки не собраны, Кикио всё ещё бродит по земле, пожирая души, но если с Кагоме… хоть что-то… об этом он старается не думать. Его сердце всё ещё слабое, всё ещё неуверенное и ранимое, но ради неё оно станет самым сильным, стойким и бесстрашным. Ради неё и рядом с ней оно будет биться в его груди. Столько, сколько она одна пожелает.       У Шиппо сердечко маленькое и на вид хрупкое — вот-вот рассыпется, — но на деле нет ничего твёрже. Его сердце наполнено любовью отца, тоской и кошмарами, в которых мелькают молнии и слышится гром. Шиппо боится остаться один, боится потерять свою новую семью, боится оказаться обузой, ребёнком, которого всегда нужно защищать. Шиппо боится-боится-боится, но, смахнув слёзы с глаз, не сбегает — защищает тех, кого хочет защитить, спасает тех, кого хочет спасти. И хвост его трясётся, и тело дрожит, но он стоит рядом со своими друзьями. Рядом, что бы ни случилось на их пути.       Сердце Санго разделено на двоих: она и брат, дорогой и любимый, погрязший во тьме. Болит оно тоже за двоих: обливается кровью, разбивается вдребезги при каждом трупе со знакомыми ранами. Её сердце — перемотанная бинтами груда мышц, которая отныне всегда страдает. Кохаку не больно — его сердце спит глубоко внутри, погрязшее в яде Нараку. Санго улыбается. Хорошо, что ему не больно. Хорошо, что больно ей одной. Ребята так не считают. Мироку так не считает: в привычной манере он выводит её из себя, добивается злых слёз, которые тут же переходят в страдальческие, обнимает и шепчет, что он близко, он рядом, он её не оставит. Санго хочет его стукнуть — он не близко, он не рядом, он её оставляет: из-за Воздушной Дыры он с каждым днём всё дальше и дальше. Санго плачет, со всей возможной силой сжимая его одеяния, и уже не знает из-за брата это или из-за монаха. Санго плачет и думает, что её перемотанное бинтами сердце теперь разделено на троих.       У Мироку сердце ребёнка и старца одновременно. Непостоянное и молодое, мудрое, бесконечно серьёзное и усталое. Его сердце — бездна, такая же глубокая и тёмная, как и Дыра в его руке. Мироку заполняет сердце учёбой, женщинами, путешествиями по всему свету, борьбой с демонами и материальными ценностями, как может; его сердце бездонно и оно поглощает всё, что он ему предложит. Пустота растёт. Пустоту ничего не заполняет. Мироку живёт тлеющей надеждой победить Нараку или, сделав всё, что в его силах, умереть от Воздушной Дыры. Мироку смирился. Проклятье он передавать не планирует — умереть от подобного последним, как ему кажется, весьма неплохо. Потому что он не хочет возложить на другие плечи своё бремя. Не хочет, чтобы сердце его ребёнка опустело так же, как и его когда-то.       А потом сердце наполняется. Наполняется перебранками, звуками различных голосов, общими битвами и ночами у костра. Наполняется чувствами, впервые осознанными и серьёзными. Умереть теперь кажется чем-то ужасным, а найти и убить Нараку оказывается не тлеющий надеждой, а целью. Пустота не растёт, она заполняется с каждым днём, и прежде, чем Мироку успевает осознать, пропадает. В его бездонном сердце больше не пусто, оно больше не похоже на Воздушную дыру, которую каждый, кто стал дорогим, мечтает уничтожить. И, кто бы знал, они уничтожат.       Сердце Нараку — тьма. Тьма хочет всё поглотить, хочет всё присвоить. Больше силы, больше осколков Камня Душ, больше чужих страданий. Оно сияет трещинами, проблесками света, который Нараку, поджимая губы, прячет: он — зло, он — погибель, он — ядовитый паук, вплетающий других в собственный сценарий. Он эгоист из всех эгоистов, мерзавец из мерзавцев, свет ему не нужен и не будет нужен никогда. Он упивается чужим горем, чужой ненавистью, и улыбается, потому что для зла это естественно — радоваться чужой боли. Но когда цели достигнуты, когда все, кого он настраивал против себя, объединились, противостоя ему, когда Камень Душ собран и сверкает в его руке, Нараку… колеблется. Он скрывает собственное замешательство за новыми грандиозными планами, оттягивает использование всей силы Камня, ждёт… чего-то. Финальной битвы? Сокрушительного поражения всех врагов? Из огромного мира разрушения лишь одной деревеньки? Разве… разве этого он хотел?       Нараку устал. Он запутался. Онигумо желал Кикио, Нараку желал силы. Кикио окончательно умерла, собственные порождения без конца его предают, Камень собран, но использовать его нет ни сил, ни желания. Нараку, на самом деле, хочет просто исчезнуть. Уйти со сцены его же спектакля, покинуть театральный зал первым из первых. И пусть добро побеждает зло.