Слаще любого вина

«Корнелия» — звенит сталь. «Корнелия» — звучит грохот снарядов. «Корнелия» — поют выстрелы. Кор-не-ли-я. За дальними морями это имя звучит, сталью или медью. Хрипят его в раскаленной бане битвы, окровавленными ногтями выцарапывают. Ты хрипишь. Ты выцарапываешь. Тебе это снится — битвы не в найтмерах, а врукопашную, где ломают крестцы, где воины не носят доспехов, где у них свирепые голубые глаза, желтые, как мед, волосы, и жилистые руки. Ты любишь историю, и все причудливо смешивается в твоих снах: история и… она. Ее имя кричат те воины.       Корнелия. Ты просыпаешься весь в поту, словно сам сражался в той битве. Ты — Гилберт Гилфорд, Копье Империи… был им. Кто ты теперь, когда твои глаза ранены, а она — пропала без вести? Тебе обещают, что зрение восстановится. Тебе это неважно — ты бы мог остаться слепым, лишь бы она была рядом.       Корнелия. Ты пьешь — каждый раз уверяешь себя, что это не алкоголизм. Совсем нет. Ты можешь не покупать бутылку вина или коньяка, ты можешь пройти мимо — да только тогда одинокие вечера в пустом доме настолько невыносимы, что хоть пулю в лоб пускай. Что лучше, пуля или алкоголь? Конечно, второе. Если она вернется, ты будешь нужен ей живым — или нет. Но тогда пусть она сама тебя пристрелит. Ты опьянен то вином, то одиночеством, но ее имя для твоей гортани слаще любого вина, даже самого старого.       Корнелия. Ее имя закипает в твоей крови, бежит по жилам жидким огнем, помогает жить, тая вражду к этой жизни. Ты — отсталый воин на фоне других. Ты управляешься с глостером, и управляешься превосходно, но наука рвется вперед и вперед, и очень скоро глостеры — прошлый век. Из гластонских рыцарей выжил только Клаудио. Женился. Бросил армию. Ты счел это предательством — но как мог осуждать? Клаудио был верен принцессе. Верность и влюбленность — разные вещи, это у тебя они переплетаются и одно из другого вытекает.       Корнелия. — Гилфорд, — говорит тебе Клаудио. — Прошло пять лет. В кого ты превратился? Ты поднимаешь на него глаза в темных очках — зрение вернулось, но на свет ты реагируешь болезненно, и Ракшата распорядилась, чтобы ты носил очки. Ты носишь, не зная, зачем — наверное, привык слушаться приказов. Военные все привыкли. Клаудио больше не военный. Он не понимает — раз бросил службу. Ты молчишь. Клаудио поднимает с пола бутылку и брезгливо морщится. — Прибирался бы хоть иногда. Сколько можно быть в депрессии? Ты, твою мать, Копье Империи, ты рыцарь ее… — Заткнись! — вскрикиваешь болезненно. — Не произноси… ее имя. Пожалуйста. Клаудио не шутит, не отпускает язвительную издевку. Смотрит с сочувствием, ставя бутылку на стол — в ней есть еще половина. — Так вот почему, да? Ты киваешь, и Клаудио уходит. Вместо него приходят Сесиль, Ракшата и Нина — Сесиль охает, начиная уборку, Нина ей помогает, а Ракшата задает тебе какие-то вопросы, на которые ты отвечаешь. Тебе все равно. Пока она кружила над тобой валькирией, ты жил и хотел жить — а теперь ее нет. — ПТСР, — перечисляет Ракшата. — Синдром выжившего. Депрессия. Пограничный синдром. Алкогольная зависимость. Кому она это говорит? Оставшись один, ты вновь наливаешь себе вина. Это не алкогольная зависимость. Ты можешь потерять зрение, ты можешь забыть все другие имена, но ее лицо и имя ты никогда не забудешь.       — Ваше высочество Корнелия…