Молоко и лекарства.

Это со мной все происходит? Зачем я здесь? Он шел, низко надвинув капюшон и спрятав руки в карманы, брел, шаркая ногами, как во сне. Голова немного кружилась, тело и он сам словно существовали раздельно, разум, вроде как, парил в стороне, хотя он ничего такого сегодня не курил и не принимал. Наверное, стоило бы, для храбрости. Желудок сжимался в комок. Реальностью в данный момент был морозный воздух, разъедающая вонь застарелой мочи, и на всех доступных поверхностях — многослойные нагноения граффити и похабщины. Ветром носило обрывки бумаги и пластиковых пакетов — этот квартал не мог позволить себе даже приличного мусора. Все здания здесь были приземистыми и плотно теснились одно на другое. Под оранжевым светом фонарей постройки казались коричневатыми, плоскими и неконтрастными. Впавшие в трупное окоченение ворота фабрик позапрошлого века, и мертвые окна, и забитые витрины, и древний остов депо — это все было ничем иным, как двухмерными декорациями. И вполне очевидно было, что старая котельная, бесстыдно высунувшая свои проржавевшие внутренности на обозрение редких прохожих — лишь штампованный реквизит. Проскакала крупная крыса, выхваченная ржавым фонарем, и спряталась в каркас машины, брошенной у подворотни. Когда-то в пятидесятые за углом была скотобойня. Тускло встала впереди массивная, обитая металлом дверь, от нее зябко веяло холодом. Ее, эту дверь, было ой, как непросто найти. Высокие окна здания были забраны металлическими щитами, на стенах — накопленные за десятилетия пыль и копоть, причудливая бахрома отслоившейся краски назойливо притягивала глаза. Высокий блондинистый парень остановился перед дверью, различая кратковременные облачка своего дыхания. Он заколотил в металл, затем выждал несколько секунд. Засаднило на морозе пальцы. — Ну, давай же... Снова замолотил по двери. Надежда поднималась с каждым безответным ударом. Стуча зубами от холода, он врезал по двери кроссовкой. Внутри здания гулко брякнуло и под ложечкой защемило. Загремели тяжелые засовы, заскрипели замки, и дверь отворилась со скрежетом, как в классических фильмах ужасов. Тусклый желтый свет дверного проема упал на тротуар. — Проходи, — произнес силуэт глубоким грудным басом. Парень в отчаянии обернулся, последний раз посмотреть на мир. Все чувства обострены, а как же ещё, всё на пределе. Видит ли хоть одна живая душа, как он вошел? Он не был точно уверен, желал ли он быть здесь, и лишь смутно догадывался о том, что его ждет. Стоило обернуться — и на пороге уже никого не было, лишь зияла распахнутая дверь. Парень двинулся вдогонку по узкому коридору с голыми стенами. — Дверь закрой, — донесся властный голос. — Засов не трогай. Парень в капюшоне спохватился, с трудом, навалившись, грохнул тяжелой дверью, поскрипывая крошками растрескавшегося бетонного пола. Сердце сжималось в груди при виде того, как он сам отрезает себе выход. Рядком выстроились полдюжины замков – обычные защелки, которые можно вскрыть разве что не пальцем. Вдоль потолка висели на проводе голые лампочки без плафонов, по дороге то и дело попадались пластиковые ведра, какой-то хлам, ветошь, лысые щетки, стремянки. Затылок всё маршировал вглубь здания. — Ремонт делаете? — Пойдём, — позвал силуэт. — Сейчас направо. Коридор закончился просторным помещением, где сияли хромом три Харлея в разной степени разобранности и приглушенно мерцал Судзуки, похожий на межгалактический истребитель. Коридоры уводили по разные стороны, в невидимый лабиринт давно заброшенных кладовок, лестниц и дверей. Откуда-то доносились запахи еды и отголоски грохота динамиков. — Сюда. Он проследовал за силуэтом в комнату, размером с хороший спортивный зал (цех как цех, кое-кому покоя не дает брутальный вид Арсенала Сан-Франциско в роликах Kink.com). Здесь до сих пор витал запах окалины и машинного масла, еще пахло сивушными парами, и доносился какой-то странный, дразнящий аромат. Парень, наконец, снял капюшон, осмотрел сложную систему, занимавшую центр помещения. Одна секция напоминала совокупляющиеся тренажеры, вот то, кажется, было сварено из турников, вон там скромно притулилось гинекологическое кресло, а здесь развернулась, скрещенная с готическим собором, детская площадка. Тусклое освещение придавало устройствам вид мрачный и пугающий. Посреди этого творческого хаоса поместились офисный стол, который казался здесь чужеродным элементом, и камера на штативе. — Куда он уже делся… — Что-что? — Это не тебе. Ты пока жди. — Человек, встретивший его у двери, уселся в громоздкое кожаное кресло, а ля «Босс» и уставился в экран, подперев подбородок. Планшетный компьютер в его ручищах казался крохотной игрушкой. Глаза юноши уже привыкли к освещению, он рассматривал очень высокого, ростом, самое меньшее, два метра, широкоплечего мужчину, крепко сбитого, смуглого, до невероятности мускулистого. Взгляд невольно цеплялся за искромсанную шрамом бровь, уши крошечные, мочки приросли к черепу. Тяжелые ботинки на толстой подошве, выцветшие джинсы «Леви Страус», просторная рубашка, левая рука забита какой-то татуировкой. «Босс» порылся под столом, выудил две банки пива, одну протянул гостю. На одной из стен глаз зацепил развешанную коллекцию ремней, палок, кнутов и плетей – для тех, кто еще не догадался о природе конторы. Кожаные хлысты, толстые и очень тонкие, плеть с длинными растрепанными ремешками, стек для верховой езды, веревочная плеть, с узлами и металлическими шариками, собачья плеть из толстого ремня, просто веревки и многое другое. — Спасибо. — Сколько тебе? — Девятнадцать. Мужчина многозначительно хмыкнул. Парень смущенно кашлянул. Отпил пива. Постоял. Еще раз оглянулся вокруг. Снова отпил пиво. Снова покашлял. Покачался на носках. Мужчина прошелся ладонью по седым, коротко стриженым волосам, продолжая втыкать в экран и игнорировать гостя. Парень продолжал в нерешительности стоять рядом со столом. Сунул руку в карман, вытащил, снова спрятал. Снова отпил пива, снова покашлял. Ему было ужасно неловко, по спине пробирал мороз. — Вы не совсем… тот человек, которого я ожидал увидеть…сэр… Ответом было безразличное мычание. Наконец, он собрался духом, промямлил нечто невразумительное. — Вот... деньги! — вырвался у него сдавленный полувсхлип, и он стал рыться по карманам, плеснув пивом на пол. — Прошу прощения... вот черт! Мужчина выжидательно наблюдал, как юноша пытается извлечь деньги из заднего кармана. Он опять хмыкнул и сделал здоровенный глоток. Парень протянул ему банкноты. Мужчина криво улыбнулся, покачал головой, небрежно откинул купюры обратно и продолжил скроллить какой-то сайт. — Лучше уж рассчитаться сразу… — юноша отвел глаза в сторону. — Успокойся ты, и перестань трястись. У тебя колени дрожат. — Мне... — Голос юнца совсем стих. — Я... Мне... — Говори, говори, не стесняйся. — Не знаю… — Хм. — В общем, если бы вы... — Ну, что? — отозвался мужчина, не отрываясь от экрана. У блондина задрожала губа: — Вообще-то, мне, типа, того… давно на все... — Вот именно, — вздохнул он. — Я так и не понял, о чем ты. Блондин еще раз глотнул пива, часто моргая красными глазами. Паника нарастала. — Ладно, я не могу сидеть тут всю ночь, — несколько раз глотнув пиво, мужчина неторопливо поднялся, и это было монументальное зрелище, вроде сходящей лавины, или селевого потока, разрушающего город. Он двинулся, было к двери, когда парень заметил в темноте зала еще одну фигуру. Юноша мог поклясться, что мгновение назад ее здесь не было. — Можно мне с ней? — мотнул головой парень. — Что-что? — переспросил здоровяк. Парень утвердительно кивнул и уставился соблазнительный силуэт в сумраке. С каждым мгновением Она нравилась блондину больше и больше, хотя рассмотреть что-либо подробно он не мог. Длинные волосы, прямые плечи и роскошная грудь. Она была там, наверху, удобно расположилась на одной из конструкций, откинулась назад и положила ногу на ногу, в этом ошеломляющем платьице, демонстрировала головокружительные шпильки. Поскрипывание латекса манило и притягивало. При виде таинственной незнакомки, мужчина тяжело вздохнул, поморщился и ущипнул себя устало за переносицу. — Поверь мне, это не то, что тебе нужно. — Мне отлично подойдет, я уверен. — Тебе лучше уйти. — Но, я заплачу! — Проваливай. — Сэр, пожалуйста. — Что тебе говорят? — Я... я не… — в какой-то момент, он взял себя в руки. — Вот что я вам скажу, объявил он решительно, и посмотрел на Кейбла, я никуда не пойду. — Тебе же хуже, — он недобро усмехнулся, присел обратно и удобно устроил ноги на столе. — Развлекайся! — обратился он к фигуре в сумраке. Она продолжала поглаживать и ощупывать лицо, грудь, бёдра, поправляла волосы, любовалась высоченными каблучками. Парень приблизился, настороженно косясь назад, на мужчину в кресле. Он разглядел телесного цвета кэтсьют, оставивший прорези только для густо накрашенных глаз и рта, узкое платье поверх латекса, может из винила, такое же гладкое, блестящее и скрипучее. Она свесила вниз красный сапожок. — Целуй. Блондин неуверенно чмокнул гладкую поверхность. Ее взгляд стал презрительным, подумав секунду, она, подвинулась вперед и переставила ногу на лицо юноши и прошипела: — Тебе что-то неясно сказано? Голос хриплый и грубый, тон хамский. Парень не смел шелохнуться, когда платформа сапожка закрыла ему глаз, а каблук оказался во рту. Довольно долго, наверное, целую минуту, каблучок ходил туда-сюда, имитируя фрикции. За это время ощущение унижения и страха стало всеобъемлющим, парень всхлипнул, надеясь, что она простит его и отпустит. Она опустила ступню чуть ниже, чтобы он смог вылизать середину ее ступни и дотянуться до носков сапожка. Страх перед ней и возбуждение не проходили, и, в каком-то порыве страсти и унижения парень пытался буквально заглотить ее обувь, покрывая блестящий мысок поцелуями и осторожно массируя языком. Подняв глаза, юноша увидел, что она смотрит оттенком удовлетворения, ему показалось, что ей понравилось. Тут она слегка ударила блондина сапожком, чтобы он остановился. — Молодец! — одобрительно кивнула она. — Одежду можешь сложить вон там. — Да, мэм, — пробормотал юноша, начиная торопливо разоблачаться. Она спрыгнула с верхней обрешетки дыбы на пол, позади обнаженного блондина, сплошная груда сухожилий и мышц. Наверху она не смотрелась настолько крупной. Парень взглянул искоса на бугрящиеся под латексом мышцы, мощный торс, бицепсы, раза в два больше его собственных. Сердце ёкнуло где-то в пятках. Блядь, блядь, блядь, это не баба! Дошло-таки, хренов гений. Когда руки скользнули по его обнаженной спине, парень задрожал всем телом, не столько от холода, сколько от страха. Он(а) обнял(а) юношу, скрестив руки на груди, затем вцепилась рукой в промежность. — Тебя нужно наказать, да? И что же тебе надо? — Он(а) взмахнул(а) рукой, указывая на украшенную коллекцией ремней, палок, кнутов и плетей стену. — Не знаю, — промямлил юноша, не в силах поднять глаза, пытаясь ретироваться к столу. Он(а) снял(а) короткий хлыст, стегнул(а) по ладони, отчего парень вздрогнул, по его телу разливалось нервно-болезненное напряжение. — Не то? Может быть, тебя отходить девятихвостой кошкой? — Не буду тратить лишних слов. Останешься доволен. — Он(а) похлопала вздрогнувшего блондина по плечу. — Скверный мальчишка, — прошептал на ухо затянутый в латекс человек. — Паршивец, ты ведь и в самом деле плохо себя вел, разве не так? — П-пожалуйста... — Не беспокойся, мы обо всем позаботимся... — он(а) подтащил(а) блондина к самодельной скамье, сваренной из труб, заставил(а) лечь, обнять конструкцию, застегнул(а) на запястьях и щиколотках нейлоновые браслеты на липучках, фиксируя его в неудобной позе. Подтянув мальчишку вперед, он(а) начал(а) заходить за спину, покачивая кожаным ремнем. Сердце блондина, казалось, прорывается сквозь грудную клетку, так резво вздымались и опадали ребра. Из его горла вырывалось жалобное подвывание. — Не надо, прошу вас! — взмолился блондин. — Заткнись. — Плохая собака, — дернул(а) его за волосы, и ремень исчез за спиной. Ягодицы парня сжались в предвкушении удара. Скользнула тень — рука с ремнем на миг зависла в воздухе, и на взвизгнувшего блондина обрушилась плеть. Он дернулся и заелозил всем телом. — Как тебя наказать, сильно? Или ещё сильнее? С какой силой? Парень запричитал неразборчиво. Новый удар. Ещё. Тело извивалось, стараясь избежать боли. — Закрой глаза! Зенки закрой! Ещё не догадываешься, что тебя ждет? — Хорошая девочка. — Он(а) улыбается и чуть расстегивает молнию платья. Еще один зиппер на кэтсьюте и, выпростав наружу быстро встающий хуй, человек в латексе зашептал — Отсоси мне, малышка… и сделай это по-настоящему хорошо, слышишь? Парень посмотрел на эрегированный член, потом поднял на Уэйда большие, умоляющие глаза, а тот улыбнулся от всей души и качнул плеткой. — Work-work-work! Или мне придется прийти с тобой в твою школу. Наверняка, папочке и мамочке захочется услышать всю историю. Соси. Под костюмом он был весь мокрый от пота и масла. Кожа будто покрыта чешуей, или даже коркой, отмокшие частички отшелушиваются, прилипают ко всему. Слишком много грязных мыслей, слишком много темных мест. Но, какой же у него миленький ротик! Парень медленно дотрагивается до члена губами и моргает. — Так, малышка, так. Отсоси мне, поработай язычком... ты такая красивая девочка, тебе об этом говорили? Папочкина куколка. Парнишка задыхается, выворачивается, крутит головой, но его крепко держат за волосы. Папочкина шлюшка. Куколка попробует меня на вкус, ему понравится мое мясо, он примет его целиком в свое сладкое горлышко... — Соси, ангелочек, не то твоя мамочка узнает, что тебя трахает с ебаный дегенерат! Поршень ловит такт. Сейчас ты узнаешь настоящий стиль. Да, да, да, да, о, да! Мальчишка чуть приподнимается — как раз то, что надо. Сосет как надо, малышка... а... ааа... В районе затылка Уэйда нарастает напряжение, в ушах дико пульсирует. Кто-то орудует в основании черепа отбойным молотком, а бравый Уилсон продолжает накачивать, но конец уже совсем близко, и хуй упирается в стенку горла. Вот это мощно, аж в носу засвербело! Парнишка задыхается, судорожно вдыхает и глотает, не сплевывает. Кожа члена гиперчувствительна и будто звенит, натянутая на барабан, стены и Кейбл обрели яркий, новый цвет. Еще минутку, мисс, буквально минутку. Вынул обслюнявленный инструмент, подмигнул и снял с его личика несколько чешуек омертвелой кожи. Отступил, оставив блондина наедине с его жа-а-алостью к себе. Сквозь слезы, парень увидел, как его мучитель процокал на шпильках к седому здоровяку, и взобрался на стол. С такого расстояния и ракурса извращенца никак нельзя было принять за женщину, даже, несмотря на платье, грудь и длинные, светлые локоны. Какое-то время шимейл и босс разговаривали, причем речь шла о платье. Ага, растлитель в латексе так и сказал: «Не знал, что у неё есть Моё платьице, это очень мило, вот, потрогай, какие упругие». Здоровяк вяло отмахивался и ворчал, пока леди-бой корчился на столе, принимая, по его мнению, соблазнительные позы. Наконец, извращенцу надоело игнорирование, и вспомнил про связанного блондина. — Эй-эй, парень, перестань ныть, что ты как девчонка! — Да, сэр, — гнусаво бормочет юноша. — Вот это правильно, хорошо, что ты так обращаешься ко мне, — одобрил Уэйд, поправляя перекошенные сиськи. Он подошел сзади, запустил палец в анус блондина – тот вздрогнул и опять завел жалобное нытье. — Что я тебе скажу, котенок, кислородное голодание — крутая вещь, добавляет остроты ощущениям. Ты когда-нибудь так делал со своей мамочкой? — Я... я нет... мы никогда... — Не выключали друг другу газ, а? — Я... нет... я никогда... — Попробуем, котенок? Поиграть в отключение газа? Уэйд накинул на шею юноши мягкий ремень, держа кончик, встал перед его задницей, поплевал себе на ладонь, увлажнил промежность слюной. Потом он впихнул в него член — вернее, попытался впихнуть, но блондин сильно напрягся. Уэйд натянул ремень, лицо мальчишки налилось кровью, оно побагровело и исказилось в гримасе. Из него вырывался крик: — Я... кх... я просто проиграл спор кх—х—х... я не хотел сюда приходить… кхе—ех—х—х... вы меня... кхех—х—х... задушите... кхых—х—х... прошу вас… Все это время Уэйд не прекращал тычков, пытаясь забраться внутрь. По правде сказать, ему тоже было не сладко (не сладко, а о-очень сладко). Глаза заливала тушь, отклеились дурацкие ресницы, латексный костюм хорош для секса, но под ним уже просто бассейн пота (Домино сама виновата, незачем оставлять свой инвентарь на виду). А тут еще Кейбл решил вмешаться, отобрал ремень, вытащил юнца, долбаный мессия. Типичная для Кейбла озабоченность тем, в каком душевном состоянии пребывает жертва. (Может, не будем навешивать на парня такой унизительный ярлык, как «жертва)? Океюшки, в каком душевном состоянии пребывает этот почти оттраханный разъебай. Опять воображает себя спасителем человечества. Как будто мы здесь для того и собрались, чтобы почесать языками о трудной судьбе этого сопляка и о гениальности Нэйта. Все это было бы трагично, когда бы не было так охуительно смешно. Уэйд кивнул Кейблу, совершенно игнорируя невнятное блеянье измазанного соплями парнишки. Расслабься, котенок, на сегодня ты свободен! … Через несколько минут Нэйт возвратился, выставив истеричного пацана на улицу. Ему в голову прилетели силиконовые сиськи, которые Уэйд выковырял из костюма. Уилсон переоделся (черт, какая досада, мы так надеялись), сменив латекс на махровый халат и пижаму. Халат когда-то был красным, но после попытки вывести некое особенно въедливое пятно, на нем появились участки розового цвета. Месяц назад Домино очень удачно купила партию очень специфичного, почти нового оборудования и решилась осуществить давнюю мечту — открыть свой S&M клуб. Само собой, его абсолютно необходимо было разместить по соседству (в одном здании, на самом деле) с баром «Фасад», содержать который так рьяно взялся Кейбл. — Дом тебе башку свернет, а я добавлю. — Ой-ой-ой! — Хм… она выставит тебе счет. Но я все равно от себя добавлю. — Да, так гораздо страшнее. Как там этот мазохист? Сколько мне должна Дом? Что в Уилсоне самое замечательное — независимо от обстоятельств, он чувствует себя на равных с любым человеком и инстинктивно вписывается в любую обстановку. И это еще вопрос, что сложнее — попивать чаек с английской королевой или перекусывать из одной миски с аборигеном. Проблема только, что реальность иногда (обычно это бывает очень-очень дурным знаком) посылает срочные телеграммы из вселенной, с предупреждением, что мир устроен не так, как он верит; возможно, даже совсем иначе, чем он может себе представить. — Первый посетитель за счет клуба, похоже. Фрустрирует. Шел к милой барышне, нарвался на тебя — так можно и заикой стать. Он кому-то там проспорил на желание, вот его друзья и отправили к S&M госпоже. Повезло, нечего сказать. — На желание, мать твою, клоун долбаный! Эй, какое, на хер, за счет заведения?! Веселая, я тебе скажу, жизнь! Уэйд встал в параллельную стойку мороаши-дачи — ноги на ширине плеч, пятка одной ноги в 5 см. от пальцев другой, колени слегка согнуты, вес распределен равномерно. — Закорючки-то резко не поднимай, Уилсон, потому как могу со страха в репу засадить — расколешься до задницы, как стеклянный, а дальше сам распадешься. — Надо же, как ты завелся! Что же ты, дорогой мой, так нервничаешь? Видать, гениталии отсидел, и Домми тебе давно не дает, потому что от тебя, милый мой, пивасом прет, да и сопли у тебя сильно злобно блестят. У меня даже слезы на глаза наворачиваются от умиления! — Ну и ну, какое унижение. Как пережить столь сокрушительный удар по моему самолюбию? Ох, ох, мне уже не подняться! — Я бы на твоем месте не кипятился — давление, знаешь, штука такая, с ним шутки плохи. Не хотел бы я делать тебе искусственное дыхание, боюсь сблевану, так что ты уж будь добр, не отдавай тут при мне концы. Ладно, я иду жрать, ты со мной? Тут Нэйт напрягся, потому что, когда начавший ругаться Уэйд резко замолкает, и, вроде бы, собирается уходить — он явно пытается замаскировать свои намерения. Ещё один нехороший знак, в кармане у лысого придурка лежит ножичек – неплохое средство уравнения возможностей, вплоть до перевеса в его сторону. С учетом душевного нездоровья, очень может быть, попытается покромсать. Взгляд под ноги при разговоре – верная примета уже принятого решения. Нэйт, без предупреждения, сбил Уилсона с ног прямым ударом левой в челюсть. Тот мгновенно вскочил на ноги, сплевывая кровь и выбитые зубы. — Поиграй со мной! — Да. Думаю, это я могу. Уэйд засадил красивый круговой удар ногой «маваши гери дзедан» в башню Саммерсу, но тот руки, как назло, не разбрасывал, старательно прикрывал тыковку и всю красоту блокировал. Кардинально пересмотрев тактические ходы, Уэйд нацелился атаковать нагруженную правую ногу Кейбла, чтобы подрубить чашечку коленного сустава. Сам по себе Нэйт не человек, это железо, нет сталь каленная — эмоций, как у грузовика, машина здоровенная, пойди, поищи такую. Если надежный прием «один удар основной левой – один нокаут» вдруг не срабатывает, он планомерно продолжает тыкать своих соперников левой, и качество ударов компенсирует все его прицельные недостатки. Какая разница, в самом деле, в какую часть тушки прилетит кувалда? Насовав, как следует, ему достаточно приласкать слегка и внушить мысль «спать», после чего они и спят. Только Уэйд, падла такая, очень уж подвижен, никак на месте не хочет стоять, уклоняется, подныривает, порхает, как пингвин, жалит, как лось. Нэйт уже собрался, было, сцепиться с Уэйдом в клинче и пересчитать ему нежно ребра, как попал, наконец, ещё одним прямым в голову. Уилсон запрокинул травмированную конечность, и башка призывно торчала, как перезрелая тыква. Противник поплыл и «ринг» был в полном распоряжении Саммерса, и он не собирался портить удовольствие простым нокаутом. Ага, думал, сейчас его головой гол забьет, с восторгом прицелился нанести круговой удар "крокодил бьет хвостом" (чораке фад ханг) левой ногой в голову, когда опорная нога неожиданно скользнула по кровавой юшке, и многократный спаситель всех времен и народов, плюхнулся на спину, как клоун на банановой кожуре. Уэйду хватило доли секунды, чтобы расположиться на Кейбле в удушающем захвате и, пикантная подробность, его пах упирался Нэйту в нос. В общей сложности, драка заняла секунд двадцать. Саммерс подергался, пытаясь выбраться – рассчитывал на разницу в весе, но, хотя, Нэйти-бой и был тяжелее на шестьдесят килограмм, Уэйд свои двести десять фунтов тоже эффективно применить умел. Кейблу ничего не оставалось, как в этот раз, так и быть, признать победу Дэдпула. Уэйд возился с окровавленным платком, его нос распух. — М-да, как я тебя уделал, — сказал Нэйт. — Думаю, впрочем, ничего серьезного, всего только рассечение, нос не сломан. Он дернул Уилсона за нос, и тот возмущенно завопил от боли. — А может, и сломан, кто его знает. Я же не врач. Ладно, ты победил. Ну да, все это ребячество. Они потешаются друг над дружкой каждый божий день, дурачатся и подначивают один другого. — Ни хрена себе! Сам мистер Гребаный Нос Кверху признал поражение! — Уилсон исполнил радостную джигу и заорал на весь зал — I'll fuck you in the ass, you punk ass white boy! Не достанешь меня, педик! You're not man enough! Вот, как можно серьезно с таким разговаривать, а? Всякий раз, стоит ему одержать верх, такое торжество и шампанское ведрами. А теперь, спросим себя: это ли образ действий нормального человека? — С тебя шикарный расслабляющий массаж. И сделай это по-настоящему хорошо, слышишь? Даже не допуская возможности отказа, он снял халат, расстелил его на полу, разделся, и улегся на живот. Растерев массажное масло между ладонями, Нэйт начал разминать его плечи. Уэйд тихо замурлыкал и растекся у ног Саммерса токсичной лужицей. Кейбл прошелся по ременным мышцам шеи, затем по трапецевидным, затем спустился к широчайшим мышцам спины. Вдоль по линии позвоночника, к ягодичным мышцам. Тут уж Уилсон не выдержал. Выпалил, будто давно собирался сказать, но все не мог решиться: — Трахни меня. Сделай своей девочкой. Почему он это сказал? Да потому, что хуй встал, а он, как известно, стыда не имеет. А уж если с одной стороны этот хуй приделан к Уэйду Уилсону, то тут вообще ни о совести, ни о скромности, ни, тем более, о морали никакого разговора. Он вышел из утробы без нравственных норм, и с тех пор никто не смог их ему навязать. Нэйт убрал руки и настороженно подождал развития событий. Мужчина у его ног почувствовал его напряженность и постарался сгладить острый момент. — Я бы сказал, чтобы ты уходил и не возвращался, пока не поймешь, что стал достаточно сильным для моей любви. Детка, будь уверен, ты получишь мою любовь. Ты получишь всю мою, блядь, любовь, всю. Ты даже представить не можешь, сколько этой гребанной любви свалится на тебя, послушай. Придется тебе стать очень сильным, чтобы принять ее... Я не в том настроении, чтобы играть в игры, повторяю, не в том настроении. Я не позволю эксплуатировать меня только потому, что я достаточно ясно выразил тебе свои чувства. Я буду держать эти чувства в узде, пока не получу ответной духовной поддержки… Не то, чтобы Саммерсу был внове однополый секс, но, это же Уилсон, мать его. В общем, дело не столько в том, что место ему скорее в хосписе, а не в героиновых грезах. Скорее в том, что Уэйд так же адекватен и вменяем, как тигр под амфетамином. С другой стороны, он сам всегда повторяет, выпал шанс поебаться — не проеби его. И ещё приблуда — потребности самого Кейбла. — Ну, киса, не томи, вноси, пожалуйста, ясность — мы будем ебаться? Потребность унижать, причинять боль и контролировать никуда не девалась и не слабеет. С нею тоже придется посчитаться. Рано или поздно, то, чему его всю жизнь учили и готовили, пробьется наружу. Солдат будущего, чего уж там. Тогда как Дэдпул… ну, он, хотя бы, способен продолжить игру после того, как для него все веселье спечется. — Ладно, Саммерс, хватит дергаться. Давай ближе к делу. Или выеби меня, или вали. Других вариантов нет. — Да. Думаю, это я могу. — Повторил он. Уэйд был удивлен, это было видно по его рту, по его глазам. Это передавало все его лицо. Он, в кои-то веки, ничего не сказал, только широко открыл глаза, как будто босой ногой наступил на холодную плитку. Никакого волнения. Никакого намека на страх. Приятное удивление, в котором не было ничего плохого. Нэйт перешагнул через тело и снова опустился на колени, растирая новую порцию масла. — Ноги раздвинь. Пальцы Саммерса начали двигаться внутри, сначала один, затем присоединился второй. Кончено, левой. Саммерсу определенно нравится вталкивать пальцы в плоть, эти замечательные блестящие металлические пальцы. Изумительное ощущение, как лучшая секс-игрушка. Он положил правую руку Уилсону на шею. Уэйд только смутно осознавал, что издает тихие стоны и хныканье, он был слишком возбужден, чтобы молчать. Полный контроль. Может сломать ему шею, или разбить череп. Или продолжать втискиваться в задницу. Казалось, скажи он сейчас: — Можешь перестать дышать. — И Уилсон легко согласится. Оружие Икс, ха! Он пришел из куда более грязных и мерзких мест, чем хреновая полулюбительская лаборатория, и эта маленькая блядь скоро узнает откуда. Нэйт опять сменил дислокацию, и встал над распростертым Уилсоном, как солдат милосердия над сокрушенным злом. Похлопал его по заднице, приглашая приподняться. Уэйд встает на четвереньки и Саммерс получает возможность оценить его атлетическое сложение. Видит напрягшиеся на ногах сухожилия, видит ходящие под кожей мышцы. Несмотря на хорошую смазку, член входит туго. Но чем дальше, тем легче. Уэйду, судя по недовольному шипению, все это не очень нравится, он крутит задом, но, может, все как раз наоборот, и шипит сученыш от невиданного наслаждения. — Тебе больно? — Конечно… — и добавляет, после напряженной паузы, — немного. — Остановись, пожалуйста, подожди, — бормочет он и пытается изменить позу, переносит вес с ноги на ногу, стараясь освободить внутри себя побольше места. Уилсон пытается стряхнуть Нэйта, но Кейбл разошелся не на шутку: ноздри трепещут, он оскалил зубы, и из глотки доносится угрожающее ворчание. Уэйд застонал, уткнувшись носом в пол, беспомощно и яростно. Да... да... он ощущает гребаного киборга как чужую, инородную жизнь в себе... напоролся на стальной хуй, и ему, кажется, это не то чтобы нравится, он вертится, извивается... У-у-у-у-ух... — Чувак, у нас чувак внутри. — Уэйд, тише, тише. — Заткнись, Саммерс. Уилсон растянулся в ухмылке, дополненной безумным взглядом. Спустя какое то время живот начинает болеть по настоящему, и его прошибает пот. Он ерзает, раскачивается в размеренном тошнотворном ритме. На каждом толчке — дзынь, — ядовито-радиоактивная звездочка. Иногда ему кажется, что его вот-вот вырвет, и он сглатывает, загоняет тошноту назад. Пот густой и вонючий. Вот оно. Страх абсолютной беспомощности, страх выставленного напоказ уязвимого нутра. Именно так он себя и чувствовал: слепая боль горести. Такую, наверное, ощущает раздавленная улитка, когда ее домик превращается в мелкие осколки, и сопливому пятну мяса остается высыхать под жестоким солнцем. — Паалста, — подвывает он, уткнувшись в ткань халата. — Умояю. Так вот, Уэйди, с Саммерсом у тебя появляется прекрасная возможность попрактиковаться в мольбах, постичь все их формы и оттенки, и потренироваться в произношении. Добро пожаловать обратно, в мир удовольствия и боли, не похожий ни на что: жгучий, парящий, тошнотворный, дразнящий и раздирающий. Как можно описать чувство, которое достается через мучение, и в то же время приносит несказанное облегчение, утешает и успокаивает? Его захлестнула мощная волна наслаждения и боли, невыносимых в своем сочетании, и он испытал нечто похожее на оргазм. Нэйт разрядился прямо у него в заднице, и, когда вытащил член, на самом его кончике темнели крупинки дерьма. Мокрый от пота, он навалился всем телом на Уилсона, бессильно трясущегося в судорогах. Затвердевшая от высохшего пота и слюны кожа начинала смердеть. Но импульсы не погасли. Импульсы велящие унижать и контролировать, чтобы заполнить внутреннюю пустоту. Он перекатился на бок, обнял широкие плечи Уэйда, покрытые узором шрамов, базалиом и пигментных пятен. Нэйт притянул наемника к себе. Он был немного, на пятнадцать, где-то, сантиметров выше, и лицо Уилсона вмялось в его шею, губы распростерлись прямо на горле. Он сказал: [— Твоя мать умерла от эклампсии до твоего рождения, ты родился недоношенным на два месяца]. — Что, блядь? — В ужасе подскочил Уилсон. … Через несколько минут Нэйт возвратился, выставив истеричного пацана на улицу. Уилсона он нашел в ванной, тот валялся на полу с открытыми глазами, с прокушенным языком и залил весь кафель кровью, слюнями и потом. Не вполне похоже на обычную посткоитальную дрему. Латексный костюм, платье и обувь, наверное, еще можно было отмыть, но вот парик был испорчен бесповоротно. — Уэйд, вставай. Просыпайся. — Он потыкал его ногой. — Что, блядь? — В ужасе подскочил Уилсон. — Вставай, извращенец. Переоденься и ложись спать. — Хуй ли ты разговариваешь со мной в таком категорическом императиве? — А? — Ты, сука, думаешь, из твоей задницы светит солнце, а из хера льется лунный свет? Ты, сука, себя матерью космических тайн считаешь, блядь, оазисом в пустыне? Уэйд вскочил на ноги (это был тот еще акробатический номер, из-за шпилек), и прошаркал прочь, держась за стенку. Саммерс удивленно сморгнул, ущипнул себя устало за переносицу, и отправился в кухню, проведать Домино. ЖЕНЩИНА… Именно что женщина с заглавной буквы. Валькирии Вагнера — у нее они были бы прислугой. Статная, сильная, физически здоровая, очень привлекательная женщина. С вот такой вот грудью. Могло показаться, что ее лицо сияет изнутри. Поверх выцветшего свитера — синтепоновый жилет. Она сидела рядом с девочкой четырех лет и читала ей книжку. Сестра внезапно попросила приютить племянницу на буквально часочек, но так еще и не вернулась. Лицо ребенка было изуродовано синдромом Тричера Коллинза, девочка надсадно сопела, слушая сказку о прекрасной принцессе. — Как там Питер? Вы с Уэйдом попросили его подождать или прийти в другой раз? — А, ну, в общем, все очень плохо. Первый посетитель за счет клуба, похоже. Фрустрирует. Шел к милой барышне, нарвался на Уэйда Уилсона во всей красе — так можно и заикой стать. Кстати, этот идиот испортил парик. — Рыжий? — Нет, блондинку. — Ну, этот дешевый. Не так обидно. — Этот твой Питер вообще не хотел приходить. Он кому-то там проспорил на желание, вот его друзья и отправили к S&M госпоже. Повезло, нечего сказать.