Dance With Somebody

Ты пытаешься удержать ее за руку, но чувствуешь, как ее нежные пальцы выскальзывают из твоей ладони, словно сигаретный дым. Это чувство кажется тебе знакомым. Вы танцевали на кухне твоих апартаментов под новый альбом Гийома Ле Миллиона, празднуя твое вступление в ряды РГМ, и были совершенно влюблены. Ты отпускал ее руку только для того, чтобы потом снова сплести ваши пальцы и закружиться вокруг стульев в каком-то безумном пируэте. От тебя пахло сигаретами, от нее — абрикосовой жвачкой, и ты был готов поклясться, что в тот момент в Ревашоле не было людей счастливее вас. Ты помнишь ее босые ноги на холодном кафеле, помнишь, как легкое платье (то же самое, что надето на ней сейчас), облегало ее фигуру, помнишь ее веселый смех, помнишь ее тонкую талию в твоих руках. И ты точно помнишь, что тогда раз и навсегда решил, что никогда не отпустишь ее из своих объятий. Вы танцевали до самого утра. Хлопали в ладоши, роняли стулья, отбивали ногами ритмы диско. Ты, кажется, даже попытался тогда исполнить какой-то акробатический трюк, чтобы в очередной раз впечатлить ее, но в итоге только очень сильно ударился о стену локтем. Она все равно ни на мгновение не разочаровалась в тебе. Ты целовал ее в губы, в щеки, в опущенные веки, в шею, ты запускал пальцы в ее шелковистые волосы, ты прижимал ее к себе, будто хотел стать с ней единой материей, пронизанной музыкой. Ты не мог надышаться этим ароматом абрикоса, а она улыбалась тебе, пуская солнечные зайчики. В ее грудной клетке, за ребрами, там, где находятся легкие, ослепительно сияла любовь. В тот вечер она была прекраснее самой Долорес Деи. Сейчас, когда она стоит на краю тротуара в этом легком воздушном платье и с чемоданом в руках, она все так же невообразимо красива. Только улыбка больше не касается ее коралловых губ. Вместо нее там теперь ютится невыразимая печаль, граничащая с болью. Этот танец тебе не нравится. Слишком сложные в нем движения: шаг вперед, три шага назад, разворот, а после отпустить ее навсегда, чтобы никогда больше не увидеться. Ты знаешь, что у тебя не получится. Она убирает за ухо выбившуюся прядь, последний раз заглядывая тебе в глаза. — Мне правда пора идти, Гарри… — произносит она тихо, и ее слова впиваются в твой мозг острыми осколками битой посуды, разбросанной по полу вашей (теперь уже только твоей) кухни. Ты отчаянно пытаешься разглядеть хотя бы мельчайшую искру в ее легких, но все тщетно. Человеческие легкие чисто физически не могут светиться. Она не целует тебя на прощанье, не проводит рукой по твоей небритой щеке. Она просто уходит, вскоре теряясь в толпе людей, спешащих на аэродром. Совсем скоро заканчивается посадка на рейс до Мировы. Теперь тебе придется танцевать одному. *** Ты опустошаешь очередную рюмку и, прихватив с собой полупустую бутылку, отправляешься на танцпол. Кто бы мог подумать, что из текилы получится отличный партнер по танцам? Ты просто не хочешь признавать, насколько больно тебе сейчас от мысли об одиночестве. Ты здесь для того, чтобы заглушить эту самую боль. Блики от диско-шара под потолком кружатся по стенам в безумном вихре. Яркие всполохи цветных прожекторов, разноцветные ткани платьев каких-то незнакомок, пестрая мешанина из блеска, звона стекла, и беспорядочных прикосновений, похожая на узор на твоем совершенно кошмарном галстуке. На языке крутится слово Элизиум. Только так ты можешь сейчас описать этот расплывающийся перед глазами мир. В твоих венах диско смешалось с алкоголем, никотином и чем-то еще. Ты не уверен, как называются те таблетки, которые ты купил у мутного парня на входе за каких-то пять реалов. Электрохимия перекрикивает музыку, подталкивая тебя в самый центр зала. Ты невероятно крут. Ты круче Гийома Ле Миллиона. Круче Контактного Мика. КРУЧЕ ВСЕХ КРУТЫХ! Твое тело извивается в судорогах, больше похожих на припадок, но тебе плевать. Ты танцуешь с Текилой, танцуешь с Болью, танцуешь с Утратой. Из вас выходит просто замечательный квартет, и ты кричишь что-то неразборчивое в потолок, начиная двигаться активнее. Ты планируешь подпевать каждой песне, совершенно не попадая в ноты, всю ночь напролет. И если этот клуб закроется, ты пойдешь в следующий. А потом в еще один. И после во все другие клубы на Буги-стрит. Лишь бы тебе было с кем танцевать. Лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями в пустых холодных апартаментах. *** Ты медленно покачиваешься в такт The Smalest Church In Saint-Saens. Пистолет в твоей руке покачивается вместе с тобой. По полу разбросаны пустые бутылки и смятые окурки. Зеркало в ванной разбито на тысячи маленьких кусочков. Почти как диско-шар. Голоса в твоей голове шумят, не давая расслышать слова любимой песни, играющей на повторе уже несколько часов, словно заевшая пластинка, и ты весь трясешься, будто это может хоть как-то привести этот разбушевавшийся хор в порядок. Конечно же это не помогает. Ты только усиливаешь тупую боль в затылке, к которой незамедлительно присоединяется боль где-то в районе печени. Ты морщишь нос, наставляя палец на спусковой крючок своего трехзарядного Villiers-LaSalle pepperbox. Это уж точно должно помочь прочистить мозги. Ты закрываешь глаза, продолжая танцевать. Кружишься по разрушенной комнате, завлекая в импровизированное танго холод дула, приставленного к твоему виску. Твои руки дрожат. А музыка продолжает заполнять пространство, и ты чувствуешь, как к горлу подступает ком. Тебе больше нечего извергать из своего желудка, поэтому логика подсказывает тебе, что это слезы, готовые с минуты на минуту исполнить свою сольную партию в этом танцевальном номере. В конце концов, ты падаешь на пол, как мешок с ненужным хламом, коим ты и являешься. Грязный ковер сталкивается с твоим лицом, и ты материшься, не размыкая челюстей. Почему все так? Почему ты такой отвратительный? Почему твоя жизнь, которая была такой прекрасной, превратилось в дерьмо, посыпаенное блестками, чтобы хоть как-то соответствовать стилю диско? Горчяя влага на щеках возвещает о том, что слезы, наконец, сделали свое долгожданное "па". И мир вокруг начинает кружиться вместе с катушкой в старом магнитофоне. Кажется, теперь ты умеешь танцевать только один единственный танец. Ты снова приглашаешь пистолет составить тебе компанию на этом танцполе. *** Твой костный мозг ведет тебя в пляс, и ты вскидываешь руки, обращая взор куда-то вверх, к самой высокой точке под сводами старой церкви, туда, где затаилась двухмиллиметровая прореха в мире. Анодная музыка дергает твои конечности за невидимые ниточки, и ты не задумываясь переставляешь ноги, готовясь к хардкорному отжигу. Новые ритмы, новые движения, все тот же старый ты. Алкоголь стер твою память, но так и не смог отмыть грязное пятно твоей личности, чтобы ты смог начать и правда с чистого листа. Ты уже привык к тому, чтобы вести в танце со всепоглащающим экзистенциальным ужасом и даже готов протянуть ему руку, чтобы закружить его по рассохшемуся паркету под тяжелым взором Той Самой Долорес Деи, но в этот момент тьма расступается перед тобой и твой взгляд падает на лейтенанта, стоящего неподалеку. Его неподвижная стойкость с по привычке заложенными за спину руками так сильно выбивается из общей картины, что на одно мгновение ты чувствуешь, как твоя концептуализация стонет от боли. Все в этой церкви двигается вместе с тобой: деревянные колонны, вода в мисках на полу, Андре, Ноик и даже Эй Камон повторяет твои сумасшедшие движения. Но с кем же танцуешь ты? Ты кричишь его имя сквозь музыку, и теперь у этой песни появляются слова. Он обращает к тебе взгляд своих темных глаз, скрытых за круглыми стеклами очков. Ты буквально чувствуешь, что в этом танце для полноты картины катастрофически не хватает чего-то оранжевого. — Код 31! Немедленно требуется подмога на танцполе! Если он твой партнер по расследованию, то почему бы ему не стать твоим партнером и в танце, так ведь? Ты делаешь несколько оборотов вокруг своей оси, пока у тебя не начинает кружиться голова. К какому бы стилю не относилась эта музыка, ты все равно здесь самый яркий диско-шар. Ты двигаешься так же легко, как дышишь, ничто не может остановить тебя. Замираешь ты лишь в то мгновение, когда к выкрученным на максимальную громкость битам примешивается новый звук — звук тяжелой армейской подошвы, отбивающей ритм. Ким начинает танцевальный шаг, и ты даже немного удивлён, что он не считает вслух. Тебе кажется, что это было бы в его духе. Каждый элемент выполняется так точно, что ты допускаешь подозрение о том, что он сам может быть машиной, что объяснило бы его увлечение механикой. Он проворачивает какую-то сложную комбинацию движений, лишь чудом не роняя очки, и до тебя вдруг доходит, что ты очень давно не танцевал с кем-то живым. Вся его непоколебимая серьезность спадает с его плеч, как когда-то спадали лямки Ее шелкового платья, и на одно единственное мгновение тебе кажется, что в его грудной клетке, больше не скрытой официозом образа лейтенанта РГМ, сверкает мимолетный всполох света. Вы оба одновременно проворачиваетесь на пятках. Он намерен уделать тебя, хоть вы и не соревнуетесь. Разноцветные лучи отражаются от его очков, отскакивают от обломков витража и исчезают в непроглядной темноте под самой крышей. Что ж, возможно, теперь не ты здесь самый крутой диско-шар. Не сказать, что тебя это совсем не устраивает. Вы танцуете до тех пор, пока у обоих не кончается воздух. Все-таки привычка к курению дает о себе знать. Когда после этого вы выходите на улицу, и первые заморозки начинают нахально щипать тебя за нос, ты ловишь себя на мысли, что запах моторного масла, смешанный с ароматом сосновых иголок, почти так же хорошо дополняет танец, как сладкая абрикосовая жвачка. *** Звуки твоей любимой песни Гийоме Ле Миллиона, исходящие из стоящего на комоде проигрывателя, разливаются по чужой гостиной (уже давно ставшей и твоей), и ты чувствуешь, что ноги сами против твоей воли начинают постукивать в такт. С кухни доносится шум воды и звон посуды, а через пару минут ты слышишь негромкие шаги, и к тебе оказывается протянута рука с огрубевшей от работы с инструментами кожей на ладони и на кончиках пальцев. — Гарри? Ты знаешь, что это значит. Это приглашающий жест. Ты с улыбкой принимаешь приглашение и поднимаешься с дивана, выводя своего партнера по танцам на середину комнаты. Сегодня в ответе за твои движения вовсе не спинной мозг, а что-то другое, еще не имеющее имени, затаившееся в твоих легких. Ты встречаешься взглядом с тысячами отсветов и бликов, которыми сияют тёмные глаза напротив, отделенные от тебя лишь прозрачными стеклами. Его бровь поднимается в неозвученном вопросе "начнем?". Вы танцуете так, словно вам нужно заставить двигаться вместе с вами весь Ревашоль. Ты трясешь головой, он топает ногами, и ваши соседи наверняка считают, что вы каким-то образом умудрились привести в свою квартиру франконигерийскую кавалерию в полном составе. В какой-то момент ты ощущаешь, как его пальцы высказывают из твоей руки, но ты не начинаешь хватать ртом воздух, как выброшенная из воды рыба, не захлебываешься слезами, не тянешься к пистолету, потому что в следующее же мгновение он притягивает тебя обратно, и тебя окутывает смесь из машинного металла, хвойной свежести и горьковатого никотина от вечерней сигареты. В этот раз ты уверен точно, что вы не просто самые счастливые на этой изоле. Счастливее вас нет никого в этом мире, ещё не успевшем окончательно погрузиться в Серость. Ты почти видишь, как ярко сияет свет под вашими ребрами. Ты начинаешь подпевать. И после первого куплета к твоему голосу присоединяется еще один. Тебе приятна мысль, что он звучит не только в твоей голове. Вы снова будете танцевать всю ночь. Сначала быстро и безудержно, после медленно и спокойно. Вы уснете только под утро, всего за пару часов до будильника, возвещающего о том, что вам обоим пора собираться в РГМ. Но тебя это не волнует. Ты так счастлив, что тебе больше никогда не придётся танцевать одному.