Кресло ведьм

— Ах, а вот и вы, неутомимый и неспящий Бонтан! — Воскликнул де Вильруа при виде камердинера. Его внимание, до того обращённое к кому-то другому, растворившемуся в толпе, теперь сфокусировалось на нас с Франсуа. Мой спутник уже слегка навеселе, от него исходит аура плохо сдерживаемого гнева, обиды и презрения. Ещё бы, этот слуга, всего лишь камердинер умудрялся смотреть на всех слегка свысока. Он один спокойно позволяет себе не согласиться что с де Вильруа, что с Королем. Я укрепляюсь в подозрении, что Франсуа просто ненавидит Александра. Возможно, из-за его власти, а может быть потому, какое влияние на короля оказывает простой прислужник. Все это зашло слишком далеко, все эти словесные перепалки, постоянные намеки Вильруа, его подколки в мою сторону. Напряжение, которые поднялось сейчас между нами втроём, можно было пощупать пальцами. — Герцог, — слегка поклонился Александр, его губы изобразили вежливую улыбку. — Мы с мадемуазель обсуждали, что же все-таки кидают в воду, монетки или ведьм. Я не устаю повторять, что то, с какой легкостью вы управляетесь со своими обязательностями камердинера, это прямо-таки… волшебство. Вам точно не стоит опасаться колодца, — кривовато улыбнулся Франсуа. Я ещё не знаю к этому моменту, насколько все плохо, но я уже каменею. Страх перехватывает мое горло. Но, кажется, личные неурядицы и неудачи действуют на де Вильруа сродни вину — он говорит, не переставая. Улыбка на губах Александра как морозный узор на стекле — застывшая и холодная. — Хорошо, что наступает время, когда любой прислужник может встать позади короля. Франсуа происходит из знатнейшей семьи. Даже мой род по сравнению с ним — неотесанные крестьяне. Франсуа выглядит таким невысоким, таким нелепым и маленьким рядом с Александром — его маленькие глазки смотрят на королевского камердинера с насмешкой и злостью. — Я так рад, что моим заботам покровительствует столь достойный и благородный человек, как вы, месье де Вильруа, — практически поет Александр, и его улыбка становится похожей на сардонический оскал. Между губ на мгновение мелькают немного неровные, выдвинутые вперёд клыки. Присутствие беды накрывает меня тяжёлой волной, все запахи для меня пропадают, и остаётся только один, аромат, который я чувствую третий раз. Запах раскалённого железа. Первый раз я почувствовала его, когда Александр учил меня запечатывать сургучную печать. Второй раз, когда я посмела оспорить слова Александра в присутствии короля. Когда камердинер, используя слова и лесть, как фокусник карты и кроликов, жонглировал ими, красноречиво каясь в услышанном королем диалоге. Впрочем, мне так и не удалось закончить тогда свою фразу. Как раз тогда я почувствовала этот запах, а ещё жар — он исходил от Александра, горячие волны, будто бы я стояла рядом с раскочегаренной печью. Его пальцы на моем предплечье сжимаются в тиски, когда мы остаёмся наедине. Мне страшно, но так же мне словно передаётся немного его пылающей злобы. — Вы делаете мне больно, — я вырываю свою руку из его мертвой хватки. — Кажется, в прошлый наш разговор вы меня недопоняли, Рене. — его голос обманчиво спокоен. — он смыкает свои тонкие пальцы в обманчиво спокойном жесте. Мы стоим в каком-то, прямо скажем, чулане, и наши силуэты освещаются только луной, одинокой на чернильно-бархатном небе. Он вытянутый, выше меня на добрую голову, а серые глаза инфернально горят в лунных отблесках. — Ваша работа здесь — подчиняться мне, и только мне. Не Людовику… не Филиппу. Упаси Боже, не Королеве или их прихвостнях. И не подрывать мой авторитет в глазах короля. Вы можете спать с кем угодно, встречаться, развлекаться на балах, пока это не мешает вашим задачам. Я, наконец, с удивлением осознаю, что обаятельный галантный мужчина в доме моей тетки и этот разъяренный демон передо мной — одно и то же существо. Александр издаёт притворный, разочарованный вздох. — Если вы не будете этого делать, у нас возникнет конфликт. И верх в нем одержу я. С каждым шагом он подходит все ближе и все сильнее нависает надо мной. Мне не хватает воздуха, и хочется разрыдаться от ужаса. — Вы точно служите королю? Или себе самому? — я не узнаю свой собственный голос, он похож на задушенный хрип умирающего. Кажется, Бонтан, или это звероподобное существо в его теле испытывает удивление. Лицо королевского камердинера становится болезненным и отстранённым. — Я служу Франции, — безэмоционально отвечает он. Жар и железистый запах постепенно покидают комнату вместе с намерениями Александра, видимо, прикончить меня здесь и сейчас. Я ощущаю, что мои колени дрожат, и на ватных ногах выбегаю. Не помню, что было в тот вечер дальше, помню только ощущение его ледяной руки на своём предплечье и жар, исходивший от него. И теперь. Я уже точно знаю, что случится что-то страшное, и я хочу сбежать, но ещё я хочу не допустить этого. Я вижу эту схему, словно сама ее проворачиваю не в первый раз. Каким-то чудесным образом мы все выпиваем, казалось бы, чуть больше лишнего, потом идём гулять по залитым светом свечей коридорам, и оказываемся достаточно далеко, чтобы нас не слышали и не видели. Вдруг Вильруа начинает спотыкаться. Я не успеваю даже понять, что произошло, но мужчина словно бы запинается о собственные неудобные туфли, и можно было бы так и подумать, но Франсуа сам тот еще любитель моды, и отлично держится на высоких каблуках. Его лицо перестаёт двигаться, только глаза бешено ворочаются, а дыхание становится частым, как у уставшей собаки. — Шш, не паникуйте, — протянул Александр, — это всего лишь яд лягушек древолазов, он вызывает только паралич. Бонтан успевает подхватить Вильруа до того, как тот окончательно упадёт, и буквально швыряет его на богато расшитую кушетку, пристроенную в алькове в стене, у окна, видимо, для любовных утех парочек, которые хотят скрыться от чужих глаз. — Однако тому, кто в открытую недоволен моей политикой следует понимать, что он критикует самого короля, — его голос больше не похож на его собственный, это змеиное шипение. Однажды я видела, как разоряют гнездо гадюк. Слуга и его маленький сын умерли в этот же вечер. Две змеи держали на весу свои маленькие приплюснутые головки и шипели, впрочем, довольно долго не решаясь ударить. Однако когда первая гадюка сделала выпад, этого не увидел никто — настолько быстрой она была. Лицо Франсуа перекашивает ужас. Он задыхается, но не от яда, комнату затопляет невыносимый жар, в воздухе висит уже отчетливый запах крови. Лицо Александра становится жалостливым, будто бы он сочувствует своей перепуганной жертве. — Бедный Франсуа де Вильруа, наследник знаменитого отца, внук ещё более знаменитого деда, — почти правдоподобно запричитал камердинер, опускаясь на пол, чтобы его лицо было на одном уровне с лицом герцога, — что вам ещё остаётся, кроме как бросаться от обиды на тех, кто кажется меньше и незначительней. — Однако вам не стоило помогать Гуго плести против меня интриги, — голос Александра остаётся все таким же сочувствующим, но его лицо искажено в звериной гримасе. Я никогда не видела убийц. По крайней мере, если я и видела их, то об этом не знаю, убийцы не имеют обыкновения подходить к случайным людям и говорить: привет, а я убийца! — Вы хоть представляете, сколько боли и разрушений я могу причинить? — ласково воркует Александр. Сейчас я вижу перед собой того, кто способен убить, и умеет это делать. Глаза Александра вновь горят тем самым загробным огнём, и Франсуа, наверное, видит в них свое отражение: презабавная карикатура на посмертную маску в расширенных зрачках королевского камердинера. Из рукава Александра, как по волшебству, выпадает длинная тонкая игла, ее кончик маслянисто блестит и пахнет чем-то терпким. «Боже, помоги мне! » — успеваю я подумать, прежде чем повиснуть на руке Бонтана. — Не надо! — я впиваюсь одной рукой в ладонь, в которой зажата игла, другой — в лацканы его кафтана, — Александр рычит и пытается меня отпихнуть, но я сильнее, чем он думал. — Посмотрите же на него, он в ужасе! Этого вам недостаточно? Я словно кричу в пустоту. — Прошу вас, Александр, у него же есть сын! — я почти почти выкрикиваю это, и, наконец, Бонтан обращает на меня внимание. Стук моего сердца столь громкий, что я поражаюсь, как у мужчин не закладывает уши. Мне страшно, так страшно, и первая моя мысль лишь том, что меня попросту постигнет та же участь, когда Бонтан расправиться с герцогом, но он смотрит осмысленно, и оценивающе. — Не уверен, что это отучит его от того, чтобы плести заговоры против политики Короля, — мягко, угрожающе мурлычет мужчина. Франсуа, уже почти отошедший от действия зелья, скрючивается на кушетке и умоляюще смотрит на камердинера. Александр ещё несколько мгновений смотрит на Франсуа, прищурившись, и, наконец, улыбается краешками губ. — Думаете, мадемуазель права, Вильруа? Вы же образцовый подданный Его Величества? Мужчина торопливо закивал, хотя это, похоже, давалось ему с трудом. — Конечно, Франсуа. Ведь если этого не будет, я уничтожу все что тебе дорого — голос Александра опускается до еле слышного шепота, и он наклоняется к самому уху герцога — и начну с самого драгоценного. Он подносит к лицу герцога кулак с чем-то, зажатым в пальцах. Прищурившись, я вижу, что это маленьких игрушечный львёнок. По лицу Вильруа льются слёзы. Я с удивлением обнаруживаю влагу на собственных щеках, и понимаю, что тоже плачу. Александр мгновенно теряет интерес к своей жертве и вихрем уносится прочь из комнаты, и я не нахожу ничего иного, кроме как торопливо последовать за ним, путаясь в своих юбках. В очередном коридоре он сбавляет шаг, и я понимаю, что он собирается вернуться на приём вместе со мной. Святая Мария, Иисус и Иосиф! Я не смогу, не смогу, все мое тело, кажется, рассыплется сейчас на кусочки. Я впиваюсь взглядом в его вытянутую, как струна скрипки, спину. Он слышит мое тяжелое дыхание и разворачивается. Встречаясь с его взглядом, я ожидаю всего, что угодно: гнева, ярости, ненависти. Но я совершенно не готова увидеть в его глазах торжество победителя. Мое сердце пропускает один удар. Он и не собирался убивать его. Его губы изгибаются в легкой улыбке. — Рене, — тихо замечает он, с легким оттенком недовольства, и его голос больше не напоминает шипение и скрежет. Зрачки в обрамлении серых радужек нормального размера. Кто бы подумал, на что я стану обращать внимание, разглядывая мужчину. — Александр, — я захлебываюсь словами, потому что не знаю, что хочу сказать в первую очередь. Весь этот спектакль был спланирован, и даже мое участие в нем. Осознание накатывает на меня, подобно ледяному ушату воды утром. Он все просчитал, и даже мне была отведена определенная роль. — Возьмите себя в руки. Александр подаёт мне руку, и я машинально обхватываю его локоть. Столь же привычно выпрямляюсь, прежде чем войти в залу, где слышны отзвуки позднего празднества Филиппа. — Улыбайтесь, Рене, улыбайтесь, — певуче говорит Александр.