Падение

Шенхайт - шорох шелка и рябиновая горечь. Он из головы не вытравляется, вгрызается приторной сиренью в мозг и убивает не хуже наркотика. Горсть таблеток с корнем выжигает эмоции и, кажется, саму жизнь - Вил остается. Сжирает все изнутри. Демондемондемон. Платиновая улыбка на тонких губах - пятая симфония Бетховена - бездной разверзается во сне. Таблетки не помогают, Маллеус транквилизаторы вкалывает уже внутривенно. Рябиновая ломка не проходит, смотрит изнутри льдистыми глазами, снаружи впервые заговаривает, ласково касается щеки рукой, назначает свидание - и трахается с Леоной в пустой аудитории вместо этого. Маллеус кажется ломает ногти о дверной косяк. Протравленные химией вены не помогают, горький запах - алый, рябиновый - не дает дышать. Ледяное зеркало рвет осколками руку, кто-то трясет за плечи. Лед - тоже рябиновый. Ядовитая сирень выцветает, переходит в ласковую жасминовую мадженту - Лилия. В глаза смотрит, ищет остатки душевного здоровья, но там даже души не осталось - только шелк, только бездна. Сон приходит в полночь, капает раскаленным рубином из глаз Ванруж, спи, я рядом, все пройдет. Не пройдет ничего - говорит Маллеусу ночь голосом Лилии, - не пройдет ничего, доктор, что делать, ему только хуже, может, поднять дозу? Конечно поднимают. Двадцать миллиграммов дважды в день и трижды, пока Лилия не видит, у тебя зависимость, ты знаешь? Знает, конечно, только тяга у него не к бессмысленным лекарствам, а к лунной сонате, к запаху корицы и цветущему жасмину - к пустоте, не заполненной сиреневой горечью и грохотом труб. Шенхайт тает снаружи - внутри разрастается, звенит платиной, кривит губы, манит на глубину, на седьмой круг ада, в пасть Сатане. Маллеус пошел бы - да Вилу он не спутник. Руки у Шенхайта тонкие, костяшки грозятся прорвать кожу. Дракония чувствует их остроту у себя в глазницах. Вил в глаза не смотрит и исчезает среди серой безликой массы - Дракония давно их не слышит и не различает, даже когда-то единственная маджента теряет смысл. Ты должен сам изнутри дистанцироваться, сам себя не вытащишь - никто не вытащит. У врача глаза болезненная сепия и умбра, Маллеус вспоминает Леону и вылетает из кабинета. Какая жалость, что он не Мюнхгаузен, да и в бездне никакой опоры, даже собственных волос. Пряди тусклые, лежат трещинами на пальцах и подушке, остаются клочьями на расческе. От них теперь тоже пахнет рябиной и сиренью, а еще гнилыми яблоками. Отвратительная сепия расползается на весь мир, как гниль по фрукту. Перед ней отступает даже шелковая шелестящая бездна. В пропасть ты падаешь, в болоте вообще ни движения, ни времени. Кажется, он в больнице. Кажется, в реальности уже нет никакого смысла. Кажется, сирень увяла.