небо республики

у Эспрессо привычка, выработанная годами бессонных ночей: читая книги, проверяя свои многочисленные схемы и записи, он пользуется одной рукой. вторая всегда занята чашкой с кофе личного, конечно же, приготовления, потому что он не спит уже которые сутки, потому что нужно держаться, и потому кофе всегда должно быть в его руках, чтобы не уснуть, чтобы не потерять драгоценное время, чтобы не застрять: в конце-концов, когда выбираешься с самых низов на свет, думать об отдыхе как-то не приходится. потом уже, сияя под солнцем верхнего города, которым его щедро одарили, поздравляя с новым положением, он все равно цепляется за эту привычку: меньше сна – больше дела. безумно простая формула успеха. он и не задумывается об этом даже, пока Мадлен — самое странное дополнение в жизни под светом — не спрашивает, почему отдыху он предпочитает истощение. и смотрит так невинно, действительно не понимая, что такого в его вопросе, потому что когда он чувствовал, что хочет отдохнуть – он отдыхал, а когда ощущал достаточно сил – трудился. таков был стиль его беззаботной жизни, и эспрессо злится где-то глубоко внутри себя: там, где отвратительно и мерзко; там, где монстры более грязные и страшные, чем те лакричные, от которых в королевстве Темного Какао защищаются стенами из крепчайшего шоколада. вот только Эспрессо строить стены не умеет, да и не воин он, чтобы с монстром биться. он – ученый. а ученые решают все договором или сделкой. у них компромисс, благодаря которому монстр не лезет в его жизнь постоянно, но сейчас монстр желает показать, дать почувствовать, какого это – желать и не иметь возможности получить, а Эспрессо, раненый неосторожными словами, но отказывающийся это принимать, легко соглашается на это условие. он откладывает чашку и книгу, подзывая все еще ожидающего — словно конфетный пес совсем — Мадлена, и тот слушается, конечно, как всегда, что все еще безумно странно. почему этот выскочка прилип к нему и слушался каждой команды, Эспрессо так и не понял да и узнать, если честно, особо не пытался. думать слишком много о поступках паладина вредно для его здоровья – это было ясно с еще первой встречи. Эспрессо отгоняет поток мыслей, когда Мадлен присаживается на стул рядом и, склонив голову, ждет, похоже, следующего приказа. и глаза у него при этом такие чистые, заинтересованные – цвета того самого неба над Республикой, к которому когда-то так тянулся маг. монстр шепчет, раззадоренный, действуй, и Эспрессо манит к себе поближе, пристально наблюдая за тем, как чистокровный республиканец, встав, склоняется снова, но в этот раз на колени перед ним его креслом и , кажется, даже махает воображаемым хвостом в нетерпении. шевелится внутри уже не грязный монстр – что-то совсем другое и неидентифицированное; что-то бесконечно удивленное и заинтересованное, но Эспрессо игнорирует, потому что за раз договор может быть только с одним из чудовищ. маг тянет руку, находя чужую щеку, и Мадлен послушно прижимается ближе, продолжая смотреть на него незамутненным взглядом. Эспрессо знает давно – у Мадлена внутри ни желаний, ни искушений. он берет от жизни все то, что она ему дает, и нежится в этом, даже если совсем не заслужил. поэтому Эспрессо, конечно, тоже дает ведь, чтобы научиться просить нужно сначала что-то получить, а потом этого лишиться. а Мадлену кроме бесполезной славы и плаща того синего, яркого совсем как его глаза, пока отдавать и нечего. Эспрессо прижимается сухими губами и тянет на себя, давая паладину новый опыт, которым с ним до этого не делились – он видит это по внезапной яркой вспышке эмоций, видит по тому как сильные руки беспомощно хватаются за зефирные ручки кресла, не зная что делать. но, конечно, мага Мадлен не отталкивает – это из них двоих позволено делать только Эспрессо. и тот смеется вместе с монстром, потому что такой Мадлен – без привычной глуповатой маски лучезарной самоуверенности, безумно жалкий, словно даже не пустой совсем, – словно впервые захотевший что-то. чудовище другое шепчет что-то глупое про красоту кремовых ресниц, про сладкий запах, так приятно расслабляющий, про то, что, может, Мадлену есть, что отдать. Эспрессо сосредотачивается и внимательно следит за каждым сигналом, что может подать Мадлен. протянул руку — Эспрессо тут же нашел ее свободной, позволяя сплестись пальцам; напряг спину – и маг тут же тянет Мадлена на себя, позволяя облокотиться, чтобы не было дискомфорта. чтобы никаких отвлекающих факторов – для чистоты эксперимента, конечно же. Мадлен дышит глубоко и прерывисто; так, как не дышал после дней боя в Парфаедии и хрипит неразборчивое пожалуйста, и Эспрессо улыбается так, словно изобрел новый вид кофейных зерен. что – пожалуйста? Эспрессо поддевает чужой подбородок и сжимает, направляя вверх так, чтобы он мог видеть чужие глаза. говори со мной, Мадлен. небо республики сокрыто туманом, и он, Эспрессо, был тем, кто вызвал его, принес даже прямо из-под самых низов. Мадлен жалобно скулит, не зная, как выразить чего он хочет, и просто утыкается в теплые ладони, глубоко вдыхая. ведь раньше таких проблем не возникало – ему даже хочу говорить не нужно было, и он получал все то, о чем не успевал задумываться; так о чем ему теперь молить? Эспрессо усмехается, прекрасно зная чужие мысли. научись просить. он говорит сухо, снова приказывая, и у Мадлена, кажется, голова кругом. он ерзает, одурманенный вкусом кофе на языке, и просто повторяет пожалуйста пожалуйста пожалуйста. монстр внутри смеется, удовлетворенный, пока второе чудовище продолжает шептать глупости: дай, возьми, раздели на двоих, подними до своего уровня, помоги, заполнить пустоту собой, аккуратно монополизируй так, чтобы такой Мадлен – не пустой, наконец, желающий – желал только его. раз ты просишь. Эспрессо прячет покорную улыбку, словно даже не злую совсем, снова накрывая излишне сладкие на вкус мага губы. в конце-концов, для первого раза не так плохо. в конце-концов, он правда может помочь одному пустому небу.