Одно безумство на двоих

Николай Всеволодович слышал торопливые шаги за своей спиной. Злость поутихла, но не исчезла полностью. «Что ещё ему нужно от меня? Мало того, что я ударил его?» - думал Ставрогин, не сбавляя скорости. Но Верховенский быстро нагнал его и более уже не отставал. Он почти умолял помириться, говорил что-то про Лизавету Николаевну, про Шатова, но Николай Всеволодович намеренно не слушал. «К чёрту Лизу, к чёрту Шатова, и тебя к чёрту!» - хотело вырваться у него, но Ставрогин, как и всегда, умел сохранить хладнокровие, хотя бы внешнее. А Пётр Степанович всё не унимался. Он в очередной раз начинал повествовать о пятёрках, смуте, равенстве… Однако дальше всё пошло не так, как обычно: «…вы красавец… Я на вас часто сбоку, из угла гляжу… а я люблю идола! Вы мой идол!.. мне именно такого надо, как вы…» Подобного Николай Всеволодович от Верховенского ещё не слышал. «Как это понимать? Он всё же пьяный? Или помешанный? И почему его слова звучат как признание в любви?»- мысли закружились вихрем, перебивая друг друга. Но разом смолкли, стоило Петру Степановичу поцеловать руку Ставрогина. Холод прошел по его спине, но то место будто бы пылало огнём, и он в испуге вырвал руку. Они остановились. Верховенский продолжил свой монолог о великом деле социализма. Николай Всеволодович пошёл далее своей дорогой, пропуская мимо ушей его пламенные речи. Ставрогин уже совсем не знал, как ему отделаться от этого «Колумба без Америки», который вновь заговорил что-то о Марье Тимофеевне, о Лизе… - Не надо мне никакой Марьи Тимофеевны, и не приводите ко мне Лизавету Николаевну. Не хочу я Лизу, я вас хочу, - произнёс Николай Всеволодович, резко остановившись и глядя прямо в ответ на умолявший взгляд. Затем он схватил за волосы Петра Степановича и силой притянул к себе, хотя тот ни капли не сопротивлялся. Они жадно впились друг другу в губы, стоя посреди тёмной улицы по колена в грязи. Ставрогин наконец ощутил то чувство, которое так давно искал, совершая аморальные поступки, якшаясь с безнравственными людьми, становясь членом тайных обществ. Он низко пал и был рад тому. Ему хотелось заявить об этом во всеуслышание, чтобы его осуждали, презирали, плевали ему при встрече в лицо, а он наперекор всему был бы счастлив. Внутри разгоралась страсть, которую всё больше и больше с каждой секундой хотелось выплеснуть наружу. Верховенский тоже это чувствовал. Он вновь стал таким, каким его привыкли видеть все: дерзким, экспрессивным, жестоким. Идолы, смута, шигалевщина – всё ушло на второй план. Теперь он был не тем человеком, у которого отняли самую дорогую вещь, а тем, кто наконец её заполучил. «Он точно безумен. И я вместе с ним,» - мысленно заключил Николай Всеволодович. Ставрогин остановил поцелуй так же резко, как и начал. Он пошёл вперёд быстрее прежнего, а за ним, ни на шаг не отставая, почти бежал Верховенский. Его не надо звать за собой, он всё равно пойдёт, и Николай Всеволодович знал это. Спустя считаные минуты они оба влетели в комнату Ставрогина, и тот предусмотрительно закрыл дверь на ключ изнутри. Если бы кто-то мог видеть их сейчас, то подумал, что им немедля требуется что-то обсудить. Но в данной ситуации слова были излишни. Как и одежда, от которой они поспешили избавиться. Петр Степанович решил взять инициативу в свои руки и втянул Николая Всеволодовича в новый поцелуй, ещё более страстный, чем предыдущий. Но не успел он насладиться моментом, как оказался откинутым на кровать хозяина дома, и теперь лежал на ней в полностью обнажённом виде. Ставрогин стоял над ним, пожирая похотливым взглядом каждый миллиметр тела. Верховенский даже и не думал тушеваться, поэтому уверенно смотрел на него в ответ. Сгорая от нетерпения, Петр Степанович потянул Николая Всеволодовича на себя, и в следующий миг тот накрыл своим телом его. Если до этого обнажённые тела ощущали дискомфорт от прохлады в комнате, то сейчас им стало невыносимо жарко. Они снова слились в поцелуе, и Верховенский не выпускал Ставрогина из своих объятий, пока сполна не насытился моментом. После он оттолкнул в сторону Николая Всеволодовича, заставляя того лечь на спину на другой половине кровати, а сам занял положение сверху. Горячий язык Петра Степановича обжёг шею и нагло прошёлся по всей её длине. Он прикоснулся губами к нежной коже, после чего сжал её зубами. По телу Ставрогина прошла волна боли и наслаждения. Ему с трудом удалось подавить вскрик, и он издал лишь хриплый стон, который только прибавил Верховенскому уверенности в том, что он всё делает верно. Оставив лёгкий поцелуй на покрасневшем от укуса месте, он двинулся дальше. Спускаясь всё ниже и ниже, Петр Степанович уже стоял коленями на полу между ног Николая Всеволодовича. Тот приподнялся, опершись на руки, и выжидательно следил за тем, что будет далее. Верховенский не имел абсолютно никакого опыта, однако не раз представлял нечто подобное в своих самых мерзких фантазиях. Поэтому, дерзко ухмыляясь и глядя Ставрогину в глаза, он уверенно обхватил рукой его член и начал медленно двигать ей вверх-вниз. Новая волна удовольствия накрыла Николая Всеволодовича. Как бы он ни старался не показывать виду, но Петр Степанович слышал, как тот начал дышать чаще, и чувствовал, как член в руке стал твёрже. Это был знак, что пора переходить к более решительным действиям. Верховенский дотронулся кончиком языка до головки, сделал несколько кругов, облизывая, прикоснулся губами, словно целуя, а затем взял её в рот. Ставрогин более не видел никакого смысла сдерживать себя, он прикрыл глаза, откинул голову назад и положил одну руку на затылок Петра Степановича, зажимая его волосы между пальцами и помогая двигаться. Верховенский, в свою очередь, можно сказать, вошёл во вкус. Член Николая Всеволодовича уже практически во всю длину помещался во рту Петра Степановича, который в это время свободной рукой успевал доставлять удовольствие и себе. Он продолжал наращивать темп, доводя Ставрогина до истомы. И когда тот приближался к наивысшей точке удовольствия, Верховенский закончил своё дело рукой, не отводя взгляда от прекрасного лица своего идола. Николаю Всеволодовичу потребовалось немного времени, чтобы отдышаться. Затем он наклонился к Петру Степановичу, который так и стоял пред ним на коленях, и поцеловал его. Они целовались долго, страстно, а когда наконец прервались, Ставрогин прошептал: - Я всё ещё хочу вас, Пётр Степанович. Вас всего. После этих слов Николай Всеволодович затащил его на кровать и бесцеремонно, хотя и несколько заботливо, усадил себе на бёдра. Член медленно вошёл в Верховенского, заставляя вскрикнуть. Ощущение было абсолютно ново. Сначала было больно, и ему приходилось прикладывать усилия, чтобы скрыть это, ведь он не мог показаться слабым. Однако с каждым последующим толчком боль заменялась чувством, ранее неведомым, но оттого только более волнующим и приятным. Николай Всеволодович крепко держал Петра Степановича за ягодицы, поднимая и вновь усаживая на себя. Но, когда понял, что тот и сам прекрасно с этим справляется, переместил одну руку на горло Верховенского, расположив большой палец под его подбородком так, чтобы он не мог опустить голову и смотрел прямо на него. Петру Степановичу хотелось кричать от удовольствия, но он мог лишь сдавленно стонать, чем ещё более возбуждал Ставрогина. Ощущения обострялись с каждой секундой, проведённой в столь близком обществе друг друга. Оба имели большой опыт в интимной жизни, но ни один половой контакт не был и близко так же прекрасен, чувственен и страстен, как этот. То, о чём было бы даже стыдно просто подумать, происходило на самом деле. Верховенский был уже на пределе. Находясь на пике блаженства, он в последний раз резко опустился на бёдра Николая Всеволодовича, который в тот момент тоже уже не мог себя сдерживать. Они закончили практически одновременно. Пётр Степанович без сил повалился на постель. - До чего же мягкая у вас кровать, Ставрогин, пожалуй, я останусь здесь на ночь, - привычным надменно-ироническим тоном сказал он. - Коли вам так будет угодно, - почти безразлично ответил Николай Всеволодович и лёг рядом.