A little more conversation

Погода в последний январский день стояла премерзкая. Настолько, что невольно скривишься в презрительной гримасе, стоит только оказаться на улице. Ботинки за двадцать минут прогулки успели насквозь промокнуть и хлюпали по лужам с таким звуком, что уже не разберёшь, где воды больше — в обуви или в этих самых морях на дорогах. С деревьев градом сыпалась капель и вечно попадала на лицо, когда Бомгю шёл по скверу, отчего он, и без того напряжённый, ещё больше хмурился, ведь из-за занятых пакетами рук не мог даже нормально стереть со лба и щёк противную влагу. Вот такая вот вышла зима: декабрь — снежный, холодный, грозный, зато январь выдался до того слякотным и унылым, что даже самый ярый любитель серого промозглого неба стал бы воротить от улицы нос. Страшно подумать, каким ожидается февраль. Руки, несмотря на неприлично тёплую для зимы температуру, адски мёрзли, ведь спрятать их было никак, а перчатки Бомгю никогда не носил. Когда ручки пакетов надавили на ладонях до безобразия глубокие и болезненные вмятины, Бомгю водрузил всё на ближайшую скамейку и стал разминать пальцы. В таком темпе он доберётся до Ёнджуна не раньше, чем через двадцать минут, когда при обычных обстоятельствах хватало и десяти. Но так даже лучше: есть время собрать мысли в кучу. С начала их отношений прошёл уже месяц с хвостиком. Постепенно доверяясь друг другу, они стали гораздо ближе, хотя сперва полагалось, что после тех разговоров, которые им однажды довелось провести, дальше заходить уже некуда. Оказалось, было куда. Бомгю всё ещё не считал себя достойным счастливых отношений, хотя Ёнджун вполне успешно растворял это гадкое чувство в приятных словах, нежных поцелуях и откровенных прикосновениях. Он всеми силами пытался вдолбить в его бедную голову ощущение собственной важности, исключительности и ценности, и в это, вообще-то, потихоньку действительно верилось. Нужно было больше времени — как ему, так и самому Ёнджуну, который, очевидно, чувствовал себя похожим образом, — это понимали оба. Только рассказать парню о том, что произошло часом ранее, всё ещё было жутко боязно. Боязно, но преодолимо. Поэтому он пытался даже не задумываться о том, а нужно ли об этом говорить, и отдал все силы на то, чтобы из имеющихся формулировок выбрать самые подходящие. Когда Бомгю появился на пороге квартиры, Ёнджун впал в лёгкое замешательство, но истинного удивления не выказал. Скорее его смущал свой внешний вид: домашний халат на голое тело и мокрые после душа волосы. Он совсем не ждал парня в гости, но его неожиданным визитам никогда не противился — как обычно был только рад.       — Привет, — улыбнулся старший и запахнул халат понадёжнее.       — Привет. Прости, если не вовремя, — пролепетал Бомгю, поправляя взлохмаченные ветром волосы.              — Да брось. Давай я чай сделаю, — прозвучало вслед, и парень мигом спрятался на кухне. Поставил чайник, открыл принесённую Бомгю пачку овсяного печенья и неохотно поплёлся в спальню приводить себя в порядок. Пока его не было, младший всё пытался взять себя в руки, настроиться, обдумать всё получше, да ничего не получалось, как того и следовало ожидать. Он не переставал возвращаться к одной запретной идее: Ёнджуну об этом вообще можно было бы не рассказывать, ведь решение, как тогда полагалось, уже было принято. Однако обсудить это хотелось страшно. Так, что пальцы дрожали, а сердце как от адреналина скрежетало. Вдруг Ёнджун предложил бы какую-то альтернативу или хотя бы помог утвердиться в собственных клокочущих мыслях? Бомгю решил, что должен был дать себе вольность и выпустить всё с самого зарождения — пора наконец начинать действовать в соответствии со своими чувствами. Возвратившись уже в одежде, но с до сих пор мокрыми волосами, которые неустанно промакивались полотенцем, Ёнджун заварил чай и сел рядом. Явно был очень сонным, несмотря на принятие душа, но даже так слушал Бомгю очень внимательно, пока тот с натянутой улыбкой делился событиями прошедшей смены, желая начать издалека.       — Когда ты уже выписываешься? Без тебя работа становится реально работой, — простонал младший, осторожно касаясь чужого сломанного запястья в гипсе. — Болит? Ёнджун выставил перебинтованную ладонь вперёд и улыбнулся.       — Есть немного. Но уже лучше. Думаю, ещё пару недель посидеть придётся.              — Больше на катки не ходим, — заключил Бомгю и нахмурился, после делая глоток нового имбирного чая.        Старший на это рассмеялся и спросил:       — А куда тогда ходим?              — Никуда. Дома будем сидеть.              — Вот как? — спросил Ёнджун и подвинулся ближе, обволакивая пространство запахом геля для душа и чистой кожи. Его неповреждённая ладонь легла младшему на колено, поднялась чуть дальше и мягко сжала бедро. — И что же мы будем делать? — прошептал он парню уже в самые губы, с которых сорвался нервный смущённый смешок.              — Чай пить, конечно.              — Ах, чай, — посмеялся Ёнджун и с наигранной обидой отстранился. — Ну-ну. Бомгю и сам не смог сдержать улыбки и поспешил вернуть парня в свои объятия, однако тот решил повредничать: с надменным видом мягко отвёл от себя чужие руки и кивнул на чашку.       — Нет, ты пей-пей, хотел же, — сказал Ёнджун, но при взгляде на счастливую улыбку не удержался и таки подарил Бомгю поцелуй, а после взял его за руку. В такие моменты младший безропотно таял, сливался с воздухом и забывал обо всём на свете, обращая внимание только на человека перед собой. Странно было вспоминать, каким скрытным этот парень был поначалу. Опасался касаться, целовать, поднимать откровенные темы — сейчас же от этого сдержанного образа не осталось ни следа, и Бомгю каждый раз безмерно этому радовался. Он был прав, когда думал, что их отношения никогда не перестанут будоражить: пусть вместе они совсем недолго — лишь капля в море в сравнении с их жизнями, но он прекрасно понимал, что если тепло, зародившееся между ними в начале, не потеряло ни единой своей искорки, то так продолжится до самого конца. Пока Ёнджун будет мягко держать его руку и смотреть сияющими любовью глазами, а Бомгю — не раздумывая отвечать ему тем же. Но в голове на повестке дня висел совсем другой вопрос. Как бы ни хотелось отдаться моменту и насладиться друг другом, оставалась вещь, которую необходимо было обговорить.       — Знаешь, — начал младший, опустив взгляд, — вообще, я не просто так пришёл, — сказал он и взял в свободную руку телефон. Ёнджун заинтересованно следил, как тот вводит пин-код, что-то открывает и нервно поджимает губы, а затем вынуждает уставиться в экран, став при этом настолько поникшим, что неладное тут же закралось в подкорку. Перед старшим оказалось сообщение из мессенджера, и от его содержания спал последний намёк на спокойствие в этой комнате.       — И что? Что думаешь? — спросил Ёнджун, переведя взгляд на Бомгю. А тот совсем не знал, куда себя деть, и в этой неразберихе отчаянно упал лбом на свою ладонь.              — Не знаю… Я вообще не ожидал, что она будет мне что-то писать, а тут ещё и встретиться хочет…              — А ты хочешь?              — Да не знаю я… С одной стороны, это мама, она вроде никогда на меня особо не злилась… Но зачем это ей? О чём она хочет поговорить? В комнату вошла тишина. Каждый терзал себя бессмысленными рассуждениями, пытался влезть в чужую голову, но то не приносило никакого результата. Особенно для Ёнджуна, который маму Бомгю и не видел-то никогда. Когда тишина стала слишком сильно угнетать, младший со смешком сказал:       — И ладно бы она только со мной поговорить хотела — она же нас вместе видеть хочет! Зачем?              — Очевидно, поглядеть, кто сбил её сына с пути истинного, — отшутился старший и тут же смолк. Ситуация была совсем не для шуток, но никто не знал, как поступить, а душить себя молчанием было сродни пытке.        Бомгю, если подумать, не хотел об этом рассказывать по двум причинам: во-первых, так и полагал, что ситуация для обоих окажется непростой; а во-вторых он в принципе ехать никуда не собирался. А если не собирался, зачем было голову морочить? И, тем не менее, вот они уже вдвоём пыхтели над решением этой сложнейшей дилеммы, а чай тоскливо остыл почти нетронутым.       — Мне страшно, — признался Бомгю. — Никогда не думал, что буду так про маму говорить, но я не выдержу выслушивать о том, какое я разочарование, от неё. Ёнджун понимающе кивнул, потупив взгляд, и вернулся к Бомгю с надеждой:       — Но, может, она и не будет ничего такого говорить? Она у тебя добрая, кажется, разве нет?              — По крайней мере, добрее отца. Тот вообще тип неповторимый… Шутка вновь растворилась в безмолвии. Настенные часы вместо размеренного успокаивающего ритма стали дико капать на нервы.       — Я, наверное, не буду настаивать на поездке, как в прошлый раз, — сказал Ёнджун, ненадолго задумавшись. — Не думай, что крайним оказаться боюсь, но это ведь твоё решение.              — Но тебя же оно тоже касается! Я не могу решать за обоих, это же эгоизм чистой воды! — встрепенулся Бомгю, а затем добавил уже тише, словно мольбу: — Скажи мне, ты хочешь ехать, м?              — Нет, Бомгю, — отрезал Ёнджун и снова погладил чужое бедро, глядя парню в глаза. — Это ты скажи, а я тебя поддержу. Это твоя семья, и тебе решать, как будет правильно. Я последую за тобой, что бы ты ни выбрал. В тот день они много говорили на эту тему, оценивали возможные риски, последствия — приобретения и потери от встречи с настолько размытым подтекстом, и лишь к вечеру пришли к выводу, что попробовать наладить отношения всё-таки стоит. Дни продолжали бежать как вода в горном ручье — стремительно и шумно. Ёнджун всё ещё не мог выйти на работу, и Бомгю совсем поникал, выходя в смены то с Джимом, то с Лин, однако моментально оживал, когда выбирался со старшим на прогулки. За пару недель они успели обойти половину кафе в городе, облюбовав среди них пару особенно уютных мест, и как следует отлежаться дома. Часто — не расставаясь целыми сутками, ещё чаще — в откровенных объятиях друг друга. На такой шаг Бомгю решиться было сложно просто потому, что, боялся, восприимчивое сердце такого не выдержит, но желание росло с каждой встречей, и постепенно разговоры уходили в более интимное русло, поцелуи становились всё жарче, а прикосновения — требовательнее, пока в одну из ночей не вынудили оголиться друг перед другом как душой, так и телом. Тогда они всего лишь собирались пересмотреть любимый обоими токийский форсаж с парой банок пива и кучей снеков под боком. А закончилось всё неожиданным и очень настойчивым запахом солёной карамели, наполнившим комнату доверху, и сбитым тяжёлым дыханием на двоих. Засыпая тогда в тесных любимых объятиях, Бомгю никак не мог совладать с горящим сердцем и ужиться с осознанием, что в один момент между ними стёрлись все оставшиеся границы. Теперь же, обжигаясь от пламенных прикосновений кожа к коже, он понимал, что и этого ему мало до жути. Бомгю никогда прежде не задумывался, что мог быть настолько к кому-то жадным.       — Ты снова не здесь, — прошептал Ёнджун, покрывая поцелуями голое плечо и ключицы Бомгю, что уже лежал, измотанный, на спине и задумчиво глядел в потолок. Закрыв глаза, младший запустил ладонь в чужие чуть взмокшие волосы и вяло, но совершенно искренне улыбнулся.       — Прости, — сказал он и коснулся губами чужого лба. — Не могу не думать. А вдруг она тоже меня с грязью смешивать будет? Старший лёг Бомгю на плечо и стал водить пальцами по его груди, изредка доходя до живота, отчего желудок снова начинало приятно подкидывать.       — Мы уже говорили об этом, — сонно сказал Ёнджун, найдя руку младшего и переплетя их пальцы. — Если начнёт, мы встанем и уйдём. Пусть что хочет говорит, ты не слушай. Всё будет хорошо, не загоняй себя зря. И Бомгю правда хотел ему поверить. Почти даже смог, но все сомнения подчистую было не согнать. Единственным вариантом, к сожалению, оставалось только ждать, морально готовить себя к худшему и надеяться на лучшее. А день икс предстоял уже завтра, в середине февраля, когда синоптики обещали гражданам резкое потепление. И с самого утра землю действительно золотило солнце. Всё ещё холодное, зимнее, но и такого было достаточно, чтобы высушить последнюю влагу на дорогах. Давно не было таких дней — сухих и солнечных. Будто даже и никогда, как обычно думается при взгляде на вещи, от которых совсем успел отвыкнуть. С трудом разлепив глаза, Бомгю обнаружил себя лежащим на обнажённой горячей груди в привычных ему цепких, несмотря на сонную расслабленность, объятиях. Ёнджун всегда умудрялся крепко обнимать его, даже когда спал, и в таких мгновениях всегда хотелось остаться подольше. Невесомо щекотать подушечками пальцев старые шрамы на рёбрах, целовать взглядом алые отметины под ключицами, вспоминая, как оставлял их прошлой ночью самолично, и любоваться спокойным, красивым спящим лицом — такое утреннее умиротворение Бомгю отдал бы разве что взамен на гарантию, что завтра всё снова пойдёт по-новой. На часах стрелки лениво переползали полдень, а спать всё ещё хотелось так, словно неделю себя сонным голодом морил. Однако заснуть обратно, увы, так и не вышло, сколько бы он ни пытался, поэтому совсем нехотя на тело налезла тёплая толстовка, с пола отыскались домашние клетчатые штаны, и короткие тяжёлые шаги отмеряли, по ощущениям, километровое расстояние до кухни. Чайник парень не ставил: Ёнджун во сне был слишком чувствительным к шуму, поэтому вместо кофе пришлось обходиться апельсиновым соком. Бомгю никогда бы не подумал, что когда-нибудь в его вечно пустом холодильнике, где даже самое необходимое находилось не всегда, забьёт себе место подобный продукт. Бомгю вообще много чего себе даже вообразить раньше боялся: прибитые к стенам раскидистые растения, нарисованные Ёнджуном морские пейзажи, цветная посуда в шкафах, уютный сияющий тюль на окнах и банка витаминов на столе — наличие всего этого не укладывалось в голове даже при том, что в такой обстановке парень жил уже почти месяц. Кто бы мог подумать, что появление лишь одного человека способно навести порядок даже в безбожно затхлой и сырой квартире.       — Доброе утро, — прохрипел Ёнджун, бесшумно появившись на кухне. Протерев сонные глаза, он опустошил стакан воды, сел рядом и упал лицом на сложенные на столе руки. Бомгю, не думая, запустил пальцы в его волосы и стал не без личного удовольствия перебирать взъерошенные пряди.       — Доброе, — улыбнулся младший. — Кофе сделать? Ёнджун уныло угукнул, не меняя позу, и Бомгю поднялся поставить чайник. Старший по утрам довольно часто выглядел разбитым, и со временем это даже не вызывало недоумения — скорее умиление и желание хоть как-то позаботиться о бедном заспанном парне. Как можно столько спать и при этом никогда не высыпаться? Так младший, бывало, думал, а затем улыбался осознанию, что сам был абсолютно таким же. Когда Бомгю, сообразив обоим кофе, собрался сесть обратно, Ёнджун наконец принял человеческое положение и притянул его к себе, прижимаясь щекой к животу, а руки запуская под кофту. От холодных пальцев, настойчиво прижимавших его ближе, парень вздрогнул и стал неистово возмущаться, пытаясь вырваться, но быстро сдался, понимая, что Ёнджуну без футболки наверняка холоднее, чем ему сейчас.       — Слушай… — начал старший, не поднимая головы. — Ты в следующий раз буди меня тоже, ладно? Одиноко так просыпаться, — сказал он, а на лице Бомгю заиграла широкая улыбка.              — Ага, я как-то уже пытался, — прозвучало со смехом. — Джун-и, говорю, нам пончики привезли, просыпайся. А ты мне: «Успокойся и спи». Ёнджун хрипло рассмеялся и спросил:       — Это когда было?              — Недели две назад.              — Наверное, не выспался…              —Ты никогда не высыпаешься.              — А ты целовать меня начинай. Я подобрею и проснусь, — ответил Ёнджун и, приподняв край толстовки, легонько укусил парня за бок, отчего тот отпрыгнул как ошпаренный и едва сдержался, чтобы не завопить во весь голос. — Месть за одинокие пробуждения, — пояснил он и попытался притянуть Бомгю обратно. У кого-то утро начинается с кофе, а у кого-то — с ленивой драки на кухне. Остаток дня прошёл за напряжённым ожиданием вечера и любимым обоими лежанием на кровати. Иногда Бомгю думал, что одним солнечным зимним или весенним днём они так и срастутся с матрасом, настолько часто и подолгу кровать проминалась под их весом. Однако ближе к четырём часам настала пора собираться. Бомгю выбрал себе одежду ещё с вечера: свободный чёрный костюм, в котором он когда-то давно наведывался с Ёнджуном в клуб, и кремовую рубашку под низ. Старший долго причитал, что парень слишком нарядился для подобного вечера, но суть его возмущений заключалась только в одном: самому ему под стать надеть было нечего. Конечно, он мог бы выудить из шкафа первые попавшиеся рубашонку и брюки, но что-то его вечно смущало и не устраивало, постоянно казалось «чем-то не тем» и якобы совсем не подходило под образ его возлюбленного.       — Вон что-то чёрное лежит. Ещё одни брюки? — спросил Бомгю, устраиваясь рядом у комода и цепляя из ящика тёмную ткань. Лучше бы не цеплял. — Ой, — сказал он, развернув откровенного кроя кроп-топ с множеством ассиметричных вырезов.              — Давно я такое не носил, — хихикнул Ёнджун, рассматривая одежду в чужих руках, но внезапно его взгляд забегал от вещи к фигуре Бомгю и обратно. Атмосфера изменилась молниеносно. Она лёгким пламенным дыханием щекотала кожу, забивалась в мысли пьянящей дымкой и вытесняла воздух из лёгких. Намерения старшего сквозь подозрительную молчаливость читались предельно ясно. То, как он обводил взглядом чужие руки, скользил едва зародившимися в нём искрами по высоко вздымающейся при дыхании груди — заставляло поддаться порыву и ответить на неожиданно затеянную Ёнджуном игру. Ничего не говоря, Бомгю начал медленно расстёгивать свою рубашку. Лёгкая ткань аккуратно упорхнула с его плеч и как влитая расположилась на спинке стула. От младшего не могло скрыться, насколько внимательно Ёнджун следил за его плавными нерасторопными движениями, как нервно он поджимал губы и изучал пытливым взглядом каждый участок его открытой кожи, в мыслях, очевидно, уже с жадностью касаясь её пальцами. Развернувшись к старшему лицом, Бомгю лишь на секунду позволил себе встретиться с этими сияющими глазами. Понимать, что тобой любуются, — а Ёнджун, хотелось верить, именно это и делал, — оказалось приятно до дрожи. Когда ткань непривычно тесно обтянула грудь, волнение внутри разыгралась пуще прежнего.       — Красиво, — сказал Ёнджун, завороженно и едва ощутимо проводя пальцами от чужого запястья к плечу. — Не думал, что буду радоваться, что оставил его. — Ладонь проворно забралась под топ на рёбрах, заставив младшего вздрогнуть от щекотки.              — Но я ведь всегда красивый, разве нет? Чему тут удивляться? — спросил Бомгю, с вызовом глядя в чужие глаза, где уже давно пылали крохотные искорки желания.              — Всегда, — голос его стал куда тише. — Но ты понимаешь, о чём я, — продолжил он и прильнул губами к нежной шее.              — Понимаю, — промямлил Бомгю, сжав чужую талию под футболкой. «Это уже невозможно», — подумал он, когда и сам не хотел останавливаться.       — Нужно собираться. Давай отложим немного? — прозвучало слишком вяло и неуверенно. Ёнджун поднялся поцелуями к чужому уху и аккуратно прикусил мочку.       — Что именно? — спросил он, и младший, давясь собственным дыханием, растерялся.              — Не заставляй меня говорить об этом вслух. Ёнджун немного отпрянул и взглянул на него в упор.       — Стесняешься? — удивился он и расплылся в улыбке.              — Я-я, — запереживал Бомгю. — Ой, отстань, а! — рассмеялся он после и попытался вырваться шутя. Ёнджун на это весело хихикнул, отстраняясь, а Бомгю хлопнул себя по щекам, пытаясь холодом пальцев согнать нахлынувшую краску.              — Ладно, не куксись, я понял, — улыбнулся старший и потрепал парня по волосам. Со временем одежды из ящиков доставалось всё больше, и Бомгю едва мог вынудить себя посмотреть, во что превращается комната: вещи были разбросаны по комоду, кровати, полу, а среди всего этого — грустный Ёнджун, обиженно сложивший руки на коленках. Миллион раз было заверено, что прекрасно он будет выглядеть, даже если юбку напялит, но тот такие уговоры и слушать не хотел, говоря, что хочет произвести наилучшее впечатление, а парень в юбке вряд ли способен добиться желаемого расположения. А часы уже неумолимо стремились к шести.

***

      — Точно нормально? — в сотый раз задавал Ёнджун один и тот же вопрос, отряхивая несуществующие пылинки с белой хлопковой рубашки и чёрных классических брюк. — Как из офиса вылез.              — Зато мама примет тебя за серьёзного человека, — пожал Бомгю плечами и отпил воды из высокого гранёного стакана. Ресторанчик, который они выбрали на вечер, был из числа запримеченных в последний месяц как наиболее уютный. Множество свечей с танцующими огоньками, приятная живая музыка, небольшой зал с маленькими круглыми столиками — идеальная атмосфера тепла и отдыха после тяжёлых рабочих будней.       — Звучишь так, будто на самом деле я вообще не такой, — пробурчал старший, измываясь над несчастной салфеткой.              — Слушай, ты больше меня волнуешься. Должно быть наоборот, — сказал Бомгю и натянул улыбку пошире. Его ладонь давно уже поглаживала чужое предплечье в попытке успокоить и себя в том числе, но всё было тщетно. Когда знакомая женская фигура оказалась у стола, оба замерли, не сразу сообразив, что нужно делать. Только спустя несколько секунд Бомгю пришёл в себя и поспешил поухаживать за матерью, а Ёнджун, осознав, кто перед ним находится, неловко вскочил с места. Представившись, последний попытался улыбнуться подобно женщине, что смотрела на него во все глаза с неожиданно нежным выражением, но из-за волнения улыбка больше напоминала натянутую кривую ухмылку раненого вояки, увидавшего тлеющий луч надежды. Атмосфера за столом вмиг сгустилась. Женщина поглядывала из-под прикрытых ресниц на обоих парней, что моментально стушевались в её присутствии, и размешивала сахар в зелёном чае. Музыканты потихоньку разогревались и играли более живо, что совсем не гармонировало с настроением людей, которым, казалось, ну совсем нечего друг с другом обсуждать. Однако тема всё же нашлась.       — И всё-таки ты не врал, когда говорил, что при взгляде на него можно слюнями подавиться, — произнесла мама с улыбкой, сопровождая слова тем же назойливым звуком цоканья чайной ложки о стенки чашечки. — Ужасно красивый, — дополнила она, а Бомгю вновь застыл, краснея. Не думал он, что эта мелочь может однажды всплыть.        Ёнджун молчал, казалось, боясь лишнее слово вставить, и только вопросительно смотрел на Бомгю, на лице которого расплывалась виноватая полуулыбка.       — Я сказал так невесте брата, когда о тебе рассказывал… — признался он, пряча взгляд в похолодевших пальцах.              — Ты обо мне рассказывал?              — Причём очень неожиданно. Я тогда так удивилась! — рассмеялась мама, наконец отложив злосчастную ложку на блюдце. — Парень у него есть, говорит, во дела…              — Ты об этом хочешь говорить? — спросил Бомгю, устремив на женщину суровый взгляд. Та даже бровью не повела.              — В том числе. Но, на самом деле… Не могу сказать, что я хотела говорить о чём-то конкретном. Просто мы столько лет не проводили с тобой время. Создалось впечатление, что даже музыканты смолкли именно в этот странный момент, хотя на самом деле ушли на перерыв ещё несколькими минутами ранее — заметилось это поздновато. По залу разносились лишь бряканья и звяканья столовых приборов о посуду, шаги официантов, шнырявших меж столиков, и надоедливое шарканье входной двери о давно требующий отладки затёртый паркет. Подозвав одного из сотрудников, женщина наскоро сделала скромный заказ на тарелку супа с креветками и порцию шоколадного пудинга и уставилась на каждого из парней по очереди. Те смотрели на неё в ответ, молча ожидая объяснений, но их не последовало.       — У нас наконец-то дорогу делать начали, — сказала она и сделала глоток чая. — Не прошло и года, хочется сказать, так совру. Сколько уже по щебёнке ходим? Бомгю не ответил.       — Ты нормально уехал перед Новым годом? Папа говорил, утром тогда снова снег пошёл…              — О чём ты вообще говоришь, мам? — не сумел сдержаться парень. — Какая дорога, какой снег? Женщина тут же замолчала и поникла, не находясь с ответом. Было видно, насколько ей самой сложившаяся ситуация неприятна — даже противна. Но она держалась стойко. Только Бомгю и Ёнджун в этой троице продолжали чувствовать себя как на арене цирка.       — Прости меня, Бомгю, — вдруг сказала она, и слова эти лезвием резанули уши. — Правда, извини. Я совсем упустила момент, когда должна была быть тебе мамой. Суп принесли быстро. Вместе с ним оставшимся подали по стейку и овощному салату. Только никому из собравшихся ни куска в горло не лезло. Всё нутро заполнила глухая пустота.       — Вот те на… — едко усмехнулся Бомгю. — Ладно. И что же, по-твоему, сейчас со мной не так?              — Ты о чём?              — Ну на что это повлияло? К чему ты это говоришь? Хочешь сказать, что я свернул не туда из-за того, что ты недостаточно меня воспитывала? Мама кивнула, потупив взгляд, и стала стыдливо водить ложкой в тарелке, гоняя в наваристом бульоне крупных мясистых креветок. В полном недоумении Бомгю взглянул на потерянного и помрачневшего Ёнджуна, и тот безмолвно кивнул ему в сторону двери. И уйти, ничего не сказав, действительно очень хотелось.       — То, что я не той ориентации, к которой ты привыкла, не делает из меня урода. И на это никто не влиял, и воспитание твоё здесь не причём.              — Я знаю, поэтому и позвала вас обоих и имею в виду не это, — серьёзно парировала она и посмотрела на сына в упор. — Конечно, всего этого мне до конца не понять. Да и печально, что детей у вас быть не может. Но принять это я способна, ты не беспокойся. Я прошу у тебя прощения за то, что не дала тебе как мать достаточно. Как семья, как близкий человек. Я вижу, что это оставило на тебе отпечаток, хотя раньше совершенно об этом не думала. Бомгю опустил голову, тяжело вздохнул и принялся резать стейк. Как и ожидалось, тот весь сочился и таял от прикосновений ножа; пробирался в лёгкие пряным, на редкость дразнящим ароматом свежего жареного мяса и как живой безмолвно соблазнял: «Съешь меня, съешь!», однако есть по-прежнему не хотелось ни капли, и Бомгю не останавливался, тянул время, разрезая не слишком большой ломоть на бессмысленно маленькие кусочки.       — Я не знаю, почему так вышло, — продолжала мама. — Я всегда считала, что детей нужно приучать к ответственности и самостоятельности, но совсем не заметила, когда ты стал ото всех закрываться.              — В тот момент, когда ты сбагрила меня на отца и предпочла заниматься братом. Предполагая, что держать эмоции под контролем окажется относительно простой задачей, Бомгю не думал, что поймает взглядом собственные дрожащие пальцы, которым уже едва было под силу правильно держать приборы. Бомгю не думал, что в какой-то момент в нём найдётся столько невысказанных слов и обид. Не думал, что в этот зимний вечер вдруг снова окажется маленьким беззащитным ребёнком.       — Сбагрила на человека, который ни в зуб ногой о том, что такое любовь и забота, — продолжил парень и сам себе усмехнулся.              — Не говори о нём так.              — Да с чего бы?! — воскликнул он и тут же сбавил обороты, когда справа заботливым тихим голосом прозвучало собственное имя, а чужие пальцы мягко сжались на бедре. — Ты не могла не знать, какой он и как ко мне относится. И всё равно же ни разу ничего с этим не сделала! — сказал Бомгю и поднял влажный взгляд к потолку, накрыв своей ладонью чужую. — Ни разу ничего не сказала, когда он унижал меня и выставлял неблагодарным, злобным и бездарным идиотом. Ни разу, — дополнил он так глухо и сдавленно, что сам не был уверен, услышали ли его. — Так чего ты хочешь от меня сейчас? Я живу так, как мне нравится, и с кем мне нравится. Зачем мне вы? Высказав накипевшее, Бомгю совсем не ощутил никакого облегчения. Напротив: грудную клетку сдавило как под тяжеленной бетонной плитой, воздух из лёгких плотным комом рванул к самому горлу и перехватил дыхание напрочь; в этот миг парень готов был чуть ли ни на стену лезть, только бы спастись от боли, что издевалась над ним за этим несчастным столом. Она кромсала его на части, давила и словно игралась, подковыривая, цепляя каждое сокрытое глубоко внутри чувство, которое он боялся трогать самостоятельно. От этого ужаса хотелось сбежать, спрятаться в любимом доме, где его никогда и ни за что не поджидала бы тревога. Если бы рядом не было Ёнджуна, так успокаивающе гладящего кожу его рук, у Бомгю, он был абсолютно уверен, и до нынешней точки добраться бы не вышло.       — Вы с ним похожи, вот он и ругался. Пытался не дать тебе стать таким, как он, — виновато сказала мама, от нервов скручивая салфетку непослушными пальцами. Под её глазами на свету деликатно сияли слёзы.              — Это что-то меняет? — спросил Ёнджун, когда понял, что сам Бомгю ответить не в состоянии. Женщина метнулась взглядом стыдливо и внимательно, явно воспринимая его как равного собеседника. — Вы ведь видели, что это делает Вашему сыну плохо. И вообще, я не понимаю: это ли причина, по которой стоило выбирать кого-то одного из детей?       — Я не выбирала, так получилось. Но ты прав, это всё ужасно нелепо… — сказала она и накрыла лицо руками. — По правде говоря, Бомгю в детстве был очень шумным, эмоциональным и открытым ребёнком. Я считала, что, проводя больше времени с более сдержанным и серьёзным отцом, он и в себе возведёт этот стержень. Но я не могу сказать, как получилось, что всё обернулось таким ужасным образом.              — Чего ты хочешь от меня сейчас? — сиплым голосом спросил Бомгю и шмыгнул носом.              — Хочу быть тебе матерью. Я никогда не любила тебя меньше брата, и сейчас люблю безумно. Ты же мой сын, и я не настолько чокнутая, чтобы об этом забыть. Я не знаю, о чём думал папа, когда говорил тебе те ужасные слова, но и он тебя любит. Как раз даже сильнее, чем кого-либо в принципе. Он жёсткий человек, ему нужно больше времени. Для него это личный шок, как ты теперь можешь понять… — проговорила она быстро и нервно, будто спешила наконец прорыть скважину, из которой только-только показалась пара мелких капель закупоренного ручья. Взяв сына за руку, она продолжила: — Я так виновата перед тобой, ты не заслужил такую плохую семью, прости. Я очень счастлива, что ты смог перешагнуть через это и живёшь так, как тебе самому хочется. Прости, что заставила тебя проходить это в одиночку и поняла всё в такой ужасный момент. Ком в горле стал невыносимым, внутренности стянуло так сильно, что страшно было сделать вдох. Под тяжёлым пластом волнения начинало подташнивать. Горечь и страх не позволяли думать. За прошедшие в молчании секунды Бомгю в сотый раз прокручивал слова, звучавшие будто из соседнего, далёкого и пугающе чужого мира, а пальцы невольно сжали ёнджунову ладонь до боли. Некуда было спрятаться, нечем оградиться, как не находилось и сил дать вразумительный ответ. Бывало Бомгю думал, что из всей семьи всегда любил только маму — за её редкую ласку, сопереживающий взгляд и звонкий смех, создающий в доме ощущение беспрестанно искомого тепла. Но выяснилось, что даже для неё у него нашлись пара колких слов и чёртова туча глупых детских обид. Слишком детских и чересчур раздутых. Чем дольше Бомгю в этом варился, тем более пугающим становилось ощущение, что все эти обиды он сам себе и придумал в попытке оправдать скверный характер. Не дала она достаточно любви — будто так уж эта любовь была нужна! Неужто без неё человек жить не может? Бомгю с этим справился, нашёл того, кто эту любовь даёт, так почему этот омерзительный привкус никак не уходит?       — Бомгю, — позвал его Ёнджун, выдёргивая из размышлений. — Начинаешь много думать, — прошептал он, а у младшего вмиг пересохло в горле как от тяжёлого спёртого воздуха.        Ничего не говоря, он подорвался с места и спокойным — насколько это было возможно — шагом направился в туалет. Ёнджун прав: он начинал надумывать. Мысли эти доводили до одури, яркими вспышками крутили перед глазами воспоминания и давили на виски фантомной ненавистью к родителям, к миру, к себе — за то, что оказался в итоге так безбожно слаб. Есть ли в этом его вина? Бомгю не знал и совсем в происходящем запутался. В голове начинал твориться полный хаос, и умывание холодной водой ни на йоту его не умаляло.       — Ты как? — донёсся со стороны знакомый голос, а рука опустилась ему на плечо.        С лица продолжала стекать вода, требуя стереть её хоть чем-нибудь, а Бомгю всё стоял, оперевшись на раковину, и молчал, пытаясь вернуться к мыслям, из которых Ёнджун выбил его своим неожиданным появлением. Всё было тщетно — безмолвные речи вспыхивали в голове зыбкими и воздушными, как карточный домик. Всё вокруг замерло, застыло, стало казаться до того картонным и плоским — точно нереальным, — что становилось по-настоящему страшно. Спохватился парень, только когда капли стали неприятно щекотать шею, и поспешил к органайзеру с бумажными полотенцами. Приложив одно к глазам, он так и остался стоять у стены, бесшумно пропитывая бумагу неконтролируемым потоком слёз.       — Иди сюда, — сказал Ёнджун и стремительно заключил младшего в объятия.        Ни говоря ни слова, он ждал, пока парень успокоится, и позволял себе только аккуратно гладить его спину, прижиматься губами к плечу и самоотверженно отдавать идеально выглаженную рубашку во власть чужих рук, сжимающих ткань в кулаках до побеления костяшек. Малость придя в себя, Бомгю не мог не всхлипывать, засыпая Ёнджуна лавиной вопросов. Эмоции всё ещё бурлили, боль подминала под себя самые элементарные мыслительные потуги, но кое-как этот поток умудрился старшего достичь, и тот, промакивая остатки слёз с чужого лица, не скупился на внимание и сочувствие, старался поддержать изо всех сил парня, что так отчаянно в этом нуждался.       — А сам ты чего хочешь? Если не продумывать каждую мелочь, а быстро ответить, — спросил Ёнджун, когда Бомгю задал свой главный вопрос. — Ты ведь и сам наверняка всё знаешь, я могу только высказать мнение.              — Выскажи.       — Я не вижу в ней того, от чего следовало бы бежать. И мне кажется, что решиться для неё на извинения — это уже победа над собой, а такое дорогого стоит. А как с этим поступать, решать уже всё-таки тебе.        Переведя дыхание, Бомгю в последний раз вытер слёзы и закрыл глаза. Ёнджун вновь привлёк его к себе и ничего не говорил, давая собраться, и все мысли невольно отнесли младшего именно к нему — к человеку, что обещано был рядом. Его тепло успело стать родным настолько, что Бомгю укоренился в необычной мысли: чтобы оказаться дома, вовсе не обязательно было куда-то ходить. В комнату время от времени заходили другие посетители. Кто-то не обращал на них никакого внимания, кто-то выбегал в зал с такими глазами, точно лицезрели древний разложившийся труп, но обоим было наплевать на каждого случайного зрителя. В это время всё вокруг поблекло, как ненужные декорации во сне, и реальность ощущалась лишь в пределах бережных рук и окутавшей тело заботе.       — Спасибо, что пошёл со мной, — прошептал Бомгю и прижался губами к изгибу шеи.        Ответом послужили ещё более крепкие секундные объятия и осторожный поцелуй в лоб. Настало время возвращаться. Мама по-прежнему сидела за столом и с уставшим, равнодушным видом болтала ложкой в остывшем супе. Глядя на неё, Бомгю стало ужасно стыдно, но этот стыд он поспешил перечеркнуть пониманием, что настоящая вина в происходящем всё-таки лежит исключительно на ней самой, а потому вскоре от неприятного остались лишь грусть и простое человеческое сожаление. Когда парни подошли к столу, она живо взметнула глаза и молча смотрела на сына, то открывая рот, то закрывая, точно хотела что-то сказать, но боялась. Выйти из своей внутренней дилеммы было для Бомгю едва возможной задачей. Необходимо и гордость переступить, и обиду отпустить — оба шага немыслимо сложные, однако ещё сложнее оказалось элементарно принять, что кто-то действительно извинялся перед ним, и это отнюдь не было неправильно. Отпив воды, парень перевёл дыхание и привычно переплёл их с Ёнджуном пальцы у себя на коленях, а затем поднял взгляд и заставил себя говорить.       — Значит, ты хотела познакомиться с моим парнем? — спросил Бомгю и вытянул губы в подобие улыбки. Женщина на миг остолбенела, осмысливая вопрос, а затем улыбнулась так легко и счастливо, будто смогла наконец выдохнуть. Найдя руку сына, она закрыла глаза и закивала.       — Да, — сказала она, не удержав в уголках глаз пару слёз. — Может, расскажите, как познакомились?        И Бомгю рассказал. Неподробно, но доходчиво поделился, как в середине осени парень с розовыми волосами, пирсингом и кучей украшений умудрился зацепить его, просто читая психологический ужастик на полу своей кухни; после этого оба искренне посмеялись с шутки, что Ёнджун увёл парня у собственной сестры.        С тех пор разговор никогда не возвращался к проблемам. Они говорили о работе, о жизни; мама вспоминала, как глупо познакомилась с будущим мужем, торгуя молочкой в захудалом киоске, а отец, пьяный, сравнивал её бледную кожу с самым свежим молоком из их ассортимента. Музыка расплывалась по залу, лица посетителей оживали, и Бомгю стало казаться, будто в какой-то момент он и сам проснулся, взбодрился и стал частью всего этого светлого наполненного места. Никаких глубоких размышлений, никаких тягостных чувств — только добрые улыбки, родные голоса и приятные разговоры по душам.       — Спасибо за вечер, сынок, — сказала мама уже на улице, обнимая Бомгю на прощание. — Знай, что я люблю тебя, ладно? Я попробую поговорить с папой. Может, побыстрее очухается.              — Я тоже тебя люблю, мам, — выдавил он, с трудом себя пересилив. Такие слова бывает тяжело сказать даже самым открытым и честным людям. Что уж говорить о Бомгю? Отстранившись, она с неловкой улыбкой метнула взгляд в Ёнджуна. Тот молча мялся неподалёку, наблюдая за умилительной картиной, и очень растерялся, когда женщина уверенно сделала шаг и наскоро повисла на его шее. Бомгю в стороне удивился не меньше, но не мог скрыть своей радости. Мама не отвергла его, приняла и даже захотела обнять — не это ли лучший исход? Кроме того, смотря на ситуацию со стороны Ёнджуна, Бомгю уже не просто радовался, а пребывал в трогательном восторге. Ведь выходит, что даже на чуть-чуть, даже если не так очевидно, но и он смог подарить старшему хотя бы малую частичку семьи. Они долго не отпускали друг друга, не меньше минуты тихо о чём-то бурча, и младший отметил себе обязательным пунктом расспросить парня об этом разговоре позже. Усадив маму в такси, парни и сами отправились к Бомгю домой. Они вообще почти каждый день ночевали вместе, поочерёдно меняя квартиры, однако безоговорочно уважали право каждого на одиночество. Бомгю оно было не нужно — такой он человек, что радовался компании любимого сутки напролёт. Ёнджун радовался тоже, но время с собой ему было необходимо не меньше, о чём он не так давно весьма тактично и опасливо попросил. Младший сперва затаил лёгкую обиду: как так — если любишь, значит и отпускать не хочешь! Однако личное время и отношения друг друга только дополняют, и с этой истиной пришлось свыкнуться, а затем и на себе прочувствовать все её прелести. Выпив достаточно вина в ресторане, Бомгю сразу же обмяк на новом кухонном стуле со спинкой и с глуповатой улыбкой наблюдал за Ёнджуном, что маялся у стола, не зная, с чего начать: открыть новую бутылку полусладкого или заняться нарезкой сыра и фруктов. Выбрал второе, приговаривая, что вино нужно пить сразу после открытия, поэтому нерасторопно повернулся за ножом, разделочной доской и парой тарелок под закуски. Тусклый тёплый свет ласково оглаживал черты его лица и игрался с волосами, на которых от укладки из-за ветра осталось одно только название. Кое-где, на фоне светильника, воздух полнился редкими золотыми пылинками, и в полной тишине комнаты, нарушаемой лишь приглушённым стуком лезвия о деревянную доску, Бомгю казалось, можно было даже расслышать звучание их изящных, плавучих движений.       — Я включу музыку? — спросил младший и поднялся к проигрывателю на подоконнике, какое-то время назад привезённому с барахолки.        Оба парня любили кассеты: было в них что-то старинное и притягательное; поставишь одну, да ещё с какой-нибудь легендарной песней, и сразу попадаешь если не в старые добрые, так хотя бы в фильм по ним. Такое Ёнджун с Бомгю любили безумно, что и стало причиной захламления квартиры всякой несовременной дребеденью: коробками с кассетами, раритетной пепельницей, двумя приставками с детскими играми (купленными смеха ради) и прочей бесполезной мелочью. Получив в ответ кивок, Бомгю поставил «Where is my mind» от Pixies и услышал недовольный стон со стороны.       — Чего так печально? — спросил Ёнджун, вызывая горьким выражением приступ довольно вялого смеха. — У нас же праздник, разве нет?              — Люблю эту песню просто, — ответил Бомгю и приклеился к его спине, обвивая тело руками. Старший на это только хмыкнул и продолжил терзать несчастный кусок сыра. Где-где, а в нарезке чего-либо он, на удивление, способностями не выделялся. Однако у расплывшегося Бомгю сейчас едва ли получилось бы лучше, поэтому он предпочёл благодарно помалкивать. Сквозь ткань рубашки глухо билось чужое сердце, и младший отчего-то вдруг унёсся мыслями в очень неожиданное русло. В его руках сейчас Ёнджун — настоящий, живой. В этом теле бьются чувства, кровь перегоняет по нему ощущения, доносит их до каждой клеточки, до каждого сантиметра его кожи. Ёнджун живой и горячий, в нём сосредоточены племенная страсть, жгучая пылкость, пьянящая красота — и всё это досталось Бомгю добровольно. Этим он владел и в каждый момент осознания разражался небывалым ликованием: такие невообразимые вещи действительно доверены лишь ему одному, ни на кого более не деля. Наобнимавшись, младший снова сел на стул и не мог заставить себя отвести глаза. Тонкими пальцами Ёнджун уже выкладывал на тарелки сыр и фрукты, с наверняка неосознанной строгостью во взгляде цеплял оставшиеся на столе принадлежности, задумчиво суетился между раковиной и столом за уборкой.       — Ты такой красивый, — сказал Бомгю, установив зрительный контакт. Ёнджун задержался на нём, и на его лице застряла смущённая снисходительная улыбка.       — Смотри слюнями не подавись, — ответил он, уже второй раз за последний час вспоминая о мамином рассказе, на что Бомгю недовольно нахмурил брови, но быстро остыл. Младший ведь говорил совершенно искренне, а тому лишь бы шутку вбросить!              — Я серьёзно. Красивее тебя не видел никого.              — В зеркало посмотри, — покосившись на парня, сказал Ёнджун и разлил вино по бокалам. Когда он сел рядом, Бомгю закинул ноги ему на колени и улыбнулся, окончательно расслабившись. «Хороший вечер» — подумал он и сделал пару глотков. Какое-то время они молчали, позволяя музыке литься сквозь их тела; болтали о делах насущных, вспоминали любимые фильмы; выбирали, что посмотреть в следующий выходной или куда выбраться на очередное свидание. Под конец младший, как и задумывал, попытался выяснить, о чём же они с мамой говорили, но парень лишь отнекивался и загадочно уводил взгляд — вопрос по-прежнему оставался открытым.       — И всё-таки, — начал Бомгю тему, что занимала большую часть его мыслей после приезда домой. — Может, я правда не виноват в том, каким стал? И знаешь… Я тут думал, думал и что-то уже так и не придумал, каким именно стал-то… Ну, раньше я злился по пустякам, мне было всё равно на всё, по сути. Любил безе, пить пиво, гитару… Встречался с твоей сестрой, ездил к родителям за порцией нравоучений. Жил в голой квартире, в конце концов, и был будто… будто…              — Неживой?              — Да, просто существовал. По крайней мере, так мне кажется теперь. Может, это всё неосознанно на меня давило, вот я и злился?              — Может и так, — ответил Ёнджун, водя пальцем по краешку бокала.              — А теперь… А что теперь? Квартира хорошая, с мамой помирился. Всё, о чём я беспокоюсь — это ты. Только безе всё так же люблю. И пиво. И гитару.              — Осталось только себя полюбить.              — Да, и я ведь иду к этому, тебе не кажется?              — Кажется, конечно, — сказал Ёнджун и стал играть с чужими пальцами. — Я вижу, как ты стараешься, и у тебя получается. Ты большой молодец, Бомгю… — сказал он с такой интонацией, будто хотел ещё что-то добавить, но не решился.              — …но? Ёнджун приглушённо рассмеялся, склонив голову на бок, и уставился на сплетённые с младшим пальцы. Подвыпивший Бомгю не думал даже пытаться запустить мыслительные процессы, чтобы предугадать ответ. Но он бы и не смог, ведь то, о чём сказал Ёнджун, было для него за гранью ожиданий.       — Но, — повторил тот и смущённо прикусил губу в улыбке, — я хотел сказать, что до того, как люблю тебя я, всё равно ещё топать и топать.        Бомгю замер. Ему не причудилось?       — Но подумал, что это может звучать как-то неправильно, — донеслось вдогонку, чего младший уже не слышал: все его мысли захватило одно единственное громкое слово.        Задумавшись, он даже не заметил, как Ёнджун его позвал и кинул ещё пару реплик вслед.       — Любишь? — просипел Бомгю, пристально уставившись на парня.              — Люблю, — ответил он, слегка замешкавшись в смущении.              — Прям чтобы… прям любишь? — не унимался младший, вызывая новую волну тихого смеха.              — Почему тебя это так удивляет? Разве может быть иначе? Бомгю и сам неловко рассмеялся и потупил взгляд, когда ладонь старшего легла на его щёку. Прижавшись к ней ближе и взяв в свою, он закрыл глаза и широко улыбнулся.       — Чувствовать и слышать… так отличается.        Ёнджун наклонился и прижался ко лбу Бомгю губами, после чего коротко отстранился и прошептал:       — Я люблю тебя, Бомгю. Постараюсь говорить об этом чаще.              — Я тоже так тебя люблю, — ответил Бомгю, не задумываясь, и коснулся любимых губ в уверенном и чувственном поцелуе. Грустные песни на кассете сменяли друг друга, наполняя комнату негромкими волнами до боли знакомых, но в момент далёких чувств; вино отдавало свой аромат пропитавшемуся теплом воздуху, а за окном едва слышно накрапывал мелкий февральский дождик — такой, что обыденно приходит под конец зимы с первой оттепелью.       — И всё-таки что-то не то в этой музыке. Настроение неподходящее, — сказал Ёнджун, прикуривая сигарету у открытого окна.        Порхающие за его спиной занавески застилали комнату полупрозрачной вуалью, а ветер целовал взлохмаченные пряди чёрных волос.              — Давай другую поставлю, — улыбнулся Бомгю и затянулся чужой сигаретой. Но достать кассету ему не дали: Ёнджун перехватил его руку и покачал головой.              — Лучше на гитаре мне поиграй. Столько обещаешь, а я так ни разу и не услышал.              — Что ж, тогда надеюсь, ты не врал, когда говорил, что тебе нравятся Pink Floyd, — сказал Бомгю и радостно направился в комнату. Шаги его таяли, расплываясь в темноте, вино играло на щеках ощутимым румянцем, а последние отзвуки «Send me an angel» ласково касались ушей. И только сейчас, на подходе к ночи, в тёмном уголке своей крохотной квартиры в поисках любимого инструмента Бомгю впервые принял мысль, что жизнь его, вообще-то, удалась.