Талион

«Даже если убийца в тебя не попал, Эта случайность и есть бог.» (с)       Он пришёл за час до рассвета. В час, когда вместо неба над головой расплывалась серая грязная муть, а первые лучи, робко касающиеся её где-то вдали, напоминали далекие отблески взрывов.       Человек шёл чётким ровным шагом, несмотря на то, что шёл он довольно давно и должен был устать, а под ногами была не ровная утоптанная дорога, а ненадёжный свежий лёд, коварно скрытый снегом и предательски скользкий. Но вот под его тихим шагом всё-таки хрустнула упавшая ветвь, заглушив сухое потрескивание костра, и внимание сторожившего в этот час Огаты устремилось к приближающемуся незнакомцу.       Огата не спал в ранний час – сторожил покой троих людей. Вымотанный Сугимото продержался полночи, а потом Асирпа уговорила его разрешить себе отдохнуть. Давно согласный Шираиши сразу рухнул на землю и теперь доверчиво жался к Сугимото, схватив в смертельные объятия его руку. Огата посмотрел на них, коротко выдохнул через нос и дёрнул углом рта, но тут же сместил внимание на незнакомого человека. Ему было привычно и близко это время суток. Сумрак мягко касался глаз, тени и контуры обычно становились ярче, чётче. Но не на этот раз. Небо словно размазалось до самой земли и за глазами уже начинала вонзать тупую иглу боль. Словно кто-то пытался выколоть их изнутри.       Огата сморгнул и на миг всё открылось в идеальной ясности, а потом снова заявила свои права мутная серость.       Незнакомец был одет в военную форму. Звезда на фуражке. Японскую. Даже в неясном свете ярко-красные, заметные лампасы. Пехота. Отличительных знаков не было. Совсем. Ни полос, ни шнуров. Лычки на плечах словно насмешливо хвастались идеальным красным. Чистым. Незапятнанным яркими цифрами. Разве что китель слишком уж хорошо сидел по фигуре да сапоги тонкой выделки рождали подозрения, что простому рядовому в таком не ходить.       – Стой, – Огата вскинул винтовку к плечу и направил на человека. Тот остановился посреди шага, удержал равновесие и приставил ногу обратно. Чётко. Точно.       Огату тянуло легко, мягко, положить подушечку пальца на спусковой крючок, если бы не последствия. Спящее последствие его остановило.       – У меня есть предложение для вас, – почти фантастично: абсолютно неподвижное тело и шевелящиеся губы. Голос был сухим, осипшим.       Асирпа, словно почуяв, вдруг завозилась и поднялась с места, сонно потирая глаза. Резко вздрогнув, вскочил Сугимото. Потревоженный Шираиши резко всхрапнул и, щуря глаза, посмотрел сквозь пламя на развертывающуюся сцену. Асирпра испуганно переводила взгляд с Огаты на винтовку, направленную на незнакомца.       – Огата, не нужно, – Асирпа, несмотря на испуг, уверенно шагнула вперёд. Огата покосил глазом.       – Он подкрадывался к нам с оружием в ночи, – кивок на длинную саблю на боку солдата, – а я его остановил, чтобы вас не перерезали как мышат во сне.       И тоном, из которого ушёл даже намёк на вежливость, приказал:       – Оружие – наземь! Руки поднять над головой ладонями ко мне! Быстро!       Человек всё это время стоял не шевелясь и низко наклонив голову. Его рука потянулась к навершию сабли – мышцы Сугимото незаметно для других сжались в тугие пружины – но незнакомец всего лишь снял её с пояса, бросил к ногам и на самом деле послушно поднял руки вверх. Огонь наконец осветил спрятанное до этого лицо. Наступила тишина. Все молчали под впечатлением от внешности человека. Только Шираиши еле слышно присвистнул.       Лицо напомнило поле боя, а не личину человека. Изрытые балками шрамов щёки, перетянутые кручёнными буграми линии некогда чистого лба, глубокие воронки, как от взрывов мин, покрывали его кожу, которая словно на зло уродству было чисто выбрита. Асирпа невольно бросила взгляд на шрамы, пересекавшие лицо Сугимото.       Огата и Сугимото внимательными, напряжёнными взглядами прошлись по шрамам, невольно перебирая в голове возможности получения подобного украшения.       – Револьвер.       – У меня была только сабля, – человек, казалось, попытался развести руками, но вовремя вспомнил про направленную на него винтовку. Своим жестом он привлёк внимание к ладоням, которые выглядели лучше лица только из-за того, что в них люди не ищут своё отражение. Ладони были покрыты рытвинами шрамов, из-за чего выглядело будто он выставил на показ увечья, что казалось странным, так как погода милосердно позволяла скрыть подобие человеческой кожи под гладко выделанной телячьей.       Взгляд Огаты медленно и цепко исследовал неподвижную фигуру. Жесткая стойка воротника, чуть заметно натянутая ткань под мышками и, на пару сантиметров короче чем надо, рукава – словно некогда хорошо сидящая форма стала мала. Однако ткань нигде подозрительно не топорщилась, лишь сияла вызывающей идеальностью, несмотря на общую помятость и явно не свежий вид. Ни единой потёртости, дыры или следов от споротых знаков отличия не было видно.       – Сугимото, обыщи его, – Сугимото бросил на Огату яростный взгляд, но на удивление последовал его словам, понимая, что прикрытие из Огаты куда лучше чем из него. Его руки скользнули по телу солдата, невольно отмечая удивительную даже для него расслабленность мышц. Удостоверившись в отсутствие скрытого оружия, Сугимото отошёл, позволив себе немного расслабиться. Он зябко потёр ладони друг об друга, избавляясь от остаточных прикосновений чужой холодной одежды.       Огата нехотя опустил винтовку. Человек проследил за движением ствола, опустил руки и подошёл к костру. На этот раз снег скрипел под кожей сапог тонкой выделки.       – Теперь мы можем переговорить? – не дожидаясь приглашения, он снял китель, растерянно оглянулся, аккуратно сложив его, бросил китель прямо на снег и сел поверх.       – Можете обращаться ко мне как к офицеру. У меня есть предложение. Вы можете отказаться от него, но я вам настоятельно не рекомендую, – словно и не было всей предыдущей сцены.       Сугимото тоже сел по другую сторону костра, всем своим видом выражая недовольство:       – Какое?       –Ваши жизни и золото в обмен на жизнь старшего лейтенанта Цуруми Токуширо.       – Золото? Золото айну? – голос Сугимото дрожал от сдерживаемого напряжения.       – Да, золото айну. Доказать право владения им будет достаточно сложно. Мы же предлагаем с нашей стороны полный отказ от участия в бойне за него. Мы также обещаем, что нас не заинтересуют и ваши жизни при условии сохранения жизни старшего лейтенанта Цуруми.       – Иными словами, вы предлагаете нам то, что и так нам же принадлежит?       – Нет, мы предлагаем невмешательство с нашей стороны в ответ на небольшие уступки с вашей, Сугимото-сан.       – Угрожая жизни маленькой девочки?       – Боюсь, вы меня неправильно поняли, Сугимото-сан. При любом исходе нашего разговора ни жизни Асирпы-сан, ни жизни Шираиши-сана с нашей стороны ничего не угрожает.       С каждым его словом Асирпа всё больше мрачнела:       – Почему? Почему вы угрожаете Сугимото и Огате? Вы на стороне Цуруми?       Офицер посмотрел на девочку, и его взгляд смягчился, вежливость перестала быть обезличенной:       — Нет, мы не на стороне Цуруми, не на вашей стороне, не на стороне Хиджикаты Тошидзо, и не на вашей стороне, Огата-сан.       Шираиши прищурил глаз:       – Почему вы решили, что Огата не на нашей стороне?       Офицер едва заметно и неожиданно смутился:       – У меня нет права раскрывать свои источники информации.       — Офицер-доно, вы бы рассказали, почему знаете каждого из нас в лицо? Не помню, чтобы нас представляли друг другу. И почему вам важна жизнь старшего лейтенанта Цуруми, раз вы отказываетесь признавать, что служите на его стороне, – Огата вмешался в разговор.       Офицер поясняет, стательно не замечая первый вопрос:       – Всё очень просто. Видете ли, дело в талионе.       – Талионе? – Асирпа торопится разъяснить.       – Старший лейтенант Цуруми изрядно задолжал нам. Мы вынуждены потребовать оплаты.       Недоумевающее молчание, все пытаются найти варианты возможного долга Цуруми. Как вдруг низкий голос противно тянет:       – "Око за око, зуб за зуб"? Вы об этом долге толкуете, офицер-доно? Слово "месть" вам не по душе? – это можно было бы назвать атакой.       – Месть? – человек медленно выталкивает каждый слог словно прислушиваясь к звучанию. – Нет. Это лишь ответ на сделанное нам. Обратный шаг маятника, если вам так угодно, – его лицо неожиданно искривляется, угол правого рта дёргается вверх словно в пародии на улыбку, правый глаз жмурится словно подмигивая нечту, стоящему у всех за спинами. Офицер мгновенно замолкает и закрывает ладонями лицо. Сильно трёт его, пытаясь расслабить бунтующие мышцы. Пальцы напряжённо вдавливают белые канаты рубцов. Через какое-то время его лицо снова становится всем открыто.       – Прошу прощения, старые травмы всё ещё сказываются.       Замечает взгляды людей и кратко поясняет:       – После ранения сочли мёртвым, вынести не успели, осыпало "шимозой". Собрали как вышло обратно.       Глаза Сугимото слегка теплеют. Он даже отстёгивает от ранца плащ и протягивает офицеру. Тот удивлённо на него смотрит, но принимает помощь и накидывает его поверх рубашки. Пытается натянуть пониже фуражку и продолжает:       – Это не месть. Это возмездие. Равный ответ. Именно тот самый принцип "ока за око". И мы требуем жизнь за жизнь. Не больше и не меньше, – и он проходит рукой по шее, почти дотрагиваясь до затылка, но останавливает руку.       – Прячете за гладкими словами свою злость, офицер-доно? – глаза Огаты прищурены.       – Нет. Это всего лишь возможность дать понять человеку им совершённое и уравнять нас, – он медленно подбирает нужные слова, – это возможность предотвратить и возможность остановить новые витки зла и боли.       – Вы заявляете, что за вами стоит сила, которая имеет право выставлять подобные требования?       – Да.       – И они все вооружены саблями образца 1902 года, офицер-доно? – насмешка была почти не прикрыта.       – У нас имеется достаточно и арисак, и гочкиссов, ефрейтор Огата. Вы нас обеспечили на годы.       Человек встаёт без намерения объяснять что-либо ещё. Протягивает Сугимото обратно плащ:       – Я предложил вам сделку. Условия в силе, пока вы их не нарушите. До тех пор, пока вы не тронете Цуруми, мы не тронем ни золото, ни вас.       Он поворачивается спиной, собираясь уходить. Огата тоже поднимается с места:       – Провожу до того места, где вы уже не сможете причинить нам вред, офицер-доно. В этом обращении в очередной раз скользит усмешка к офицеру-самозванцу, но тот лишь молча кивает и медленно идёт по свежему снегу, оставляя за собой грязные следы. Снег лежит чисто и ровно, и человек тоже идёт ровно, а за ним тянется грязная цепочка ровных символов. Как на тех картинках, где художники ясно обозначают контуры. Цепочка всё тянется, и Огате кажется, что он почти способен понять смысл знаков. Но стоит моргнуть, как ровные кандзи снова становятся простыми следами в снегу.       Они идут четверть часа и их шаги в какой-то момент начинают совпадать друг с другом. Мерное дыхание вырывается из-за рта густыми облачками. Они уже отошли от места стоянки на достаточное расстояние, чтобы даже крик стал едва слышим, и Огата снова вскидывает винтовку. Ему не нужны люди, знающие лишнее и ставящие условия, люди, которые не идут на уступки и бескомпромиссно выдвигают свои требования. На таком расстоянии делать поправку не приходится, чёрная мушка прицела смотрит прямо в затылок, скрытый фуражкой.       Конец пальца мягко ложится на спусковой крючок. Один выстрел – и тело упадёт в снег, оставив на нём красную подпись. Что ж, убрать его с тропы в лес и присыпать снегом не составит тяжёлого труда. А потом также поступить с каждым, кто придёт за ним, если, конечно, они на самом деле есть.       Палец движется, тонкое мгновение отделяет мир, в котором точный механизм не сработал, до того, где мёртвое тело повалится в снег, но тут офицер начинает разворачиваться. У Огаты холодеет нутро. Ноги и руки становятся ватными – он впервые в жизни чуть случайно не спускает пулю. С глаз спадает пелена, и Огата видит, что в паре шагов перед ним открывается ущелье, а сам он стоит на снежном карнизе, где один неверный шаг способен пошатнуть всю массу снега. Один неверный шаг – и он рухнет вниз без всякой надежды выбраться живым.       Но самое худшее, что он знает, что сейчас увидит.       Офицер грустно смотрит на него и берётся за козырёк.       Он же видел тело.       Фуражка летит вниз, но Огата уже не видит её. Он видит лишь грязную серую кашу, цвета неба, цвета талого снега, мёртвые ошмётки когда-то живой и чистой плоти, грязные острые обломки и грязные, липкие капли, неспешно ползущие вниз.       Сквозь сквозное отверстие в голове, сквозь месиво грязной изувеченной человеческой плоти ярко сияет первый луч рассветного солнца.