радужный свитер

в первый день осени в болезненности тлеющих спичек, проженных запястий и грязной синевы джисон молекулярно распадается, чтобы узнать любовь не как болезнь. мальчики не плачут. мальчики не любят. отвратительно. уродливо. любить мальчиков - неправильно. мерзко. грязно. у мальчиков нет права на любовь к мальчикам. больной. урод. мальчики, как ты, не имеют права существовать. хруст. кости хрустят почти музыкально, на каких-то низких октавах. альтовыми тонами – в ушах звучит глухо, чувство боли притупляет. но с каждым разом становится не так неприятно. больно, да, но больше обиднее. потому что он не заслужил, потому что он ничем не отличается от остальных, но почему-то только его кости хрустят на глубоких полутонах, в такт грязному дождю, смывающему слезы и кровь под ворот порванного и истоптанного радужного свитера. — грязный пидор, — знакомо, не вызывает ничего, кроме равнодушия. привычно и не необычно. заученная мантра, которая крутится заевшей пластинкой в пустой, лишенной других мыслей голове. слюна противна. грязь от размытых луж размазывается по лицу, когда перепачканные пальцы привычно стирают плевки с кожи. почти смешно, язвительность пузырится в горле, хочется крикнуть вслед что-то об однотипности и отсутствии фантазии, но на сегодня синевы по телу достаточно. слишком много – прятать сложно, а родители и так, кажется, уже косятся подозрительно. наверное, что-то замечают, но не говорят. подозревают, но боятся подтвердить домыслы. ведь мальчикам любить мальчиков – неправильно, нездорово. игнорировать проблему – безопасно, ответственность за нее умирает, почти так же, как жертва. только о жертвах никто никогда не думает, когда не хочется пачкать руки. играть в героев мало кто любит. учебники мокрые и в грязи – в библиотеке будут ругать; очередная порция ненависти, вместо завтрака по утрам. хлопья нетронутыми стоят на столе, на дне желудка – ругань и отвращение. подол свитера полностью разорван, в нескольких местах – дыры от сигарет, точно такие же, как и на горящих запястьях. чешется неимоверно, но уже слишком много красного на лице – на теле стоит оставить только синий. былая яркая радуга потускнела, грязь въелась в материал – жалко, не отличается от хозяина. сгоревшие спички – ореолом вокруг ног, на лодыжках – их следы. саднит неприятно, болезненно, но терпимо. сегодня не так жестоко, но ходить все равно дискомфортно – ноги ступают дрожаще, грозясь подкоситься. но падать нельзя – ниже уже некуда. — эй, радуга, — свист за спиной как сигнал тревоги. легкие сжимаются до упора, воздух – вон из тела. оборачиваться не хочется – слишком страшно, на сегодня было достаточно. – ты глухой что ли? пацан, стой. джисон тормозит. лямка рюкзака неприятно впивается в и без того саднящую ладонь. бежать бесполезно, спортсменом он никогда не был, да и смысл. проще просто перетерпеть и забыть, словно ничего не было, чтобы в следующий раз было не так обидно. потому что если помнишь – начинаешь жалеть себя и думать слишком много о том, почему и за что. — вот это ты спринтер, конечно, а на вид тощий такой, как палка, — как-то безобидно, настораживает. мягкость тоже бывает обманчива, как приманка для того, чтобы обезвредить жертву. — че дрожишь так? замерз что ли? ну конечно, в одном свитере, еще и без зонта. ты из этих что ли, как их там, адреналинщиков? ищешь ощущений классных? оглушает. джисон не успевает следить за словами, удивленный. никто никогда не говорил ему больше пяти повторяющихся слов. пидор, больной, урод, ненормальный, грязный. и все с ядовитой мягкостью. не такой, как эта. какая-то обеспокоенная что ли. джисон на пятках разворачивается, мокрая челка неприятно липнет ко лбу и лезет в глаза. пальцы не сгибаются – подошва сегодня была слишком толстой; волосы убрать невозможно. холодная ладонь контрастирует теплом по коже – нежность чужого касания почти инопланетная, незнакомая, вызывает замыкание. волосы аккуратно заправляют за уши, в глаза смотрит синева. такая же, как на джисоновом теле, но только красивее и теплее. джисон не сдерживает вздоха восхищения, который застревает в горле – приходится долго кашлять, чтобы выпустить его наружу. синева напротив добродушно смеется, становится даже приятно. странно, необычно – вызывает дискомфорт внутри. но не болезненный, а какой-то хороший, теплый. мальчики не любят – джисон трясет головой, прозрачные капли брызжут на черную кожу под зонтом, становится даже немного стыдно. — че молчаливый такой? разговаривать не умеешь что ли? – приятный розовый перед глазами, он расплывается в улыбке, красивой и мягкой. джисон таких никогда не видел, хочется даже плакать. от красивых вещей всегда дух захватывает до слез. – ты меня слышишь вообще? джисон нерешительно кивает. незнакомец бормочет что-то о промокшем уличном котенке и вздыхает. заклепки мелодично постукивают друг о друга, когда человек напротив снимает кожаную куртку и вытягивает руку с ней вперед. — бери, свитер твой все равно, э… ты только не обижайся, но обосранный весь, — незнакомец виновато поджимает губы, почесывая затылок. волосы у него красивые – нежно-фиолетовые, как сладкая вата. джисон никогда не пробовал, но думает, что и она, и незнакомец какие-то по-своему сладкие. – да не стремайся ты, куртка чистая. я ее только сегодня надел, ниче не подцепишь. незнакомец снова встряхивает рукой, напоминая о куртке, и джисон хватается за нее, но не забирает. большой палец касается чужой мокрой ладони, и такое ощущение кожи к коже – приятно, не больно. удивительно, касаться других – не всегда страшно. — спасибо, — шепчет джисон. незнакомец отпускает вещь, и рука джисона с курткой теперь зависает в воздухе. взгляд – упорно в нее, смотреть выше страшно, потому что верить всегда опасно. — так ты умеешь разговаривать, —чужой голос какой-то восторженный. джисон наугад определяет эту эмоцию, потому что однажды говорил также – когда мама подарила радужный свитер. тот самый тусклый, порванный и грязный. — зовут-то тебя как? меня минхо. — джисон, — глухие полутона. но не как у костей, чуть дружелюбнее и безопаснее. минхо кивает, расплываясь в улыбке; синева в его глазах теплеет, она не такая холодная, как на коже. – почему ты делаешь это? незнакомец морщит лоб. голова вбок – почти невинность, джисон задыхается. влюбился. влюбился. влюбился. — делаю что? — разговариваешь с таким, как я, помогаешь? – джисону почти снова больно, когда минхо сжимает челюсти, и на его лице проступают первые капли злости. но странной. джисон знает злость, и на лице его обидчиков она не такая. — такой, как ты, — это какой? – приглушенный альт, но не вызывающий страха. джисон отрывает взгляд от куртки и всматривается в синеву, которая расцветает ярко-голубым с течением секунд, словно радуга мягко течет в чужих глазах. — урод, больной, — джисон сглатывает. в горле сухо, неприятно саднит и жжет, словно от клейма. – пидор. обычно тишина – покой, она успокаивает. рядом с минхо она горькая и противная, хочется проглотить ее и спрыснуть ядом слов. но язык во рту словно онемел, не двигается. минхо молчит. тяжелый вздох – почти что спасение, он заставляет джисона выдохнуть, потому что минхо решительно раздвигает губы, неслышно шевелит ими, бубнит себе под нос, а потому уверенно смотрит прямо в джисоновы глаза. — ты хули некультурный такой? не пидор, а гей так-то, — минхо брызжет возмущением, таким искренним, что даже смешно. джисон не может не улыбаться, впервые хочется рассмеяться громко-громко, потому что легко как-то что ли. совсем по-забытому легко, такое бывало только в детстве. – уважай себя и свою ориентацию, мелкий. ну и вообще всех нас, геев. брови ломаются, скрываясь под мокрой челкой. ладонь инстинктивно сжимает куртку, а рот образует ровную «о». джисон нелепо моргает, игнорируя то, как запястья и лодыжки снова саднят и что домой вообще-то пора, раны сами по себе не заживут. — ты что… — джисон замолкает, не зная, как правильно задать вопрос. он несколько раз бессмысленно шевелит губами, пытаясь что-то придумать, но минхо его опережает. — гей? ну да, — как-то даже гордо заявляет минхо. джисон испуганно озирается по сторонам, но никто не обращает внимания на них, особенно на мальчика, который позволяет себе открыто любить других мальчиков. – а у тебя че проблемы с этим? — нет, я же тоже…гей, — выходит не так уверенно, как хотелось бы, но минхо все равно довольно и гордо хмыкает, легонько хлопая по плечу. — ну вот, уже лучше. начни для начала сам уважать себя, джисон, и другие уже не будут видеть в тебе легкую цель для насмешек. минхо какой-то неожиданно умный; совсем не вяжется с его хулиганским видом. он качает головой раздраженно, но не со злостью, а с беспокойством, и забирает свою куртку из джисоновых рук, чтобы накинуть ее на плечи хана. удовлетворенный собственной работой, он довольно качает головой и проталкивает в раскрытую ладонь джисона раскрытый зонт. сердце в груди бьется ненормально. джисон прикладывает свободную ладонь и боится, что аритмия. только неожиданно как-то, никаких предпосылок для болезни. улыбка минхо все еще красивая, даже через десятки минут, и джисон знает: он – это аритмия. — ладно, иди домой мелкий, а то простынешь, — минхо грозно трясет пальцем перед его лицом, его красивые фиолетовые волосы теперь тоже прилипают ко лбу, оттеняя синеву, и аритмия проявляется еще сильнее. неправильно, ненормально – может, нужен врач. – и это, свитер жалко твой, красивый все-таки. разворачивается – джисон даже не успевает схватить его за рукав. в горле все еще сухо, словно внутри наждачка, но хан плюет на боль и дискомфорт и кричит: — а куртка? минхо останавливается, оборачиваясь через плечо. синева в его глазах многообещающе сияет, почти ослепительно для мрачной погоды промозглых улиц, и он улыбается так, словно обещает: — увидимся еще. мальчики не любят. мальчики не любят. мальчики не любят. мальчики не любят. мальчики не. мальчики любят? запираться в ванной – сила привычки; место, где никто не слышит. остров безопасности, где наконец никто не будет плеваться и подошвой толстой давить на пальцы, будто хотят раздавить сердце. джисон уходит под воду – дыхание сбивается после тридцать девятой секунды, даже если бы хотелось утопиться, не получилось бы – слишком страшно и хочется воздуха. вода забивается в нос и горло, кашель дерет глотку, но это лучше, чем болезненная синева по коже – почти как цветной млечный путь, если бы джисон был поэтичным романтиком. но он уставший реалист, равнодушно теряющий надежду. вибрация телефона равно улыбка – уравнение даже для чайников. джисон мокрыми ладонями хватает телефон, и аритмия снова дает о себе знать, когда минхо на экране обнимает рыжую кошку. странно, необычно, неправильно, если сердце так сильно стучит и дыхание застревает в горле, и не из-за нехватки воздуха, не из-за толщи воды или пальцев на горле. но почему-то не хочется лечиться, хочется болеть, и так, чтобы навсегда. — ты как? порядок? – минхо на том проводе ленивый и сонный, почти как та самая рыжая кошка с фото. джисон почему-то краснеет и улыбается влюбленно – видит в отражении зеркала, сидя на стиральной машинке. – достает кто в школе? минхо — это сдержанные обещания и глоток свободы, заземляюший элемент, напоминающий о том, что опасность — это не показатель каждого человека. после их первой встречи минхо ждёт его у ворот школы. на все вопросы отвечает, что видел знакомую форму школьную, торчащую из рюкзака —он, вообще-то, сонбэ джисона. и говорит это так ласково, обнадеживаюше, будто невысказанное: «я тебя защищу». доверять почему-то хочется. не верится, что минхо не держит обещания. минхо ведёт его домой и даже хватает за руку, когда мальчик на велосипеде едва не наезжает на хана. джисон краснеет нелепо, пятнами розовыми по лицу, но старший смеётся только и говорит, что это очаровательно. ощущается, наверное, все это безопасностью. будто впервые кто-то увидел за джисоном личность, а не объект для насмешек, не предмет, на котором можно выместить всю свою злость. минхо не такой. минхо нежно треплет джисона по волосам, после чего сам же краснеет и мило заикается, когда просит номер его телефона. джисон не спорит и молча вбивает номер в телефон минхо, не замечая, как тот по возвращении мобильного назад подписывает хана цветными, радужными сердечками, совсем как тот свитер, по которому оба скучают. — какой ответ тебе нужен? — фиолет под глазом темнее лаванды, джисон такой оттенок не любит. ему нравится что-то нежнее, что-то слаще — в голову приходит минхо и его сахарные волосы. может, джисону просто нравятся оттенки минхо. минхо на проводе вздыхает. джисон может представить, как он хватается за переносицу и неслышно ругается под нос — хану почему-то это не режет слух, минхо даже ругается как-то очаровательно. — хочешь, я разберусь? — пробно, неуверенно, но умоляюще. джисон не хочет отказывать, но знает, что это все неправильно. минхо не должен лезть, ему не нужна синева на теле. — ты всегда лезешь в жизни всяких незнакомцев? — джисон знает, что неправильно, но не перевести тему не может. знает, что минхо будет злиться, но все равно примет. против джисона не может пойти. — этакий борец за справедливость? — нет, только в жизни симпатичных незнакомцев, похожих на брошенных мокрых котят, — в голосе минхо улыбка, и естественное желание — улыбнуться в ответ. приятно, согревающе — не так, как горячая вода в ванне, даже лучше. — и много таких? джисон замирает, кусает ноготь, когда телефон замолкает. один, два, три — голова кружится, и минхо приглушенно смеётся. — только ты, — выдох. аритмия сходит с ума, сердце едва ли не пробивает грудь. — в тот день ты выглядел таким грустным, замёрзшим, так...дерьмово, если честно, что я не мог пройти мимо. подумал, что я должен хоть как-то помочь. кароче, типа джентльмен. минхо, кажется, смущенный собственной искренней речью, комкает последние фразы и сухо, натянуто смеётся. стесняется, наверное, и джисон просто глухо благодарит, не зная, что ещё сказать. если позволит открыть себе рот на подольше — обязательно расскажет о том, как мальчики любят мальчиков. минхо тоже любит, но все ещё страшно. минхо может не любить мальчиков вроде джисона. не то чтобы джисон имел право зарекаться о чувствах, они знакомы всего ничего — неделю, но даже этого времени хватило понять, что у джисона симпатия —самая настоящая и безболезненная. неправильно правильная, такая, о каких в запретных книжках читал. минхо совсем непонятный. добрый по-настоящему и смущается каждый раз так очаровательно, стоит приблизиться, но молчит. о чувствах никогда не говорит, и джисон не толкает. джисону и дружбы достаточно, когда синева в глазах только чужих, а не по телу. — если бы увидел тебя на улице, не подумал бы, что ты джентльмен, — минхо смеется кристально-чистым, воздушным. прозрачным цветом, сквозь который и розовый, и лаванда, и синева видны, и джисону нравится слишком сильно, несдержанно. — и что бы ты подумал? – простыни шелестят, приглушают минхо. джисон краснеет не так, как следует мальчикам, и совсем не думает о старшем на постели, потому что нельзя, даже если слишком хочется. джисон качает ногами в пушистых носках и ковыряет обгрызенным ногтем засохшую ранку на колене. он хочет сказать о воздушности, о сахарной лаванде и синеве радужной, о комплексе внеорбитных красот и любви безболезненной, пусть и неправильной, но выходит только: — что ты хулиган. синева расплывается под давлением пальцев, почти бледнеет — и кажется, что нормально, как у всех. минхо тихо дышит в телефоне, на тонкой грани слышимости — совсем как джисон перед погружение в воду, будто тоже мечтает утопиться. — а если я? — неуверенность минхо не идёт. как-то тоскливо и некрасиво, словно протекшая синяя ручка на школьной рубашке — постоянное, но бороться невозможно. — будешь ненавидеть меня? красный течёт по белому, смешиваясь с синевой — палитра цветов отвратительная и совсем не красочная, но почему-то больше не вызывает отвращения. кончиками пальцев по крови на худых коленях и рукой под воду — смыть и избавиться, чтобы не казаться слабым. перед минхо слабым быть не хочется. хочется уважать себя и казаться самому себе нормальным, правильным. быть таким же гордым и ценить даже глупый истоптанный радужный свитер. — нет, ты странно хороший хулиган, — вибратто на минимум звука щекочет слух. живот приятно крутит, сводит колени. такого никогда не было, тело дрожало раньше только от боли — не от мальчика. — джисон, слушай, ты это... — минхо мнется, ворочается на кровати — снова шелест простыней. сейчас бы прижаться и не отпускать, а не сидеть на холодной стиралке. — говори мне, если будут обижать. не могу я смотреть, когда ты весь в синяках. аж душу пиздец выворачивает видеть тебя таким, сечешь? не знаю, что это такое, но не хочу больше чувствовать себя так хуево, когда вижу тебя. мне нравится, когда ты... тишина. капли отсчитывают число десять, разбиваясь о мрамор - минхо все ещё не произносит ни слова. во рту снова сухо — нервы для джисона что-то новое, необычное, но ему нравится все, что минхо открывает в нем, будто учит жить другой, какой-то новой и хорошей жизнью. —нравится что? — когда ты улыбаешься нравится, когда дурацкие значки показываешь свои на рюкзаке и сияешь ярче, чем лампочка в моем подъезде. когда ты это ты, джисон, а не чья-то груша для битья. мне нравишься ты. дыхание сбивается только на двести сорок седьмой секунде — минхо топит хуже воды, и впервые тонуть не так страшно, в воздухе не нуждаешься. старший смущённо кашляет, нервничает из-за чужого молчания. джисон глотает воздух и давит на грудь, где аритмия выходит за границы, доходит до уровня смертельно. — хен, — что-то неизвестное булькает в горле, глаза краснеют, проступает странная влага. джисон моргает несколько раз, но симптомы не исчезают — по щеке течёт первая влажная дорожка. прозрачная, кристально-чистая, как смех у минхо, и хочется, чтобы тот видел. видел, что джисон гордится, учится уважать. — ты что плачешь там? — беспокойство заставляет улыбаться. минхо невнятно бормочет на проводе, кажется, ругается, но джисон только смеётся, как-то радостно и счастливо, размазывая влагу по щекам. мальчики не плачут. —да, я плачу, хен. мальчики плачут. любовь вянет в лёгких гнилью, задушенная страхом. красный течёт сквозь пальцы, пачкает ярко-жёлтый, каплями впитываясь в ткань — уже не отстирать, придётся выбрасывать. грустно, с любимой рубашкой прощаться не хочется. рюкзак трещит по швам, дёргают слишком сильно —значки, сломанные, осыпаются к ногам и хрустят под грубой подошвой, совсем как кости, только не так музыкально, скорее противно. хочется плакать: несколько из них —подарок минхо. мальчики не любят. мальчики не плачут. не может быть иначе. мокрая чёлка слишком противная, пахнет неприятно - туалетной водой. влага стекает по лицу — не слезы, стирать нет сил. моющее средство неприятно щиплет саднящую губу, она, наверное, вспухнет к вечеру и покроется уродливой коркой. минхо будет ругаться. за окном нелицеприятная осень. холодный дождь ветром задувается в открытое настежь окно, несколько капель больно ударяются о лицо — если честно, даже не ощущается. не чувствуется уже ничего, кроме горечи на языке. гордиться, видимо, не научился. старые кеды, высунутые наружу, мокнут. наверное, будут неприятно хлюпать, когда придётся уходить, но сейчас все равно. хочется смыть синеву, фиолет и некрасивый красный, остаться бледнотой или прозрачностью. чтобы как все, лишь бы не болело. подростки самые жестокие обидчики. джисон не злится. не понимает просто и обижается, потому что пак сону из выпускного класса тоже гей, но его почему-то любят все. а у джисона - потушенные о запястья спички и грязь по телу в форме подошвы. а минхо вот водит в кафе. носит эти старые кожаные куртки и грубые ботинки, но их джисон не боится, они джисону нравятся. потому что минхо идёт, потому что на минхо красиво, потому что минхо, пусть и хулиган, но не жестокий обидчик. минхо покупает мороженое и смотрит, когда думает, что джисон не видит. вытирает шоколад с щёк салфеткой и нежно касается кожи пальцами — невинно, делая вид, что это случайность. синева в глазах говорит о преднамеренности. минхо покупает значки в "тысяче мелочей" и дарит джисону, самолично прикрепляя их на потрепанный рюкзак. краснеет ушами и оправдывается тем, что портфель у хана пустой слишком, а он в душе дизайнер так-то — видение у него такое: облеплять ткань значками. минхо подливает воду в горшок с вянущей любовью и молча ожидает исцеления. у него степень по садоводству и сертификат на стене в комнате — проходил курсы год назад. джисон почему-то доверяет, что минхо знает, как нужно правильно. на дне портфеля зонт минхо. наверное, засунул после того, как проводил джисона в школу. улыбка естественным порывом накрывает губы — рана саднит, и капля крови проскальзывает в рот, но это неважно. после минхо все теряет свою важность. — не умеешь пользоваться что ли? — привычная мягкость теплее накинутой на плечи куртки. минхо качается на пятках, дрожа от холода, и не говорит о том, что ждал долго. джисону знать необязательно. — да, мелкий, тебя че учить всему надо? джисон качает головой, пряча красную улыбку в ворот куртки. наступает в лужу и игнорирует возмущения минхо, прижимаясь к знакомому боку. локти соприкасаются — максимальная близость, при которой лицо не расцветает розовым. — я знал, что ты будешь здесь. —ну пиздец, че очевидный такой что ли? — минхо смущённо чешет затылок, бегая глазами по лужам. джисон делает шаг — соприкасаются плечи, и все понимается без слов, говорить не надо. - че лицо прячешь? ты если накрасился, не стремайся показать, я осуждать не буду, ты ж знаешь. даже научу там, как норм стрелки делать. накрасился. почти. оттенки, наверное, похожие, только не химозные, естественные, заботливо подаренные сбитыми костяшками. джисон зарывается глубже в ворот, надеясь, что минхо проигнорирует, что минхо не любит. - покажи. — минхо злится. точно так же, как и джисоновы обидчики. только не на него, на кого-то другого. может, на самого себя, раз защитить не может. видимо, догадывается. — джисон, покажи. со вздохом джисон задирает голову, встречаясь взглядами с минхо — тот всего на пару сантиметров выше. синева сгущается и темнеет, от ночного неба ничем не отличается — джисон влюбляется в новый оттенок. — за что? — вопрос бессмысленный. джисон знает, что минхо уже известен ответ, он просто надеется неизвестно на что. надежда умирает последней, не так ли? джисон пожимает плечами, куртка соскальзывает, но тёплая ладонь минхо на бицепсе —держит крепко, но бережно. приятно, может, и не так неправильно. —я пидор. красный минхо совсем не очаровательный. он пылает, обжигает и оставляет саднящие раны на сердце в коме. джисон больше любит розовый на кончиках ушей и в маленьких улыбках, потерянных в памяти. —джисон, блять, что за хуйня? мы с тобой уже обсуждали это, — красивые брови минхо сходятся у переносицы, лоб покрывается складками. звучит на змеиных тонах, грубое шипение. глаза сужаются и пронзительно смотрят в джисоновы, пытаясь что-то внутри разглядеть. — гей. ты, мать его, гей. я гей, да полмира геи. мы живём в ебучем двадцать первом веке, смотрим дорамы про геев и лесбиянок, слушаем холланда и процветаем, блять. ты че серьёзно думаешь, что можно смириться с этими обосранскими оскорблениями и принять это как часть себя? по щеке минхо — влажная дорожка. зонт над головой — не дождь. минхо прикрывает глаза, делая глубокий вдох, и больше не шевелит дрожащими губами. мальчики не плачут. минхо плачет. тихо, бесшумно, будто пытаясь укрыться. но нет, минхо не прячет слезы. позволяет влаге окрашивать кожу блеском и дрожаще дышит. джисон боится, потому что за такого минхо болит сердце. джисон не любит боль, это неприятно и садняще. особенно если болит за минхо. это тяжело и мучительно, ещё хуже, чем синева по телу. — почему ты плачешь? — потому что я волнуюсь за тебя, гребанный ты тупица, — дрожащим шёпотом выдыхает минхо, не открывая глаз. джисон жалеет, что не может видеть его глубокую синеву искренности. — ты же для меня не левый пацан, на которого похуй. я знаю, что, может, я для тебя не кто-то особенный, но ты для меня...ты же мне типа...нравишься мне. фразы обрывками — не хватает то ли сил, то ли смелости. тишина тонет в гуле дождя, и джисон жалеет, что вода не может смыть печаль минхо. — бесит меня, что какие-то уебки лезут к тебе. бесит, что ты ничего не рассказываешь и умалчиваешь все. тебе че все устраивает? — головой в разные стороны. минхо открывает глаза, джисон прячет взгляд — становится почему-то стыдно за себя, хотя не должно. разве он виноват? — тогда прекрати, блять, молчать, джисон. терпилой не будь, менталке вредит пиздец как. скажи уже хоть кому-нибудь о травле, чтобы начать жить. чтобы без всех этих страшных синяков, которые ты прячешь, думая, что никто не видит. джисон знает уже это странное ощущение, когда глаза невыносимо щиплет. когда нос забивается и болит жутко, будто кто-то ударил. это вес минхо, вес его слов. джисон читал такие на форумах — бессмысленно, если честно, и верить в их действенность не хотелось. разве не всем все равно? но минхо почему-то подводить не хочется. нет, не минхо. себя. — и что я могу сделать? что? — крик бесшумный, выходит не таким, как в голове. скорее, бессильный, усталый, на грани тихого срыва. — как я могу спасти себя? стук об асфальт едва слышный. минхо тоже наступает в лужу, мокнет под проливным дождём — лаванда его волос становится глубоким фиолетом, как гематомы на джисоне, и может, этот цвет не такой противный, как раньше. зонт остаётся валятся на дороге, дождь обнимает тёмный силуэт минхо, и бесконечное количество капель стекает по его лицу. приходится даже щурится, чтобы разглядеть усталое, осунувшееся лицо джисона, залитое слезами. минхо хочется укрыть, защитить от проливной стены дождя — джисон суетится, игнорируя щиплющие кожу слезы, и тянет свой зонт на старшего. шершавая ладонь — поверх его израненного запястья. рука замирает на середине пути, незаметно дрогнувшая под натиском чужого тепла. — расскажи все. дай мне спасти тебя. не сдавайся. ты бей и не сдавайся. ведь мальчики любят. мальчики любят мальчиков без повода для страха. на шестьдесят четвёртый день сквозь размягченный грунт пробивается маленький, тонкий росток — трепещущий от дыхания и на грани сломаться. оградить его куполом безопасности — довести до цветения, показать, что не для всех все потеряно. порванное ухо жжёт. красный смешивается с бледным — впервые не больно. злость — что-то новое, она клокочет раскатами в горле, бурлит опаляющей лавой, готовясь пепелищем оставлять все на пути. в ненависти растворяются примеси страха. консистенция испорчена, не работает — реакция не протекает. уверенность на других накинута плащом для безопасности — от спящего вулкана нет защиты. джисон накрывает города. сжимающие подбородок пальцы пахнут сигаретами — мерзкие, тошнотворные, блевотные. у минхо пальцы пахнут ментолом, и табак не такой химозный, приятный даже, не раздражает. джисон вскидывает голову и горящими глазами смотрит на будущие останки — сожжет всех без остатка. — сдал нас? — давление грубое. наверняка, синева снова заполнит бледные промежутки, но это не страшно — минхо может превратить любой цвет в искусство. — пидоры должны молчать и бояться, а не тявкать. языком по разодранным губам. красный собирается на языке, лопнувшую кожу неприятно жжёт. одна секунда решения — и красный заливает чужое сморщенное лицо. картинно, искусно — минхо бы гордился. —ты плюнул в меня?! — поднятая рука комично свистит при взмахе. джисон не закрывает глаза, смотрит в ответ и снимает костюм жертвы. — ублюдок, ты... в груди стоит глухой крик. время —мизерная единица измерения, бессмысленная, оно теряется в моменте и обрывается секундами. чернота — единственное, что воспринимает сетчатка перед тем, как рушится все, что должно было стереться в прах. лямка рюкзака свисает, оборванная —капли крови почти незаметны на чёрной ткани, впитавшиеся насквозь. жалко немного, джисон любил этот рюкзак. минхо, кажется, нет. или он просто готов пожертвовать всем, чтобы заставить джисона гордиться и жить. минхо — хулиган. совсем как остальные, разве бывают различия в хулиганстве? вот только почему-то перед ним не страшно, бежать совсем не хочется — хочется сомкнуться вокруг него, ощутить, что осень — это не только грязный холод, но и тепло любви, существующей для всех. — ну здарова, ублюдки, — у минхо злость эстетичная, завораживающая. джисон впервые чувствует, как та ускоряет движение крови по телу, и сердце отчего-то странно заикается, дрожит и трепещет, пойманное в ловушку. — знаете, как говорят? рано или поздно за всю хуйню наступает расплата. так что привет, я ваша расплата за джисона, уебки. минхо красивый такой во всех проявлениях. когда сонный звонит по вечерам, его одеяло натянуто под подбородок, а синева в глазах густеет нежностью; когда провожает до дома, его ладонь краснеет от холода, но он стоически игнорирует это - их руки, тесно прижатые, трутся друг о друга, и джисон сжимает пальцы минхо своими в перчатке( уши минхо тоже краснеют - не от холода); когда по выходным водит в маленькое кафе-мороженое и с детским восторгом в глазах ест шоколадную крошку, покрываясь очаровательным розовым, когда джисон подушечкой пальцев стирает остатки с чужих губ; когда его лицо покрывается красным — капли крови окрапляют кожу, и синева вытекает из-под его рук на бледную кожу обидчиков. джисон до дури влюблен в любое проявление минхо, и плевать ему хотелось, что тот хулиган, что жестокость — проблема мира. ему до мира нет дела, только до минхо и задушенной в сердце любви в реанимации. влага привычно украшает щеки — минхо задорно улыбается, пошатываясь. белая футболка в красную крапинку, а лицо — в подтеках. красиво, картинно — хулиганство ему к лицу. жестоко и неоправданно, но запрещать любить - тоже. может, за любовь надо бороться кулаками. джисон не знает, поэтому минхо не осуждает. никогда не посмеет. не того, кто научил гордиться и любить. кто дал понять, что мальчики любят мальчиков и плачут. — на, держи, — улыбка минхо кривая, протекает красным. в дрожащих руках последняя сухая салфетка из смятой дешёвой пачки по акции, джисон покупает такие же. отчего-то греет такая странная схожесть. — вытри слезы, мелкий. джисон взрывается сумасшествием. разодранные зубами губы дрожат в приступе дикого смеха, капля красного брызгает на белую футболку минхо, но тот не злится. не сможет, только не на того, кто открыл любовь по-новому; на того, кого хочется сберечь, кому хочется синеву красками акварели рисовать по коже, чтобы перекрыть прошлое, сложные попытки узнать про любовь. качает только головой, стирая ребром ладони грязь и кровь с собственных губ, и запихивает едва ли не скомканную салфетку в ладони джисона. — хреновый из тебя джентльмен, — смех булькает в горле. млечный путь синяков по шее бледнеет и ослабевает, воздух снова в лёгких, будто минхо вновь открыл для него заново кислород. у минхо двойка по химии, тройка в аттестате. он, наверное, даже не знает, что кислород находится в воздухе, но это неважно. джисон расправляет салфетку и нежно трёт ей вдоль чужих губ, смеясь, когда дыхание минхо сбивается и кончики его ушей нелепо краснеют. — слышь, ты это, предупреждай что ли, когда касаться будешь, — неловко бормочет минхо, красный все ещё протекает сквозь него, но джисону совсем не противно. джисон знает, что красный — цвет любви. даже если красный - разбитая губа, содранная на руках кожа и рассеченная бровь. даже если красный - это чужая кровь по коже и набухающие раны. потому что красный - это их попытки разбудить мир. может, у хулиганов и мальчиков другая романтика. — кстати, ты говорил, что тот твой радужный свитер испортили эти уебки. а он у тебя пиздецки красивый был, да и ты в нем тоже... — голос минхо к концу фразы затихает. джисон ещё больше вклинивается в его пространство, чтобы слышать, и теперь кровь играет под чужой кожей, окрашивая смущением. теперь не страшно - только мило. минхо мнется, дергая замок на потрепанном рюкзаке, и достаёт небольшую коробку, полностью помятую и, кажется, даже местами порванную. удивительно, как она вообще выжила после того, как этим самым рюкзаком минуты назад минхо бил невпопад. но даже изорванная и сплющенная коробка ощущается драгоценностью в руках джисона, когда он открывает крышку и цветовая палитра нежностью отражается в чужих глазах. —кароче, это тебе. носи его там, не стесняйся, ок?— показушная небрежность минхо —нелепость, но джисон достаточно странный, чтобы находить её очаровательной. потому что мальчики любят, и каждый из них по-своему. — если тебя снова кто доставать будет, говори мне. я тебя в обиду не дам, понял? джисон моргает, фиолет плывёт перед его глазами, а синева на скуле минхо тает под пальцами. красный на их губах смыкается, и джисон узнает, что минхо на вкус — осенняя любовь с привкусом сладкой ваты. влюбился. сложно любить своего хулигана, но джисон думает, что он может справиться.