Достойный

Преподавательница английского за столом очень тяжело вздыхает и трёт переносицу пальцами. Уже пятый раз за эту минуту, и Вильгельм даже не хочет знать, что это, черт побери, может значить. У него и без миссис Рейнер есть о чем подумать. О Симоне, например. О его призрачном дыхании на щеке, пока они слушали лекцию(ну как... Симон слушал. Вильгельм прибывал в астрале от ощущений), о нежных пальцах, которые дрогнули едва столкнулись под партой с его собственными, словно с электрическим разрядом. Когда он успел стать ему настолько противным? Когда он, наконец, осознает, что будет противен ему до конца чертовых дней? Вздох женщины, оторвавшейся от его работы, заставляет его вздрогнуть. — С тестовой частью всё замечательно, — Вильгельм сидит за письменным столом напротив нее и пытается сделать вид, что ему не плевать. Вообще-то ему и правда не должно, - не знать международный язык будущему Королю неприемлемо, но, честно говоря, кого это действительно сейчас ебет? — С грамматикой в письменной тоже. Я не сомневалась в вас, Крон-Принц, но понимаете в чём дело, — преподавательница сцепляет руки в замок и мягко улыбается. — В Хиллерска мы пишем небольшие сочинения, в которые позже проверяющие не будут особо вчитываться. Им важен ваш уровень знания языка, как вы обращаетесь со словами, как говорите, да все что угодно, впрочем, кроме буквального содержания. — Но в чем-же тогда смысл сочинения, мэм? — вяло интересуется Вильгельм. — Говорить, не зная о чем... — и он обрывается. Именно это ты и сделал, скрипит внутренний голос, это ты и совершил. Сказал всему миру не зная о чем. Солгал о том видео. Солгал. — Я понимаю, — преподавательница продолжает устало и будто бы даже не замечает эту паузу. — Но если проверяющие на окончательном экзамене прочтут что-то подобное, — она многозначительно поднимает брови. — Между нами двумя, — уже через несколько часов газеты будут писать о депрессивных наклонностях Принца Швеции. Смех вырывается наружу из его грудной клетки, словно птица, и Вильгельм даже удивлен на секунду. Впервые за этот месяц в школе - он смеется. Если это, конечно, не очередной нервный срыв. — У вас талант. — говорит, тем временем, женщина, опуская взгляд из под очков на его работу. — Но лучше приберегите его для себя. Приберегите для тех кто оценит и сохранит. В чем смысл распространяться на тех, кто заставляет чувствовать себя недостойным? Вильгельм удивленно смотрит на нее. Миссис Рейнер уже собирает вещи в свою сумку, а он безуспешно пытается отделаться от ощущения, что его видят насквозь. Слышат все его мысли. Бред. — До следующего урока, — преподавательница встает из стола, и Вильгельм запоздало подрывается за ней, заливаясь краской от своего поведения. Мать была бы в гневе на него за такое. — До свидания, — он неловко улыбается на ее чуть насмешливый взгляд. — К следующему занятию обещаю абсолютно ничего не значащую бессмыслицу. Никаких депрессий. — Грамматически правильную бессмыслицу, Вильгельм. За распахнутым окном ветер разносит желтые листья, задувая в общую столовую. Вильгельм вдыхает воздух, прикрывая глаза и в пол уха слушая монотонный бубнеж Воспитателя. Он ходит на занятия, занимается дополнительным Ораторским Искусством, хотя это ораторское искусство ему вообще не сдалось, и продумывает до педантичной точности планы. Планы по смешиванию Августа с грязью. Ему ни капли не стыдно. Август разрушил его жизнь - Август должен был страдать больше, чем страдает Вильгельм каждую чертову секунду с того дня. — Старший класс может начинать. — говорит Воспитатель, и что-то щелкает в его голове, словно переключатель, потому что иначе обьяснить зачем он встает и проходит к столу с едой просто не возможно. — Ваше Высочество, — слышится со спины и Вильгельм еле сдерживает ухмылку от сорвавшегося титула с его губ. — Сначала Старшие. Недоумение, которое он демонстрирует, обернувшись, должно быть заставляет Августа осмелеть. — Сначала старшие, понимаете? — повторяет он. — Кто это постановил? — Это традиция. — отвечает парень, оборачиваясь к старшему мужчине, но тот лишь вскидывает руки. — Да, но это решение принимают только ученики. — Воспитатель кажется не заинтересован в их расприях, но если бы он только знал какая мразь сидит по правую руку от него. — Ни опекунский совет, ни персонал не вмешиваются в это. — Да. Это наше решение. — кивает Вильгельм и оборачивается к остальным юношам. Симон внимательно смотрит на него. Симон смотрит на него. — Тогда проголосуем. Винсент и Нильс перешептываются между собой, пока улыбка Августа перерастает во что-то маниакальное. Он вкрадчиво начинает говорить про правила, выпускной класс и привилегии — подчеркнуто вежливо и снисходительно. Вильгельм не уверен испытывал ли к кому-нибудь настолько пылающей ненависти. — Опустите свои грязные ручонки. — слышится пренебрежительный тон Винсента. — Тут вам не демократия. Решать все будет староста, понятно? Эта сеть, которую Август так тщательно сотворил за все свое обучение, словно толстый паук, сплетший паутину. Вильгельм смотрит ему прямо в глаза, — в глаза в которые с доверием когда-то смотрел его брат, в которые с доверием смотрел и он сам. Ты можешь довериться мне, Вилли. Мы семья. — Делайте, что хотите. Он должен чувствовать удовлетворение. Вильгельм вдыхает воздух, когда Симон задерживает на нем взгляд прежде чем сесть обратно за стол. Он должен чувствовать удовлетворение. Свет мерцает в глазах Августа. Он должен чувствовать хоть что-то, но.. — Спасибо. Александр смотрит на него с благодарностью мокрого щенка, которого пустили в теплый дом во время дождя. Вильгельм чувствует, как немеет язык во рту, сбивая и распыляя всю прошлую уверенность. — Не надо меня благодарить. — он отвечает, удивляясь своему ровному тону. — Эй, я знаю, что это Август подставил меня с наркотиками. — говорит он, доверительно склоняясь к плечу. И, видимо, решает добить его окончательно: — Но ты не такой, как они. Не такой, как они. — Ты защищаешь тех, кто не такой, как другие. Что это, блять, должно значить? Дыра в легких Вильгельма начинает разрастаться, и он хочет выкашлять ее, хочет, чтобы все стало как раньше, когда ему было семь и он был лишь обиженной запасной игрушкой в семье, пока Эрик принимал на себя основной удар. Он не может вздохнуть, но выдавливает Александру болезненную улыбку.

***

— Новая школа? Хилерска? Даже звучит дерьмово. — Нормально звучит, и, эй, повежливей, напомню, что я там учился. Это прекрасное место. — Я не справлюсь. — Ты справишься. — Я не справлюсь. — настаивает он, грызя ноготь на правой руке. — Я будто тону, Эрик. Вздох мужчины доносящейся из-за стенки гардероба терпеливый, но усталый. — Ты справишься, Вилл. Не накручивай себя, дыши глубже и выдохни наконец. — Вильгельм не видит его лица, но слышит, как он улыбается. Да, точно. Знаменитая ухмылка его брата, покорившая миллионы сердец. — Королевская семья никогда не тонет. — напоминает он, передразнивая высокий тон. — Ну, видимо, я не из вашей семьи. — как бы Вильгельм не старался, это выходит обиженно. — Это уже выше моих сил! — лицо брата притворно озабоченное, когда выглядывает из-за дверцы. — Ты, чертова маленькая копия нашей матери, что ты говоришь? Посмотри на себя, братец. Ты в порядке. Ты не тонешь. Библиотека не то место, где Вильгельм обычно часто бывает. Именно поэтому сейчас он проводит здесь все свое свободное время. Здесь никто не станет его искать, за книжными полками можно скрыться, можно делать вид, что занят, читая, или выбирать что-то, создавая эту нелепую иллюзию контроля, — нет, у него все под контролем, мать вашу, — а еще в библиотеке часто бывает Симон, поэтому.. Я не тону. Слышишь, Эрик? — Ладно, так что? Нам нельзя разговаривать? — их головы в паре сантиметров друг от друга. Вильгельм может почувствовать запах медового шампуня и корицы в воздухе. Раньше его так волновало, что подумают люди, теперь, когда люди только и делают что говорят и шепчутся, ему стало плевать. Взгляд Симона затравленный, когда он поднимает голову. — Это не навсегда, но пока... — он не заканчивает и отворачивается, чтобы идти дальше, но Вильгельм хватает его за запястье. Рефлекторно. В отчаянии. Ты мне нужен. Ты мне нужен. — Черт, Симон, ты единственный с кем я могу поговорить. — он говорит, поражаясь собственному голосу. Звучит кошмарно. Звучит сломлено. Он не тонет. — Вилл, пожалуйста. Ты не видишь, что делаешь мне больно? — нет, нет, нет, нет, — Я не могу сейчас с тобой общаться. Поза в которой Вильгельм застывает до смешного растерянная. Он сглатывает. — Скажи мне, что делать. — пробует он шепотом, — Скажи. Скажи и я... Симон. Симон уходит, забирая с собой все тепло, а Вильгельм подавляет желание пойти следом. Он закрывает глаза и трет грудь ладонью, пытаясь справиться с сердцем. Дыши. Ты делаешь ему больно. Дыра в груди начинает пульсировать, — он ходит по чертовому кругу. Он лишь сыпет соль в открытую рану. Я не тону, думает он отчаянно. Я не тону.

***

В гостиной в которой они сидят слишком много студентов и разговоров, чтобы сосредоточиться на чем-либо, а тем более на шахматной партии; свет, заполняющий комнату, приглушенный и мягкий. Винсент пререкается с Генри, когда заходит вместе с Августом, и Генри, — кто бы мог подумать? Этот вечно дрожащий рыжий парень, не имеющий собственного мнения. — громко цокает. — Тут мест полно! Найди себе другое. Вильгельм не смотрит на них, но примерно представляет лицо Винстента. Должно быть, оно вытянулось. Скривилось. Или может быть он обернулся на Августа, требуя поддержки? Но, конечно, он просто применяет силу, сдвигая Генри в угол дивана. Грубый. Бесцеремонный. Вообще-то Вильгельму он не сильно нравится, - он слишком высокомерный, слишком надменный, - но он молчит, позволяя мрачному удовольствию разливаться по телу. — Черт побери, Август, видишь, что бывает, если менять функционирующую систему? — ворчит Винсент со злостью. — Сбой системы! Глаза Августа приклеены к его профилю. Вильгельм чувствует этот взгляд, но подчеркнуто не смотрит на них, скользя глазами по ленте новостей в телефоне. Страдай, думает он, страдай, страдай, страдай. — Хаос! Слушай, Генри, ты должен понять, что Старшие.. Вильгельм видит новый пост у друга Симона, и рука тут же тянется за наушниками, чтобы не слышать вопли старшекурсников. Он видит его. Там Симон. Веселый. Яркий. Вообще-то... Вообще-то даже счастливый. Рядом с ним незнакомый парень, но Вильгельм приближает экран к лицу и — блять, — это тот самый "деревенщина" о котором говорил Нильс. Тот парень, который подвозил Симона на вечеринку. Вильгельм чувствует, что что-то упустил. Что-то очень важное. Он чувствует, как рука Симона все дальше, как он сам падает в пропасть все ниже. Я не тону. Я не тону. Я не тону. Симон улыбается. Когда последний раз Симон улыбался в его присутствии? Когда они вообще с Симоном занимались чем-то кроме страха и пряток от телохранителей? Недостоин, думает он и это... Это выбивает из него весь оставшийся воздух. Это слишком. — Шах и мат. — лицо Александра не должно быть насмешливым. Ему это лишь кажется. Вдох, выдох. Черт. Вильгельм непроизвольно поворачивается к Августу, надеясь, что не выглядит достаточно больным в этот момент, надеясь, что Август просто возьмет и исчезнет из его жизни, прежде чем видит выгнутую бровь и вскакивает с кресла, вылетая из гостиной в свою комнату. У него снова паническая атака? Этого не было уже.. месяц? Два? В любом случае, его сердце бьется как сумасшедшее, стены давят, а метания по комнате совсем не помогают. Он задыхается. Его глаза случайно цепляются за фотографию на полке, где они сидят вместе с Эриком в его комнате, - это словно щелчок. — Это ты виновата. Ты во всем виновата! Он не помнит как набрал номер матери. Просто застал себя под столом, в углу, с телефонной трубкой у уха. Она отвечает раньше, чем он успевает понять, что сказал: — Что случилось? Снова Симон?.. И это достаточно снисходительно звучит, чтобы он полностью вышел из себя. — Слушай, я не Эрик! И я не хочу им быть. И никогда не стану. Слышишь?! Мне все это не нужно! — Успокойся. Три глубоких вздоха. — Я, блять, не шучу! — он повышает голос, чувствуя горящую обиду в горле. — Я не хочу быть гребанным Крон-Принцем! Эрик хотел. Эрик всегда этого так хотел. — Прекрати! — она кричит на него, а затем нервно вздыхает в динамик, — Не закатывай истерики! Ты раздражен, у тебя стресс, но ты должен держать себя под контролем, Вильгельм. До меня уже и так доходят слухи, что.. Она не слышит его. Просто не слышит. Он уверен, что она делает все, чтобы он стал сыном какого она хотела бы видеть перед собой. Делает все, чтобы он стал Эриком. Он уверен, что она бесконечно разочарована результатами. — Включи громкую связь. Вильгельм знает на что давить - в этом его преимущество. В этом главная проблема их отношений - его мать знает как заставить его страдать, знает чего его лишить, но он знает ее слабости тоже. В конце концов, они гребаная семья. Королевская, но семья. О, Вильгельм знает, как она дорожит их семейным наследием. На что его мать готова ради сохранения их линии рода на троне. Слова льются из него слишком быстро и беспорядочно, чтобы он успевал следить за тоном и содержанием. Он слышит как кто-то вздыхает в трубке, - это мужской голос или женский? Вероятно, мужской. Кто-то из Совета изредка смущенно прокашливается. Это неважно, потому что когда он заканчивает, в трубке стоит гробовая тишина. Это странное ощущение. Вильгельм никогда не высказывал свое недовольство настолько в открытую. Но, вопреки тому, что он мечтал об этом с десяти лет его рвет в унитаз через несколько секунд после завершения звонка. Страдай, думает он. Ты заслужил это. Слезы льются на туалетный зеленый кафель и, слава Богу, его никто сейчас не видит. Что ему остается? Ему не к кому пойти. Это смехотворно, вероятно, он одно из самых знаменитых и громких лиц в стране — ему совершенно не к кому пойти, потому что никто из миллионов этих людей не примет его. Не его. Его брата бы приняли. О, Эрик, думает он с тоской и болью в грудной клетке. Не прошло и чертового дня, чтобы он не вспоминал о нем. Как брат мог вот так бросить его? Как мог оставить ему все это? — Пошел ты, — шепчет Вильгельм, опрокидывая голову на холодную стену за собой. — Ты и твой драгоценный трон. Проходит достаточно времени, чтобы боль от каждого вздоха разносилась по всему позвоночнику. Его спина затекшая и больная, футболка полностью прилипла к ней, а электронные часы на стене показывают "02.40", когда в комнате раздается настойчивый стук в дверь. В его голове пустота и мрак; истерика доканала его окончательно. Вильгельм уже готов видеть лицо телохранителя, — этой милой женщины с озабоченными глазами, докладывающей каждый его шаг, моргание и вздох Королеве, — или даже заведующую школой, но никак не это. — Ты. — ему требуется около десяти секунд, чтобы понять, что это точно не галлюцинация его воспаленного разума. — Я. — кивает Август, внимательно рассматривая его. Этот голос заставляет его очнуться — Вильгельм мгновенно черствеет и загораживает путь в комнату. — Прости, что так поздно, ты, должно быть.. — Пошел вон. — перебивает его Вильгельм пусто. У него совсем не осталось сил на еще одну конфронтацию. Лицо Августа выглядит рассерженным всего лишь на секунду. — Мне жаль. — говорит он проникновенно, будто Вильгельм не слышал этого тысячу раз прежде. — Мне жаль, сколько раз я могу тебе это повторять? — Можешь оказать услугу нам обоим - не повторять. — отвечает Вильгельм, уже берясь за ручку двери, как его хватают за запястье. — Что ты, блять, хочешь от меня? Что? — лицо Августа напряженное, но не слишком, чтобы покраснеть. Он всегда умел держать свое дурацкое лицо. Но Вильгельм достаточно знает его. Август в бешенстве. — Сколько это будет продолжаться?! То, что именно Август читает ему морали о вседозволенности почти уморительно. — Не смей меня трогать. — шипит Вильгельм, пытаясь забрать свою руку обратно. У него не получается, хватка просто стальная, и он бросает взгляды за спину парня, пытаясь понять куда пропала чертова Агата, когда она так нужна?! — Ты, чертов.. — Ответь на вопрос. — Что?! — Ответь на вопрос и я уйду. Желудок Вильгельма неприятно сжимается от этого приказного тона. Его руки дрожат от переполняющей его ненависти, и он подозревает, что Август чувствует эту дрожь. Он так ненавидит его. Он просто уничтожит его. — Ты не можешь продолжать это вечно, Вилли. — через пару секунд говорит Август со вздохом. — О, я могу. — возражает Вильгельм, ощущая как его губы растягиваются в злой улыбке. Он приближает свое лицо к чужому. Его тело трясет. — И я сделаю это. Я разрушу твою жизнь, слышишь? Все чем ты дорожишь исчезнет. Я могу. Мелькнувший полнейший шок в глазах Августа от этих слов, словно услада для глаз. — Ты.. — Август задыхается, наконец, ослабляя хватку достаточно, чтобы Вильгельм смог выбраться из тисков. Август криво ощеривается. — Ты ведешь себя, как гребаный ребенок. Твой брат никогда себе такого не позволял! Вильгельм клянется, что чувствует горящую пощечину матери на своей щеке. Это было так больно. Их дом, кухня с деревянным стульями и резьбой, Эрик стоит позади женщины, его голова опущена. Мама права. Тебе нужно уже повзрослеть. Да. Как он мог забыть это? В детстве это ощущалось как предательство. Вильгельм помнит холод дверной ручки, которую так и не смог провернуть, слышит эхо голосов в ушах, отец и мать за дверью: — Он еще ребенок, Кристина. Терпение, прошу. — Этого просто не должно было случиться. Эрик должен стать Королем, а не Вильгельм. Эрик. — Но его нету… — Он наш сын! — Перестань! Он мертв, Кристина! Эрик мертв! Мертв! Звук, который он издает возвращает его в реальность, - что-то между смешком и хныканьем, - и удивляет, кажется, их обоих. — Мой брат мертв. — голос Вильгельма хриплый и низкий. Он захлопывает дверь перед его носом, прежде чем Август успевает что-то сказать.