меньше, чем ничего

      это начинается с его эгоистичного, непозволительного порыва. этого неприемлемого «хочу», которое он должен, обязан был отринуть. ради чифую. потому что он — такой прекрасный, такой солнечный, слишком идеальный для этого грешного мира — достоин гораздо большего. не казутору. не того, из-за кого умер его самый близкий человек. не того, кто настолько боялся принять ответственность, что переложил ее на других.       казутора жмурит глаза от жгучего стыда и произносит тихо-тихо, втайне надеясь, что чифую не услышит его:       — я люблю тебя. очень сильно       хотя и не имею права.       казутора никогда не мечтал о великой и прекрасной любви, ведь знал эту очевидную до боли где-то под ребрами истину: он недостоин ее. любви добиваются-завоевывают-заслуживают, любовь выстрадывают, о любви просят-молят. он же не сделал ровным счетом н-и-ч-е-г-о.       даже хуже, чем ничего.       чифую заслуживает поцелуев в лоб, полусонного шепота под одеялом и смеха напополам с утренним кофе. он заслуживает неразборчивого «люблю тебя» в губы, осторожных касаний волос, чтобы убрать их за ухо. чифую мацуно заслуживает всего, чего только может пожелать.       казутора не заслуживает примерно ничего. даже меньше, чем ничего.       он заслуживает лишь непоколебимой, равнодушно горящей в глазах напротив ненависти. лишь презрительно выцеженного «ты отвратителен». синяков и пощечин, криков и матов — он достоин лишь их. всегда получал только их.       чифую почему-то плевать на эту четкую, понятную формулу, выученную казуторой слишком давно, чтобы подвергать сомнениям. он улыбается как-то неловко, но не от неприязни, нет. в его взгляде — облегчение, будто бы он наконец получил ответ на то, что так долго пытался понять.       — я тоже, тора.       казуторе кажется, что его четко выстроенный мир с неприступной крепостью во главе рушится в одно несчастное мгновение от этого тихого «я тоже». крошится на руках, стоило чифую чуть приблизиться и осторожно, стараясь не смотреть в глаза от стремительно обуревавшего смущения, прижимает к себе.       безмолвное обещание горит на губах нестерпимо. смазанный поцелуй, словно у смущенных подростков, отдает смутной горечью.       от чифую пахнет чем-то неуловимо-сладким. его осторожные касания — истинное олицетворение слова «нежность».       что-то в казуторе отчаянно противится этой нежности, ядовито шепчет «неправильно», отравляя вновь и вновь. в объятиях чудится высоко поднятая рука, за которой неизменно следует удар. в неловких словах для него сквозит скрытая насмешка и обязательная ложь.       ложьложьложь.       его, казутору, полюбить нельзя. просто не за что его любить, это же так очевидно и просто.       чифую почему-то не очевидно и не просто. он почему-то любит его (или думает, что любит. казутора действительно больше склоняется к этому варианту).       это ощущается странно.       любили ли его когда-то просто так? просто потому что он такой, какой есть, несмотря на всю гнилую, отвратительную сущность, что лишь уничтожает все, что хоть сколько-нибудь дорого?       — ты напряжен, — шепчет ему чифую, обеспокоенно оглаживая чужие плечи. казутора невольно расслабляет их, поддавшись этой неосознанной ласке.       — разве? — очевидно нервно выдыхает, чуть прикусывая губу.       конечно он напряжен. каким он еще должен быть в такой ситуации? настолько сюрреалистичной ситуации.       ему никогда до этого не признавались во взаимной симпатии. не признавался в любви в принципе. не целовали так, будто бы он — самое драгоценное в этом мире. не касались так, словно он хрустально хрупкий, только и рассыпется от одного неосторожного движения.       к такому можно легко привыкнуть. отвыкать вот только будет слишком больно.       казутора знает слишком хорошо, что не сможет.