Великий актер

Золотую макушку Артура подсвечивает солнце, прищурив глаза и шкрябая жесткую темную бороду, он смотрит на Хозию, внезапно кажущегося очень несчастным, смотрит на Датча в стороне и думает. Думает так много, что голову начинает припекать.       О том, что было в детстве и за время их совместного пути, чему он не придавал значения, но что с каждым годом становится все понятнее с набором жизненного опыта. Как в детстве он не понимал, почему Хозия иногда резко реагирует на Датча, надухаренного и с лихо подкрученными усами, которого тем же вечером придется забирать из местного борделя на окраине города, говоря, что тот списывает их немногочисленные деньги впустую, и это казалось правильным аргументом. А сейчас у этого совсем другое ощущение. И как потом, несмотря на еще меньшее количество денег в лагере, Хозия совсем перестал реагировать на барышень, коротающих вечера в палатке Датча, даже очень хорошо с ними общался, подливая им недешевую выпивку у костра. Как и полагается любому нормальному мужику в присутствии дам.       Артур сидит под деревом, лениво возит карандашом по желтым и мятым от дождя листам и думает о том, чего мог не заметить — что такого в простодушном подкуривании сигареты, кидании плаща в Датча, сидении с ним, когда ему по дурости на рынке прострелили плечо? Ничего. Если не искать, то и не найдешь. Артур и не искал, на самом деле, но с годами, когда сам любил и видел разных людей, то события в голове становятся какими-то другими. Он в семнадцать лет совсем по другому воспринимал то, как Хозия тревожно сидел рядом с Датчем: уперся лбом рядом с кровавой повязкой, положил ладонь на его грудь; тогда это все звучало как-то смущенно, «Он так переживает за нас». А в голове тридцатишестилетнего крутится вопрос — правда ли Хозия тогда легкой рукой приглаживал Датча по краям его грязной рубашки, наклонился к нему всем телом на самом краю стула, думая что его никто не видит и мальчики спят, и правда ли то, как тоскливо поникла его фигура. Правда ли то, что Хозия тщательно осмотрел место где сидел, поправив каждую шкуру на место, будто беспокоился, что каким то образом его присутствие тут обнаружат, хотя оно было бы более чем логичным — в семнадцать Артур не умел нормально ухаживать за людьми.       Будничные перепалки при перемотке в уставшей голове дополнялись новыми мимическими морщинами, в то же время в груди неприязненно ныло — какую еще чушь он нагоняет на Хозию, который еще не так давно скрипуче гаркнул на пол-лагеря услышанную новость, что в городе вздернули какого-то недоумка, развлекающегося как раз с их должником, которого, к сожалению, не поймали — тогда он сказал, что он бы побрезговал брать у такого деньги, если бы были другие варианты, а потом мимолетно посмотрел на Датча в совсем другой стороне, вообще без нужды. Ван дер Линде его даже не слышал. Артур хмыкнул: — А ты говорил, что деньги не пахнут, старик. Хозия вскинул голову и махнул газетой, слегка покачав стол за которым сидел. — Абсолютно верно! Поэтому ты с него деньги и стрясешь. — Эй, а почему я? — Что б нюх не отбивало, — лаконично и воодушевленно ответил он так, что дальнейших вопросов задавать не хотелось.       Хозия всегда едет на коне рядом с Датчем, Датч делится с ним всеми секретами, они часто бухтят и шепчутся на краю лагеря наклонившись друг к другу, как два тетерева, Хозия завязывает Датчу галстук, когда тот пытается его перезавязать после старательных потуг мисс Гримшо, Хозия снимает им номера и Хозия часто не спит по ночам, тяжело скрипя от боли в спине, пока Датч не приносит ему теплых шкур, закуривает трубку и уходит только под утро. А еще Датч лижется с Молли О’Ши, хватает ее за задницу на виду у всех, не снимая девки с колен обсуждает дела и не завязывает шнуровку ее корсета. Она появилась уже тогда, когда Хозия не выражал ничего: Артур только через несколько недель своих тягомотных рассуждений понял, что в какой-то момент Хозия совсем перестал выражать что либо лицом и телом, если это было ему неугодно. Морган помнил, как в детстве Хозии было достаточно поднять бровь чтобы колени подкосились, а если уж губы скривил — так уж рой могилу и сам себя закапывай и еще «спасибо» скажи. По мере взросления он решил, что годы сделали свое дело — Хозия в целом стал очень нескладным и топорным, но нет. Следом пришло осознание, что он все такой же смешливый и грозный временами, а другими временами — уставший и тоскливый. Но из его взгляда как будто пропало что-то такое, что было у Джона во взгляде, когда он смотрел в воду, веря в россказни Артура в то, что сейчас обязательно появится невидимая редкая рыба — ожидание и предчувствие. Хозия перестал ждать, смирился и больше не смотрел на Датча с ожиданием и вызовом. На это место пришел его обычный, спокойный и слегка смешливый взгляд с прищуром. Артур не мог вспомнить в своей голове когда именно это произошло, как будто что-то щелкнуло и вот на следующий день все точно так же как вчера, но по другому. Сейчас Артуру тридцать шесть, Хозия любитель философствовать на тему любви и крутит в руках свое серебряное обручальное кольцо, которое он зачем-то все еще хранил. Он с теплом отзывался о Бесси, каждый раз дополняя, что спокойная семейная жизнь не для него. Артур помнил, как они год жили без Хозии — у Датча все валилось из рук и он чуть ли волосы на голове не рвал от того, как все внезапно запуталось, даже при условии, что лагерь оберегали Аннабель и мисс Гримшо. А потом Хозия вернулся — на лошади, с баулами, скрытой виноватой улыбкой и радостью, запитой виски у костра. Датч трепал его по желтым волосам и хмыкал, что такой опыт нужен всем — они семья, а значит всегда друг друга будут ждать. Хозия даже смутился. А сейчас Датч как будто об этом забыл и пьет с Микой с одной бутылки с горла, сидя в самом углу лагеря, отойдя от костра и сославшись на дела. Джон прижал к себе Абигейл, дядюшка воет песни, Пирсон таскает ящики, Шон их опрокидывает, Кирану кидают объеденные кости, а Суонсон спит за углом. Хозия выглядел как всегда — смеялся и пел, пил, ни больше ни меньше чем обычно. Артуру всегда казалось, что он сам так устал от одиночества, что ищет такое же подтверждение и в одном из своих близких людей. Но вот проходит полчаса и никто не пытается даже разбудить заснувшего Мэттьюза, так и сидящего в своем раскладном кресле с надвинутой на нос шляпой. Полулежал, сопел как обычно, иногда дергал пальцами и не кашлял. Артур сам был достаточно пьян, чтобы просто с пустой головой и полным брюхом лечь спать и проспать остаток ночи — но когда он наклонился к ящику лежащему на дороге, чтобы подцепить его пальцами и откинуть в угол, он увидел красный отблеск тлеющего костра в глазах Хозии. Он не спал, и с давно забытой Артуром жесткостью гранитной скалы смотрел в сторону Датча, тем самым взглядом, от которого ему в детстве хотелось завернуться в угол. Он не спал. А Артур на следующий вечер, стоя рядом с ним и закуривая сигарету, усмехался сам себе и думал, что его все это время воспитывал невиданных масштабов актер. — Чего смеешься? — гулким шепотом спрашивает с боку, а Артур качает головой. — Если бы Датч слушал тебя почаще, вы бы уже хоть куда-нибудь да продвинулись. — Ну разумеется, но кто же будет меня слушать в этом лагере? Так и сгнием в этом чертовом болоте в погоне за деньгами — улыбается и фыркает Хозия, кашляя в сигарету и потирая ноющий локоть через свое пальто. — Я не про болото, Хозия — слегка качает головой Артур и полуразворачивается, опирается ногой в камушек под ботинком. — Да про что ни говори — Датч нас в могилу сведет, когда окончательно рехнется. — Ты тоже. — А? Хозия поднимает бровь и затягивается, отчего морщины на щеках и губах становятся еще глубже. Артур слегка отводит голову назад, чтобы скрыться от лунного света. Тихо вокруг, спокойно, такими вечерами они обычно рассуждали о любви и вечном. — Ты за ним куда угодно пойдешь. — Куда ж я дену свои кости, спрашивается — крякает Мэттьюз и выпускает дым одним облаком. В нем не меняется ничего, кроме на секунду надувшегося выражения лица — следом булькающий от дыма кашель. — Да я заметил как ты на него смотришь все время, Хозия. В подсвеченных луной глазах все так же спокойно, только появляется это ехидное возмущенное выражение, которое всегда вызывало ответный смешок. — Да ну, и как же, глазастый ты мой? — Да как собака ты на него смотришь, вон бродит у нас лишай по лагерю — и ты такой же. — Артур прикусывает сигарету и непроизвольно улыбается, когда Хозия хлопает себя по боку. — Помни с кем ты разговариваешь, ты еще вонь позора после того, как вместо Карен Джона на танец пригласил, не отмыл. — Ну не знаю, — протянул Артур, — кому позор, я с Джоном танцевал уже, он как медведь и лучше не стало. — Будто ты сам лучше, — фыркает Хозия и сжимает уголки губ, комично и с легкой иронией смотря в сторону. — А кто меня по-твоему так танцевать учил? — Я тебя учил нормально, а ты весь в Датча — в глаза смотрит, а ноги в узел. — Говоришь так, будто ты с ним танцевал. — Артур хитро прищуривается, но «номер» не срабатывает, Хозия просто слегка наклоняет голову. — Тоже его танцевать учил, а? — Ой, — гулко звучит из-за дыма на губах. — Да будто сам не видел — он по лагерю как с Молли кружить начнет, так мне жалко бедные девичьи ноги. — А мне кажется вопрос тут не в жалости к Молли. — Это ты еще о чем? Артур сам почти старчески кряхтит и отмахивается рукой, скидывает бычок под ноги и растирает о землю вместе с комьями травы. От него ответа так и не следует, и сбоку слышится недовольное шуршание и перетаптывание. — Ночь длинная, я еще успею из тебя эти недомолвки выпороть! — С пусть и надутой, но усмешкой крякает Хозия, пока его сигарета без присмотра просто тлеет в руке и пепел сам падает вниз, теряясь среди пыли. — Весь лагерь знает историю, как ты Датча танцевать учил и он задницей своей зацепил ящик с пивом и на осколки свалился. — тянет Морган и качает головой, представляя эту сцену перед глазами. — Мы еле отговорили его не показывать шрамы. Мэттьюз тихо и сипяще смеется, мотает головой, а после не глядя расслабленно выкидывает сигарету и достает новую прямо из кармана. — Я же говорю, что он танцевать не умеет, — следом Хозия кряхтит и наклоняется вниз со спичкой. — Ты скучаешь, — вдруг тут же говорит Морган. Смотрит внимательно, оглядывает серые губы и глаза на свету. Секундное замешательство помешало с первого раза чиркнуть о подошву. — Ты меня сегодня прямо решил впечатлить таинственностью, я как будто с Трелони разговариваю… — По Датчу. Ты по нему скучаешь, — Впервые за разговор он видит это маленькое волнение — дёрнувшиеся вниз уголки губ, тут же перекрытые усмешкой на шрамированную сторону. — Он меняется, как и мы все. И мне жаль, что не в лучшую сторону, — немного тянет слова Хозия, наконец поджигая спичку и выпрямляясь. Несколько секунд он жжет сигарету, прежде чем стряхивает с деревяшки огонек. — Я не про его лобызания с Микой. Ты давно скучаешь. Я же сказал — я вижу, как ты смотришь. Артур воспитывался лучшим актером, которого он только видел, великим. И он играл до конца — до момента, пока не зашел в тупик. Хозия вдруг сделал полшага назад, прячась в тени как и сам Артур, и выкинул почти целую сигарету под ноги. Но и тут говорить начали раньше него: — Ты скучаешь по нему не так, как я или Джон. По другому. Я возьму караул, хватит тебе кости напротив его палатки продувать, иди спать, — быстро заканчивает мысль Морган и прячет руки в карманы. Хозия не смог позволить себе ни секунды промедления. — Артур, — гудит настороженный, с опаской голос, и у Артура подсознательно желудок скрутился в яйцо от такого тона, но он выдохнул. — Иди спать, Хозия.       Раньше, чем тот смог бы ответить, Морган натянул шляпу, кивнул и закинул на плечо ружье, стоящее у его ног. Хозия мог ответить только глубоким сдавленным вдохом и хмурым взглядом вслед. А после он обернулся на палатку Датча, напротив которой они и стояли все это время, где Артур его и нашел. Где они всегда рассуждали о любви и вечном