Взгляните внимательно и если возможно — нежнее, И если возможно — подольше с нее не сводите очей, Она перед вами — дитя с ожерельем на шее И локонами до плечей. Марина Цветаева
В доме было подозрительно тихо. Лаура Альбертовна обнаружила Берли подле Третьяковой. Женщина сидела спиной к ней, вырисовывая пальцами узоры по широкой переносице пса. Берлиоз сложил уши и внимательно смотрел ей в лицо, потом искоса глянул на хозяйку, выдав ее присутствие. — Он тебя полюбил. — заметила Лаура, когда Мария обернулась. Третьякова, прищурясь, смерила ее взглядом, прежде чем повернуться обратно к псу. — Что ж, он единственный мужчина в моем окружении, симпатия которого мне приятна. — пожала плечами Третьякова и, подумав, добавила. — Если хочешь поговорить со мной, тебе лучше войти. Лаура Альбертовна шагнула в зал. — Выпьешь со мной шампанского? Мария потрепала ротвейлера по загривку и откинулась на мягкую спинку дивана. — И какой же предлог? — «Со». — не дожидаясь согласия, Лукина подняла бутылку. — Что? — Со. Мной. «Со» — предлог. — Провернув стекло в руке, она отдала несколько секунд фирме и виду шампанского. Раздался тихий хлопок, высвободивший облачко водяного пара. Пахнуло лёгкими ореховыми нотками, в сочетании с карамелью и тончайшими ароматами меда, печёного яблока и чего-то такого, что непроизвольно ассоциировалось с южными странами. Слабо-золотистая жидкость спиралью устремилась по стенкам бокала. — Очень остроумно. Перестань вести себя как…- Женщина запнулась, язвительно поджав губы. — Учитель литературы? — Лаура хохотнула. — Тогда спроси меня о чем-нибудь более значимом. — Почему? — Мария вскинула голову, когда Лукина поровнялась с ней. Взглядом указав на журнальный столик, Третьякова не стала брать бокал из рук в руки. — Внеси ясность. — Лаура поставила бокал перед ней и заняла кресло справа от дивана. — Почему всё сложилось именно так? В голосе ее не было ни злобы, ни язвительности. Выдержав короткий зрительный контакт, Лукина задумчиво крутнула прядь волос, пропустила их сквозь пальцы и устало опустила руку. — Мы встречаем свою судьбу на пути, — Лаура Альбертовна устремила в Марию прямой пронзительный взгляд. — Который избираем, чтоб уйти от неё. Мария, раскачивавшая тем временем бокал, пропустила один оборот. — Знакома с Лафонтеном? — как бы невзначай усмехнулась Третьякова. — Едва ли лично. Лаура Альбертовна позволила себе улыбнуться. Впрочем, скорее даже упустила улыбку, а вместе с ней часть напряжения. Раздался щелчок входной двери, а спустя минуту в зал вплыла Полякова. Она, как ни в чем не бывало, направилась к подносу с закусками, напевая незамысловатую мелодию. — Хочешь нам что-то сказать, Поля? — Лаура Альбертовна демонстративно закатила глаза. — О-о, да. — протянула Татьяна. — Хочу выразить негодование. Расселись здесь и в мое отсутствие, в моем же собственном доме, распиваете прекрасный…что это? — Полякова потянула носом, даже не глядя в сторону бутылки. — Пол Роджер Брют! К вашему сведению, у него десятилетняя выдержка, а кроме того, это неслыханное нахальство! — Нахальство, Поля, это бросать своих гостей на произвол. — фыркнула Лукина и потянулась к бутылке, под требовательным взглядом подруги. Та нетерпеливо помахала бокалом. — Ещё и один на один с какими-то Полом и Роджером. — Тост! — заявила Полякова. Мария, посмеиваясь, подняла бокал наизготовку. — Мой давний приятель верил, что правда и терпение лучше всего скрепляют любовь. Потому мой тост за честность… Полякова внимательно посмотрела на Лауру. — …За терпение, — веселый взгляд прыгнул на Третьякову. — А значит, и за любовь. Бокалы встретились. Взгляды пересеклись. Бледно-зелёные глаза Поляковой заплясали радостью, без труда, с житейской тонкостью, отслеживая зрительный контакт, пусть и короткий, но твердый контакт двух женщин. Контакт прямой и обоюдно сомневающийся. А сомнения, как известно, признак верного выбора. И выбор этот был сделан так же — обоюдно.***
Ветер неожиданно ударил волосами по щеке. Мария вскинула голову и распахнула глаза. Лучи заходящего солнца ещё касались балкона, переливаясь темно-облепиховым цветом. Расположившись в глубоком плетенном кресле и закинув ноги на соседнее, женщина задремала. Раскрытый томик Энн Маккефри покоился на груди. Она сонно нахмурилась, в точности припомнив слова, какими бы ее отчитала мать за такое обращение с книгами. Третьякова старшая была бесконечно нежной и терпимой матерью, но никогда ей не удавалось сдержать негодования, если с книгами обходились без должного почтения. «Полет дракона» лег на стеклянную столешницу, слегка задев чашку чая. Зеленоватое содержимое забеспокоилось, лизнув края. Мария вздохнула, кинув взор за предел балкона, туда, где лениво покачиваясь, возвышались стройные тополя. Под ними, в сердце закрытого дворика, куда выходили задние окна ТаЛаура, играла группа визгливых детей, гоняясь друг за другом как листья на ветру. На краю двора выстроились припаркованные машины. Синий джип косо выделялся среди ровного ряда. Мария раздражённо закатила глаза. Неужто сложно довернуть руль? Крикнула ворона, планируя над тополями. Джип, словно услышав ее мысли, стыдливо моргнул задними фарами и медленно, ползуче, покинул двор. Мария отвернулась, возвращаясь мыслями в прерванную полудрему прошлого. Рука легла на подлокотник, пальцы скользнули по корешку книги и принялись лениво отбивать сложносочинённый мотив. Женщина думала. Меж бровей пролегла морщинка и под крик воронья врезалась глубже.***
Ночь перетекла в утро незаметно. Лишь коснувшись рассветными лучами плотных штор, оно прошило их насквозь, проявив в шоколадном бархате крученые узоры вышивки. Полякова изредко сонно поддакивала, краем уха внимая рассказу Маши. Лукина тоже почти не слушала, полностью отдаваясь созерцанию. В отличие от редкой теперь возможности так близко изучать Третьякову, история живописи интересовала ее в разы меньше. Иногда ей приходилось что-то вставлять, когда Мария задевала ей хорошо известные картины, или исключительно из вежливости, чтобы не смущать женщину слишком уж пытливым взглядом. Никто больше не пил. Не было ни желания, ни необходимости — слова находились сами, паузы не становились колючими, а неловкость перестала дрожать в руках. Пьянил сон, убаюкивал в купе с мягким голосом Третьяковой, ее высокими гласными и мягкими согласными. Лаура Альбертовна стойко сглотнула подступающий зевок, на глаза навернулись слезы. Она смахнула их, делая вид, будто поправляет очки.***
Воронье понемногу успокоилось. Похолодало. Мария отстучала финальные два аккорда и поднялась, утаскивая книгу за собой, в стены светлого кабинета заместителя директора. — Замёрзла? — Полякова не подняла глаз, продолжая рассматривать свои руки. Третьякова кивнула, секунду подумав, подтвердила вслух. — Давно пора. — Долго ты здесь? — Женщина шагнула к шкафу, вставляя «Полет дракона» в ряд его цикла. — Мне не с кем выпить чаю. — Полякова проигнорировала вопрос. — Будешь? — Будешь. Заодно расскажи мне наконец, какая муха укусила твою подругу. — О-о, — протянула Татьяна, поднимаясь. — Настал тот час рокового разговора… — Без эпитетов, пожалуйста. — тихо добавила Мария, выдавив улыбку. — Это муха самобичевания, — пропустила мимо ушей ее просьбу Полякова. — Видишь ли, люди склонны забивать в себя гвозди, словно в кисти мессии, когда находят свои поступки ошибочными. Руки Лары, сдается мне, без живого места… — Только не нужно щекотать мою жалостливость. — Третьякова отмахнулась и опустилась в свое кресло. Придирчиво обведя кабинет глазами — поморщилась. — Она ведёт себя как идиотка. — Это одно и то же, дорогая. — Объясни это ей, — Мария закатила глаза и закрутила кресло, делая полный оборот вокруг своей оси. — Ее Эго непробиваемо. — Это не Эго, это баланьная самозащита перед лицом той, что может ранить ее повторно. — возразила Полякова, посерьёзнев. — Повторно? — Третьякова опасно выгнула бровь. Татьяна поставила перед ней чашку чая и вместе со своей собственной вернулась к креслу. — Повторно. — наконец кивнула она. — Разве не ты оставила ее тогда одну посреди улицы? — Это было недоразумение. Недопонимание. — Теперь это неважно. — Она была старше, сильней, она могла… — С тебя это ответственности не снимет. — непривычно жёстко перебила Полякова. — Она была такой же неопытной в делах любовных, как и ты. — Чего? — Мария притормозила кресло. — Насколько мне известно, ты была первой, кого она полюбила. — Это неправда. — Разве? — Она говорила о своей первой любви. Она была старше и…кажется, речь шла о школьных годах. Полякова мрачно рассмеялась. — Что? Что смешного? — Это была ее первая влюбленность. Тебе известно, как она поступила, эта влюбленность? Мария кивнула. — А известно, кем она была? Женщина неуверенно качнула головой. Полякова неприятно хмыкнула. — У…- многозначительно протянула она. — Учительницей? — Третьякова неверяще уставилась на Полякову. — Так точно, мисс. Поэтому, едва ли тебе было сложнее преодолеть переживания в той пикантной…ситуации. Лара только свиду и опасна, и трудна. На деле она куда мягче и чувственней, чем тебе думается. И вся ее бравада основана только лишь на желании удержать лицо перед новым ударом, которого, будем откровенны, она от тебя ожидает даже в период этого сомнительного перемирия. Теперь скажи мне ты. — Полякова отставила чашку нетронутого чая и подалась вперёд. Черты ее лица угрожающе обострились. — Насколько ее ожидания близки к реальности? Мария отшатнулась назад от напора. Сведя брови, она исподлобья смотрела снизу вверх. — Я… — женщина замялась, опустила глаза и удивилась тому, как незаметно для себя сжала полу пиджака. — Буду честна, Таня, я не могу зарекаться. Я, в случае чего… Я не стану идти против себя только из сочувствия. Но пока я прилагаю все свое терпение, дабы сохранить это сомнительное перемирие. Полякова ещё с секунду смотрела на нее грозно, потом смягчилась и опустилась в кресло. — Что ж, пока ты честна с собой — у меня нет оснований беспокоиться. Третьякова незаметно выдохнула. Полякова заметила.