на рукаве

Бенджи был не первым и не последним, кто не встретил свою судьбу, прожив больше половины жизни. Многие из тех, кого он встречал на службе, не отрицали, что в ряды ОМН они пришли из куда более личных соображений, чем защита так называемой демократии. Работа в ЦРУ давала шанс найти того, чьи первые слова, что будут сказаны прямо в лицо, родимым пятном были отмечены на запястье каждого: в каком бы уголке света они не находились. Впрочем, кто-то считал такие поиски не более чем неоправданным согласием на преждевременную смерть. — Судьба на то и судьба, чтобы твой Единственный появился именно тогда, когда она сочтёт нужным, — сказал ему однажды Брандт за пару месяцев до того, как ОМН был расформирован по инициативе Ханли. — Вся наша жизнь лишь череда случайностей, которые приводят нас туда, где мы есть. Человек слишком ненадёжное создание, чтобы доверять ему ещё и такие вещи, как судьба. Просто представь, какой беспорядок начался бы, имей мы на это хоть малейшее влияние! Воспоминания о нескольких сошедших с ума людях, что подались в террор и стали целью их организации, были свежи в их памяти. Несчастье их истории было связано с Единственными и их меткой, и Брандт не скупился на слова, называя всю эту систему злой шуткой судьбы. Для того, кто стремился держать всю жизнь под собственным контролем, такое влияние извне было почти что губительным. Конечно, немало кто мыслил как Уилл, считая метку на запястье чем-то дурным и лишающим выбора. Пары, чьи метки не предназначались друг другу, всё ещё сходились и по силе иногда равнялись тем, кому было суждено быть вместе. Теоретики разных времён выдвигали разные предположения. Одни говорили, что эта связь между людьми имела на них неописуемое влияние, способное излечивать болезни и даже возвращать с того света. Однако подобных прецедентов было столь мало, что большинство всегда считало это просто сказками и глупостью. Чаще думали, что метка — это не больше, чем рекомендация от судьбы. Метка могла обещать, что связанные люди подойдут друг другу несмотря ни на что, подобно носкам из одного комплекта, но принимать это наставление от судьбы или нет было личным делом каждого. В конце концов, людей в мире так много, и за одним подходящим человеком, одним Единственным, дело не станется. Пока слова на запястье для тебя только слова, в одиночестве ты не окажешься. Бенджи всё это знал, но сердце его было слабо. Сложно найти ребёнка, кто не мечтал о своём Единственном, и он не был исключением, пронеся в итоге хрупкие детские надежды сквозь года. И пока другие его надежды рушились под несправедливостью жизни, а руины эти погружались в спиртное, подобно ушедшей на дно океана Атлантиде, вера в предначертанного ему судьбой только крепла. Бенджи надеялся и ждал. Но годы шли. Жизнь перевалила за свою середину, как на кровати грузно и обессилено переворачивается распухший от болезни старик. И чувствовал он себя также. Неестественно старым и опустошённым от рутины, в которую скатилось его существование. Не этого он хотел, разрушая свою семью ради желанного факультета в Оксфорде или переезжая на другой конец света в побеге от собственных страхов и ошибок. Разочарования и неоправданные надежды следовали за ним повсюду, и не было такого дела, что принесло бы покой и смысл его изнеможденной поисками душе. Всё, что его окружало, было в корне неправильно. Казавшееся значимым и правильным, на поверку всё оказывалось никчёмным. Внутри него разрасталась рваная яма, становившаяся непомерно бездонной с каждым годом, и чьи края крошились в песок под неосторожными ногами. В конце концов, часы переработок и алкоголь не наполнили её, а Бенджи так и не понял, упал ли он сам, или просто ямы стало больше, чем места внутри него. И когда Бенджи остался один на один с воющим эхом внутри пустой оболочки, столкнулся с бренностью и бессмысленностью своих попыток выбраться из ямы без конца, Итан появился и спас ему жизнь — совершенно того не осознавая. Бенджи никогда не говорил ему, но тогда это казалось знаком, которого он ждал и искал годами, натирая своё запястье до крови в бесплодных попытках почувствовать хоть что-то, несущее смысл. Но Итан не был его. Связь с Джулией и стала причиной, почему Итану потребовалась его помощь, и в силе этой связи Бенджи не смог бы впоследствии сомневаться, даже если бы захотел. Она вытащила Ханта с того света, как обычно писали в глупых сказках для наивных и ничего не смыслящих в реальном мире детей, и её слова лишь сильнее укоренили в Бенджи окрашенную в надежду тоску по тому, кого он никогда не знал. — Я никогда не чувствовала ничего подобного, и, надеюсь, больше не придётся. Ну, ты понимаешь в каком это смысле! — рассказывала ему Джулия незадолго до своей, как Бенджи считал годами, смерти. — Я чувствовала его жизнь, прямо на кончиках пальцев. Как… как перчатки, которые снимают с твоих рук посреди зимы. Обычно ты этого даже не замечаешь, не обращаешь внимания, но когда Итан… когда он… Джулия рассеянно гладила метку на своём запястье, сбившись с дыхания на минуту. Итан, может, и выжил в тот день, но память о его бездыханном теле никогда не оставит её, как переплетения букв на коже не оставляют тех, чей Единственный погиб. Бенджи мягко приобнял её, давая прислониться к его плечу. Подружились они и правда быстро, хотя настоящих друзей у Бенджи не было так давно, что он не смог бы сказать наверняка. — Теперь я всё время чувствую это тепло. Оно означает, что Итан жив. Но в то же время… — он услышал, как голос Джулии дал трещину, — я всё время только и жду, когда тепло исчезнет. Это никогда не закончится. Где бы я ни была, я всегда узнаю первой, если с Итаном что-то случится. Метка в тот момент жгла до самой кости сродни болезненному обещанию, и впервые на своей памяти переплетение синих букв на коже вызвало у него нечто близкое к страху и благоговению. Впоследствии каждый взгляд в зеркало на округлевшее и заплывшее от непрекращающегося пьянства лицо только крепче стягивал узел внутри его горла. Бенджи не мог оставаться таким. Он должен был измениться, вытащить себя сам, стать лучше, чтобы его предначертанный никогда не испытал потери этого тепла их связи — по крайней мере, если он и умрёт, то уже не от собственных рук. Именно Итан сподвиг его на изменения, и крошечная часть Бенджи порой всё же жалела, что судьба не связала их. Иногда он ловил тихим взглядом исподтишка запястье Итана, пытаясь представить, как бы выглядела его собственная метка на чужой коже, но медового цвета вязь на загорелом запястье не имела с Бенджи ничего общего и возвращала его с небес на землю. После Дубаи слова Джулии о её непрекращающемся страхе звучали в его голове особенно громко, и он не мог представить, каково было Итану после потери своей Единственной. Его собственная метка, подобно узловатым венам, оплетала запястье синим. Странная сила за ней дарила Бенджи успокоение в моменты, когда мир словно уходил из-под ног и рушился вокруг него. Он не сомневался, что выдумал себе это незримое присутствие и крепкую хватку на пороге хаоса, в который он был готов скатиться вновь и вновь на крошащемся под ногами уступе — но пусть так. Не впервой ему было становиться дураком, и влюбиться в человека, которого он ни разу не встречал, не казалось на тот момент ошибкой. Всё-таки этот человек был его судьбой, и что бы Бенджи себе ни придумал, он знал, что не может разочароваться. Как Брандт говорил, судьбе виднее. И фраза «подготовь его, пожалуйста» звучала очень многообещающе.

***

После полугода в IT-отделе ЦРУ Бенджи чувствовал, что готов пойти по стопам Итана с его неоправданным риском — что угодно, лишь бы не проживать ещё один день по уши в закодированных интригах и схемах, которые никто даже не пытался скрывать. Они опутывали весь мир своей паутиной. Одно только слово, и сети эти стянулись бы вокруг любого, разрезая своими тончайшими нитями на множество кусков того несчастного, кто пришёл в немилость мировым корпоратам с их личной секретной армией. Кошмар преследовал его. Кровь, сочащаяся из его дорогих мониторов, созданных за счёт экономически порабощённых Америкой стран. Вспышки гражданских войн и оранжевых революций, начатых в светлых офисах Лэнгли по другую сторону Атлантики от самого места разворачивающихся трагедий. Его лёгкие горели, наполненные природным газом и едким производственным дымом. Земля становилась вязкой нефтью под его ногами, в черноте которой не отражалось и капли света — лишь его собственное отражение распадалось на цвета грязной отравленной радуги. Виды разрушенных нищетой улиц, утопающих в отходах и мусоре, виды больных и беззубых инвалидов, тянувших к нему покрытые язвами обрубки вместо рук, распуших от голода детей, что дрались с костлявыми облезлыми собаками за еду: десятки, сотни картин, свидетелем которых он был прежде, но которым не придавал внимания и не считал своей проблемой, вновь поднимались в его памяти подобно цунами. Теперь он был по уши в подтверждениях причастности ЦРУ и других агентств ко всему этому. Пока он восторженно бегал за Итаном по всему миру, останавливая невыгодных правительству террористов, другие террористы и по совместительству его коллеги из соседнего отдела Управления вгоняли государства в непосильные долги, обещая все блага и счастья дружбы со светлой американской демократией. Разговоры с Уиллом, в те моменты, когда тот не крутился вокруг Ханли в тщетных попытках оставить бывшим агентам ОМН хоть немного автономии, помогали Бенджи не сойти с ума. Он никогда не поднимал с Брандтом эту тему — его другу было достаточно других проблем, и Данн не смел грузить его ещё и своими моральными терзаниями. Противный голос в глубине его сознания, впрочем, считал, что это был страх разочароваться. Что Уилл знал всё, что делало правительство, и поддерживал это. Но Бенджи не хотел в это верить. Он надеялся, что Брандт был лучше его несправедливых суждений, и он знал, что Уилл хороший человек. Но раньше он думал так и о себе. Бенджи не мог позволить себе не спать, даже когда кошмары, сродни раковой опухоли, плотным и болезненным сгустком обосновались в его голове. Он был отличным лжецом, и себе лгал как никому другому, но для прохождения полиграфа ему нужны были силы, которых он мог лишиться из-за случайного решения не спать. Его спрашивали об Итане. О Итан, Итан, Итан! Ханли не давал Бенджи продыху, напирая на его связь с Хантом — и вовсе не ту, о которой он когда-то мечтал. С каждым новым вопросом злость и страх поднимались в нём, встревая поперёк горла всякий раз, когда Ханли пронизывал его липким скептичным взглядом в ожидании ответов. И он отвечал тем, что ЦРУ, по идее, хотело бы услышать, но они продолжали сомневаться в его преданности, что бы он им ни сказал. Им было мало того, что все новости об Итане он получал от них же на очередном допросе, которые для сглаживания углов называли просто тестами. Беседами. Словно его не заматывали в провода, ищущие малейшее отклонение от нормы в его сердцебиении. Что бы Бенджи ни ответил, они продолжали допросы. Будто знали, что он на самом деле думает о ЦРУ. Вероятно, признания они от него и добивались, каждой новой порцией данных для шифрования подкидывая дрова в разгорающийся костёр. Они не пытались потушить его, а Бенджи не знал, было ли это вообще возможно. Каждый новый допрос был провокацией для него, призывом к действию, но решиться Бенджи не мог. Он не был Ассанжем и не был Сноуденом, даже близко не был похож на Итана. Он не был героем, каким хотел быть много лет назад. Чего стоило устранение десятков террористов, пока он допускает всемирный террор собственного руководства? Ночами он ворочался в кровати, с равным страхом ожидая момента сна и следующего допроса. Однажды он даст Ханли повод отдать себя под трибунал, это было неизбежно. Сколько он мог продолжать врать на полиграфе и оставаться незамеченным? Сколько мог выносить те обрывки ужасной правды, которую ЦРУ спокойно отдавали ему — человеку под подозрением? Что таилось в глубине Управления, если подобные вещи были доступны без пяти минут предателю по их же собственному суждению? Метка на руке не приносила успокоения, как было раньше. Бенджи рассматривал яркие синие слова в свете уличных фонарей, что пробивался сквозь занавески, и давился стыдом перед тем, кого никогда не знал. Был бы его Единственный разочарован в нём? Наверняка. За прошедшие месяцы Бенджи проговорил в темноту своей комнаты достаточно, чтобы его услышали по ту сторону красной нити. — Я не знаю, что мне делать. Я думал, что наконец нашёл место для себя, что хотя бы в ОМН я смогу сделать что-то стоящее. Знаешь, изменить мир… — фальшиво усмехнувшись, Бенджи сник и с долей вины уставился на поднятую к лицу руку. Но метка никогда не менялась. Не было и знака, что его кто-то слышал. Немного помолчав, будто действительно ожидая ответа, Бенджи вздохнул и положил руку на грудь, запястьем где-то напротив сердца. По потолку грязным мазком двигался свет фар проезжавшей мимо окон машины. — Похоже, я просто не такой человек. Я всегда думал о себе больше, чем я есть на самом деле. Как будто я способен на что-то хорошее. Он понимал, что это странно. Говорить с надписью на запястье, словно это живой человек, а не просто след с обещанием будущей встречи, но кто мог судить его? Итан был в бегах, охотясь на Синдикат, которого может и правда никогда не существовало. Брандт был по уши в работе, которую ненавидел, а Лютер и Джейн ушли в отставку и исчезли с радаров, как только приказ о расформировании вступил в силу. Оставшись наедине с собственными демонами, он говорил с тем, кто по определению всегда должен был его понять — даже если на самом деле его никто не слышал. Во дворе заорали коты. Слушая их возню, Бенджи большим пальцем осторожно повторял движение линий на коже и пытался представить, как звучал бы его Единственный. Как бы он поступил на месте Бенджи, какой совет мог бы дать? Глядя, как глубокие тени в комнате размываются, переходя из темного синего в розовый, Бенджи принял решение. Он уйдет со службы. Больше не приблизится к работе на любое государство и на милю, если судьба соблаговолит. Последний допрос, и он покончит с этим. С такими мыслями он поднялся с кровати, собираясь готовиться к одному из последних дней на работе, и нежно потёр метку на запястье. Всего через несколько часов он получил билеты на «Турандот».

***

Вена была катастрофой. Горящая машина канцлера всё ещё стояла перед его глазами темным пятном, как будто он долго смотрел на солнце. С провала в опере прошло уже шесть часов, а с его утреннего решения — ровно сутки, за которые произошло столько всего, что всё казалось затянувшимся дурным сном. Но тихий храп Итана с заднего сиденья хэтчбека был подтверждением реальности происходящего и вызывал у Бенджи несвойственную для их обычных заданий тревогу. Всё было реальным и слишком неправильным. Небо снова окрасилось в фиолетовый и розовый, когда они пересекли границу Словакии. После успешного покушения на канцлера покинуть Австрию самолётом или поездом вместе они не могли, поэтому из соображений безопасности в Марокко было решено лететь из Братиславы. Пока Итан дремал, Бенджи пытался осмыслить случившееся и связать точки в большой схеме, как это делал Итан в своём «скрапбукинге», но они просто не сходились. Если Синдикат и правда стремился уничтожить систему, создающую им подобных, убийство австрийского канцлера в перспективе не несло за собой абсолютно никакого смысла. Это не нанесло ущерба той самой системе и больше походило на бессмысленный акт насилия и устрашения, который, если хоть что-то понимать в человеческом восприятии, забудется даже для австрийцев уже через пару недель. Смени хоть с десяток канцлеров — ничего не изменится, пока в стране сохраняется всё тот же правящий класс, для свержения которого требуется намного больше, чем убийство одного политика. Непонимание таких базовых, в общем-то, вещей, до которых Бенджи дошёл всего за пару месяцев работы в ЦРУ, делало Синдикат не более чем очередной группой террористов, обиженных на своих бывших хозяев. Ничего, кроме презрения и странного чувства разочарования, это вызвать не могло. Итан проснулся на подъезде к Братиславе, не сразу вспомнив события прошлого вечера и воссоединение с Бенджи. На секунду Данн кинул взгляд на зеркало заднего вида, обнадёживающе улыбаясь напряжённому другу. Полгода в бегах делали своё. — До сих пор не могу поверить, что ты здесь, — хрипло пробормотал Итан, принимая сидячее положение и ловя брошенную ему бутылку с водой. Видно было, что в голове его крутилось куда больше невысказанных мыслей, но Итан ограничился этим, решив уделить внимание бутылке. Бенджи прыснул. — Расскажи мне об этом, приятель. Всего день назад я собирался взять пример с Лютера и уйти восвояси, но тут бац! Билеты на такую замечательную оперу. И я подумал: «Бенджи, отдыха тебе-то и не хватало! Подумай, пока ты будешь в Австрии, может, еженедельные тесты на лояльность вовсе не так уж плохи?» Но в Австрии оказался ты, что, на самом деле, довольно хорошо… Я скучал, ты знаешь? — он не сводил взгляд с дороги, но знал, что его друг пристально смотрел на него с заднего сиденья. Всего на мгновение Бенджи накрыло ощущением липкого холода, как бывало на допросах, но и этого хватило чтобы он крупно вздрогнул и покрылся мурашками, а метка на запястье зачесалась. — Что насчёт тестов на лояльность? — Итан подался ближе к водительскому сидению, когда Бенджи ничего не сказал. — Бенджи. — Я уже говорил тебе про полиграф! — огрызнулся Данн, поёжившись на своём месте. — И что они спрашивали о тебе. Постоянно. — Но ты ничего не знал, я не связывался с тобой до этого, — от вспышки вины на лице Ханта Бенджи стало тошно, но поднявшееся в горле раздражение он замаскировал улыбкой. — Будто ты не знаешь, как работает ЦРУ, Итан. Это вовсе не о тебе. Они поставили под сомнение мою верность, и было лишь вопросом времени, когда Управлению надоест ходить вокруг да около с этими тестами на полиграфе. Как там говорят? Был бы человек, а статья найдётся? — Ты не мог вернуться, — понял вдруг Итан и откинулся обратно на своё сиденье, как будто из него выкачали весь воздух. Его страдальческий вид противным зудом поселился у Данна под кожей, чего, к зарождающемуся страху Бенджи, прежде не бывало. «Ты действительно устал. Дай себе время, Бендж», — подумал он и вздохнул, останавливая машину у небольшого пригородного кафе. — «Это же Итан. Он всегда был таким, ты знаешь». Поэтому Бенджи обернулся к другу и снова ему улыбнулся. — Не делай из этого трагедию, мы уже говорили об этом. Я знаю на что иду, и знал, когда ты только связался со мной в метро. Я сейчас здесь с тобой, потому что это то, чего я хочу. Мы друзья, Итан, и я помогу тебе. Потому что тебе нужна моя помощь, не пытайся отрицать, — сев обратно, он достал кошелёк и убедился, что внутри лежало несколько евро, после чего вновь встретился взглядом с Итаном в зеркале. — Что до ЦРУ — они нашли бы повод прижать меня, с твоим вмешательством или без. Ты правильно сделал, что позвал меня. Не смей жалеть об этом, пока я сам не дам тебе повод. Чай или кофе? Итан по-совиному моргнул, заставив Бенджи рассмеяться. — Пора завтракать, дуралей. Пошли, до самолёта ещё четыре часа, а потом лететь чёрт знает сколько. В следующий раз поесть получится только в Стамбуле. Послушно Хант выбрался из машины и вытянулся во весь рост, каким-то чудом не хрустя каждой костью. С завистью Бенджи проворчал себе под нос и потёр ноющую после пяти часов за рулём поясницу. — Мы могли бы поесть в самолёте, — предложил со смешком Итан, прекрасно зная, какую реакцию вызовет у друга. — Ни за что! Я не на помойке себя нашёл — а вот авиакомпании свою курицу, похоже, только там и находят. И если ты попробуешь съесть в полёте хоть что-то, я лично выброшу тебя с самолёта! Итан хмыкнул и несильно толкнул друга в плечо. — Я тоже по тебе скучал, Бенджи. Бенджи запнулся на месте и кивнул. Поставив точку в их разговоре, он в предвкушении свежей и вкусной выпечки влетел в кафе. Итан не отставал. Им всё ещё нужно было понять, что делать с Ильзой, когда они найдут её в Касабланке, и для чего Синдикату понадобилось сверхохраняемое хранилище, но не было таких рассуждений, которые не подождали бы своего времени после хорошего завтрака. Решение помочь Итану шло в разрез тому, что он хотел сделать изначально, и тихий шёпот стыда вновь раздавался в его ухе и скрёб череп изнутри. Он чувствовал, что уйти было бы правильно, что восстановление ОМН в случае их с Итаном успеха ничего не изменит, и их отряд так и останется личным уборщиком международного серийного убийцы — но он не мог оставить Итана бороться в одиночку. Вместе они раскроют Синдикат, остановят его и вернут ОМН, доказав несостоятельность ЦРУ. Да, это был хороший план. Не менее надежный, чем все придуманные ими прежде, и цели у них были благие. Так почему же Бенджи чувствовал, как земля снова крошится под его ногами?